Революционер.

      Самое яркое и замечательное событие, которое может быть во времена великой революции. Свадьба Финника и Энни не могла никого оставить равнодушным. В этот день были отменены все дела, заботы, разрешат людям веселиться, танцевать, оставив мысли о революции позади. И они танцевали. Кружит под весёлую скрипку, грустное фортепиано и шаловливую флейту, разливающуюся задорной трелью по всему подземельному саду. Боже правый, как он смотрит своими синими, как морская пучина, глазами в её с нотками сумасшествия глаза! Как держит её руки! Поглядите, Финник Одэйр по уши влюблен в простую рыжеволосую девчонку с веснушками на щеках! Она заманила его своей простотой и лучезарностью, подсекла, как рыбу, проникла в него и оставила свои крючки в его душе. Душа. Как много она значит и как может быть ничтожно мала! Да уж, тяжёлое заболевание — любовь. Химия, которая не подчиняется никаким законам, существует отдельная и не становится подвластна никому из учёных. Она то дарит краски, то сжигает дотла. Заставляет смеяться или плакать. Желать или ненавидеть. Хеймитч, который очень долго сопротивлялся идти на мероприятие, так и не понял, что она для него. Его то тянет к этой капитолийке, то воротит. Второе происходит редко, но её действия порой вызывают неимоверную злость. Он перетерпит и потом снова готов раствориться в ней. Эта женщина! Эффи сразу была чрезвычайно рада, узнав о свадьбе победителей, привыкнув к всевозможным праздникам. Она тоже не особо разобралась в любви, точнее не могла понять, что с ней делать, если нельзя её проявлять. Он — объект её самых разных чувств: любви, желания, ненависти, ярости, смущения и всего прочего, что только она могла ощущать. И самая грустная любовь, не знающая своего продолжения, но и нежелающая принимать конец. Господи, что с ней делал лишь один взгляд его холодных глаз! Он ни на кого так не смотрел; она знала, что этот взгляд только для неё.       Всё же согласившись придти, Хеймитч встал рядом с Эффи, которая с радостью надела свое единственное платье, привезённое из Капитолия. Он искренне не допонимал, зачем надевать эти перья. Эффи объяснила, что, может, это единственный раз, когда она сможет надеть его. Эбернети одарил её неодобряющим взглядом, но ничего не сказал. Да, это праздник, однако перья ей не к лицу. Разумеется, Тринкет очень сильно выделялась на фоне серых костюмов, которые было принято носить в Тринадцатом. Она была ярче самой невесты, мечтая однажды оказаться на её месте, поклясться в вечной любви и обменяться кольцами. Во всем этом она находила такой свет, что сама начинала светиться пуще прежнего. Эбернети не особо разделил её радости, потому что несколько лет назад решил раз и навсегда лишить себя ещё одной причины для страданий. Отрёкся от любви, счёл её побочные эффектом и сам же на ней сломался, полюбив ту, что никак не входила в круг его интересов. «Так… Капитолийка.» — презрительно бросил он Рубаке, а через пару недель целовал её так, как никого в своей жизни. Со временем её манеры перестали так сильно раздражать, но привычка высмеивать их осталась. Она краснела, обижалась, молчала сутками, а потом, каким-нибудь вечером, таяла под его тёплыми руками, как сахар, попадая в чай.       Для церемонии был специально приглашён священник, скрепивший узы молодых. Их губы слились в трепетом поцелуе, отчего Эффи даже прослезилась, а следом подхватила волну оваций, раздавшихся в помещении. Хеймитч бросил на неё момилетный взгляд и, увидев в ней женщину, которую хотелось бы взять в жены, удивился. Растроганная Тринкет сжала его пальцы своей тоненькой ручкой, увидела, как пары начинают танцевать, и, повернувшись к ментору, сказала: — Я тоже хочу танцевать. — Чем могу полезен? — отозвался тот, прикинувшись дурачком. — Вообще-то кавалер должен приглашать даму, — нравоучительным тоном произнесла Эффи. — Так и скажи, что хочешь танцевать со мной, — выделил последние слова мужчина. Он протянул ей свою руку и, к удивлению Плутарха, стоявшего рядом, пошёл с Эффи в толпу танцующих. Капитолийка положила свободную руку на его плечо и улыбнулась. Хеймитч незаметно кивнул ей и резко притянул к себе, расположив ладонь на её талии. — Давай без всяких фокусов, — попросила она, затаив дыхание — Конечно, принцесса, я же не фокусник, — кивнул Эбернети, ухмыляясь. Тринкет давно не ощущала его так близко, потому что было не до танцев, а тут он её поддержка, опора и слабое звено одновременно. Её тело расслабилось быстрее, чем это было раньше, плечи перестали быть скованными, стан расправился и глаза засверкали. Музыка разлилась приятной мелодией, напоняющей души. Китнисс стояла в стороне, смотрела на своих наставников и поняла очень многое, в чем никак не могла удостовериться. Её постигла радость от видения этих людей вместе, а следом горечь от лишения своего счастья.       Вскоре музыка остановилась, и Хеймитч увёл свою даму. Увы, свою только формально. Он отпустил её руку, хотя не очень-то и желал этого и двинулся к выходу, не привлекая внимания окружающих. Эффи вышла за ним, пробравшись сквозь толпу. Её настроение на высоте, а сама она на седьмом небе от счастья. Ничто не тревожит её снаружи, потому что внутри все в миру и ладу. — Почему ты ушёл? — спросила она, глядя на спину ментора. — А смысл мне оставаться? — оборачивается он, поведя плечами. — Ну, как! Эта свадьба — расслабление для уставших сердец. Неужели ты не признаешь расслабления, кроме алкоголя? — Как видишь, нет, — признался Эбернети, желая возобновить движение прочь, — только он помогает забыться. Не, ну, ещё секс. Губы ментора тронула иронично-издевательская ухмылка, которая была еле заметна в тусклом свете серого коридора. Она уже выучила все его реакции на любые высказывания, поэтому свет был не особо необходим. — Что бы ты ни говорил, ты говоришь с женщиной — будь сдержанней в своих выражениях, — закатив глаза, промолвила Тринкет. — А что тебя не устраивает? Как заниматься им, так ты не особо отказываешься, — полез в бутылку Хеймитч. — Что? — наклонила голову в бок женщина ее губы дрогнули. — То! — съязвил Эбернети, метнув раздраженный взгляд, — хочешь — иди веселись. Я свою функцию выполнил. — И про какую именно ты сейчас говоришь? Потанцевал со мной? Нахамил или зачал ребенка? — шипя сквозь зубы, злостно выдавила Тринкет. — Что? — ошарашенно спросил он, нахмурив брови. Он замер на месте, окоченел, вглядываясь в ее губы, переводя взгляд на еще незаметный живот. Голова заболела как с похмелья, а ведь она — его хмель. Эффи закрыла рот рукой, понимая, что выдала свой самый огромный секрет. Все люди танцуют и веселятся, не обращая на них двоих внимания. Эбернети приближается, сжав кулаки до белых костяшек. Она вся сжалась, боясь, что закипевшая в Хеймитче злость может вылиться на нее рукоприкладством. — Представь себе, Эбернети, — ее голос дрогнул, а по рукам пробежали мурашки, — Ты мог бы стать отцом. — Чьего ребенка? — нахмурившись, выплевывает едкую фразу он, — Давно я не помню, чтобы мы… — По-твоему, я спала с кем-то еще? — оборвала ментора Эффи, крутя кольцо на указательном пальце, — Нечего обвинять меня в измене! — Я не могу иметь детей, — кивает Эбернети, злость которого свистит в воздухе, вылетая с каждым словом, — вот так досада, да?! Каждый звук, произнесенный ментором, вцепляется в горло Тринкет и со всей ненавистью душит ее, надавливая на трахею, ломая ее. Его каменное лицо и чужие глаза впиваются в сердце ржавыми когтями, отрывая куски, распространяя раны. — Не думал, что ты окажешься такой… — цедит Хеймитч, словно отвешивая ей пощечину, — шлюхой. Ну, ты и дрянь, Тринкет! Он никогда не скупился на ругательные слова и оскорбления, но в тех случаях был беспробудно пьян, а теперь его мозг трезв, и это меняет положение. Эффи отдаляется от него, чувствуя, как ноги подкашиваются, прислоняется к стене спиной. Увы, ей нечего сказать в свое оправдание, да и стоит ли? — Никогда больше не подходи ко мне, — говорит ему капитолийка дрожащим голосом, не сдерживая слез, — не говоря уже о том, чтобы еще раз твои руки дотрагивались до меня. Увидев её состояние, он замолчал. Его нервы, натянутые как струны, рвутся с громким треском; он смотрит на пол и видит сердце Эффи, разбитое вдребезги. Не успев поднять головы, уже слышится стук ее каблуков по полу, убегающих прочь. Тело Хеймитча обдает жаром и первой мыслью, посетившей голову, является желание напиться до беспамятства, но потом вспоминается этот чертов сухой закон и проклятая вместе с ним Койн.       Идя по серым коридорам в своем мирке, который никак не обеспечивал покоя, трепеща мыслью о шлюховатой Тринкет, ментор решил заглянуть в госпиталь, где наверняка есть чем поживиться. Он пытался выкинуть её из головы, но, чем больше старался, тем более яркие картинки возникали в его голове. Эбернети не мог поверить, что она способна на самое нас предательство, не мог принять тот факт, что чьи-то чужие руки касались её тела, что она так же выгибалась и отдавала полностью кому-то другому, подпустила к себе кого-то ещё, кроме него, изменила… В госпитале дежурит лишь один главный врач, который, кстати, лечил Китнисс. За некоторое время он стал довольно доверительным человеком для ментора. Хеймитч огляделся вокруг себя, и, заметив кодовые замки на дверцах шкафов хотел удалиться. — Мистер Эбернети! — окликнул голос со спины, — что-то случилось? — Мы могли бы с Вами поговорить на тему, о которой будем знать только мы? — немного подумав, спросил Хеймитч. Доктор кивнул, приглашая мужчину в свой кабинет. Во всем госпитале царит мертвая тишина, режущая слух острым скальпелем, заставляющая тело содрагаться. — Я Вас слушаю, — произнёс доктор, сев в свое белое кожаное кресло, откидываясь на спинку. Эбернети засунул руку в карман серых штанов, свободной провел по подбородку и, положив вторую руку тоже в карман, спросил: — Есть ли возможность узнать: могу ли я иметь детей? Фраза Эбернети сильно шокировала врача, который даже немного потерялся, не ожидая услышать подобное. Он вдавился в стул, затем, наклонившись вперёд, поставил локти на стол и ответил: — Есть инновационная технология, разработанная Капитолием, но мы ей активно пользуемся уже не первый год, поэтому да, возможность есть. — Что для этого нужно? — поинтересовался Хеймитч, глядя на врача, желая удостовериться в своей правоте и лишить сердце лишних страданий. — Ваше участие, — кивнул врач, результат будет к вечеру.        Всё это время Эффи лежала, отвернувшись к стене, думая об инциденте с ментором. Как он мог такое сказать о ней? Она и понятия не имела, как это могло произойти, но произошло и никуда от этого не деться. Впервые ей хотелось сгореть от ненависти и обиды, а не от стыда близости с ним. Господи, какую ошибку она навлекла на себя, мало того, полюбив в его, так ещё и засыпая рядом. Боль высасывала из неё все силы, сжимала душу в тиски и топила ту в непреодолимой обиде. Ведь ничто не может быть обиднее, чем подобные слова от мужчины, который подарил ребёнка. И дело в том, что он стал для неё всем. Но ведь нельзя делать человека и все связанное с ним смыслом своей жизни. От осознания произошедшего её трясло даже под тёплым одеялом, которым она укрылась с головой, находясь в одиночестве, скину в чёртов наряд из столицы, надев свою не по размеру длинную рубашку. Ей хотелось спрятаться от всего мира, закрыть глаза и не открыть их, нежели жить с ярлыком, который незаслуженно повесил Хеймитч.       Врач после проведения экспертизы тут же позвонил Эбернети, который неожиданно быстро явился в госпиталь. Доктор весь светится от радости, держа в руках несколько бумажек. Хеймитч закрывает за собой дверь, ожидая услышать либо приговор, либо помилование. Его лицо приобретает нотки недоверия, но мужчина все же садится на стул и ожидающе смотрит на человека в халате. — Что ж, поздравляю, — кивает тот, — Вы полностью здоровы. — В смысле? — отрешенно выдаёт ментор. — В прямом. Вы смело можете иметь здоровых детишек. Предупреждаю сразу, система не даёт сбоев. — Это невозможно. — Чудеса случаются, мистер Эбернети, — с улыбкой во все тридцать два зуба, отвечает воодушевленно док. — Спасибо, — пытаясь улыбнуться, говорит Хеймитч и вылетает пулей из госпиталя. Он вновь поверить не может, что потерял её доверие и расположение по своей же глупости, наговорил ей всего сгоряча днем, а сейчас ночь с неимоверной силой давит, прижимая к полу. Ментор смотрит на трясущиеся руки и не может контролировать себя, ему становится мерзко от ощущения содеянного. Всё те слова мигом всплыли на поверхность памяти, делая ещё противнее. Он быстрым шагом, преодолевая метры коридоров, направился к отсеку Эффи.       Он подошёл к двери и аккуратно постучал в неё, не желая выдавать себя заранее. Услышав тихий стук, женщина с той стороны вытерла слезы и подошла к двери. Она нажала на ручку и дверь поддалась её приказу. Увидев Хеймитча, её глаза распахнулись, сердце вновь закололо. Она резко дёрнул дверь обратно, но ментор успел поставить ногу, мешая ей закрыться. Щеки Тринкет залились краской от злости и безысходности. — Подожди, Эффи, нам нужно поговорить, — обращается к женщине он необыкновенно мягким, но одновременно с напором голосом, придерживая дверь отсека. — Нам не о чем с тобой говорить! — выпаливает она с яркой злостью, — Уходи и не омрачай свою ангельскую сущность моим… Не дав ей договорить, Хеймитч просунул руку в достаточную для того щель между дверью и проемом и схватил капитолийку за запястье. Та вскрикнула и ослабила нажим, что позволило ментору пробраться внутрь. Дверь громко захлопнулась за его спиной, заглушив всхлипы Тринкет. — Я был неправ, — признается Хеймитч, крепко держа её руку, которую Эффи тщетно пытается вырвать. — Нет надобности в твоих извинениях. Я удостоверилась в правильности своего выбора, — чуть успокоившись, говорит она. — Какого выбора? — нахмурив брови, удивляется Эбернети, замерев. Его душа ухает на пол, ожидая объяснения. Сердце начинается сумасшедше биться. А в голове мысли устроили такое сумасброд, что никто не разберёт его снова. — Ребёнка больше нет. Если бы я не сказала ничего сегодня, ты бы и не знал, — глаза женщины становятся влажными, поперёк горла встаёт ком, мешающий дышать полной грудью. — Как ты могла? — кричит он. Эбернети хмурится и приходит в ярость, схватив Эффи за плечи, сжимая их с силой. Она оказывается зажата между ним и столом. Капитолийка упирается руками в его грудь, боясь реакции, закрывает глаза, приготовившись почувствовать боль. — Как ты могла? — шепчет он, заключив её лицо меж своих ладоней, — ты убила его, Эффи. Кадык Хеймитча нервно дёргается, который первый раз за свою жизнь жалеет обо всем, о чем только можно. На его глазах появляются предатальские слезы, сдерживаемые мужчиной. Он сжимает челюсти до боли, прикоснувшись своим лбом к лбу Эффи. — Я не знала, что мне делать, — шёпотом начинает она, трепетно обняв ментора под его руками, — а сегодня я поняла, что сделала правильно. Я испугалась. А вдруг что-то случилось бы с нами, и он остался бы один? — Замолчи, — прижимая её к себе, выдавил сквозь боль в горле и груди Хеймитч, — ты скрыла от меня моего же ребёнка. Каждый вдох отправлял все внутри, распыляя болевое пламя. Ноги стали ватными, голова заболела, а душа просто сгорала от переизбытка боли и чувства вины. — Утром ты назвал меня шлюхой, отчего же теперь так болезненно переживаешь за ребёнка? — ядовито спрашивает Эффи, расцепив объятия. — Прости, принцесса, — выдавил он, не желая ничего говорить больше. — Я тебя ненавижу только из-за того, что ты допустил мысль о моей измене! Убирайся! — она почему-то снова пришла в гнев, начав метать своим тёплым взглядом яркие молнии, — это ты трахал меня, когда хотелось, а потом вдруг испугался! Ты жалкий трус! Эти слова ударили по самолюбию Хеймитча, добавив ещё порцию соли на открытые душевные раны. Он следом пришёл в негодование с привкусом злости, вскинул руки в стороны и ожесточил свой взгляд. Эффи резко уперлась в стол руками. Эбернети резко отошёл от неё и опустошенно сел на край заправленной кровати, закрыв лицо руками. — Если этот ребёнок не нужен тебе — мне он тоже не нужен, — с горечью в голосе и слезами на глазах промолвила Тринкет. — Какого черта ты решила все сама? — поднимает томные и уставшие глаза Хеймитч. — Тебе было не до нас, — с болью ответила Эффи. — Ты даже не сказала мне, — он и подумать не мог, что однажды придётся говорить на подобные темы с ней, — хотя, так, как случилось, будет лучше. Его голос утратил нотки злости и ненависти, оставил только всемогущую горечь и отчаяние. Хеймитч встал с кровати и пошёл к выходу из отсека. Вмиг стало очень тяжело дышать, но даже запить эту жгучую утрату нечем. — Постой, Хеймитч, — обращается к нему Эффи дрогнувшим голосом, зажмурившись, — не оставляй меня одну. Прошу тебя. Она медленно подходит к мужчине со спины и обхватывает его торс, прижимаясь. Он кладёт свою руку на её кисти, сцепленные в замок. — Прости, — шепчет она и целует в плечо, — я не смогла бы стать хорошей матерью. Не смогла бы. — Нечего теперь говорить об этом, — сглотнув, разрезает тишину своим низким голосом ментор. — Посмотри на меня! — это восклицание заставляет его повернуться, — я вся в шрамах, мои волосы выженны, ты видел моё тело? Я не хочу, чтобы меня видел такой тот человек, которому удалось избежать всех этих тягот! — Дура ты, Эффи. Он бы любил тебя любую. — А ты? — неожиданно спрашивает женщина, — ты любишь меня? — А у меня не остаётся выбора, — завуалировав свои слова, отвечает Эбернети. Он, превозмогая всю свою боль, нежно касается её щеки кончиками пальцев и в следующее мгновение накрывает её губы своими, притянув к себе её за талию. Эффи раскрывает ему свою душу и обвивает его шею руками, притягивая ближе. Хеймитч закрывает глаза, стараясь не думать о том, сколько они оба натворили бед по обоюдной вине. Тринкет чувствует его тёплые губы, сильные руки на своей талии и томно вздыхает, обдавая тело жаром. Сердце бешено колотится, выпрыгивая из груди, стремится залечить все раны его души. — Прости меня, Эффи, за все, что я сказал, — шепнул он, чуть оторвавшись от её губ. — Мы оба дураки, и оба за это отплатили. Да, женщины странные существа — прижимают к себе тот нож, который их же ранит. Но именно в этом ноже они находят защиту.