L

      Чикаго меняется: становится ярче, у́же и выше, словно размалеванная тощая девица на семидюймовых шпильках. Наверняка в «Лепестке» до сих пор танцуют такие. Сэму не нравится. Он бы предпочел вообще не возвращаться сюда — слишком много плохих воспоминаний, — но Джерико не оставляет ему выбора.              Больше никакой свободы, дорогой брат.              Когда звонит телефон, Сэм успевает заметить лишь мигнувший дисплей с высветившейся на нем заглавной L, а потом брат уже стоит на пороге номера, прижав мобильник к уху, и захлопывает за собой дверь. Сэм не знал, что Джерико умеет двигаться так быстро — походит на фантастическое перемещение в пространстве, ей-богу: раз — и на другом конце комнаты. Воздух наэлектризовывается до невозможности от одного единственного раздраженно-тревожного «Что?», брошенного братом. Ни приветствия. Ни вежливой преамбулы, вроде никому не нужных вопросов о том, как дела.              Что?              Сэм нервно разглаживает новые повязки на предплечьях, проводя пальцами по пластырю, и глупо пялится на дверь. Тихо. Импала, лихо припаркованная вдоль бордюра перпендикулярно разметке, стоит на месте. Сэму вдруг думается, что Джерико каким-то образом мог знать того парня в баре, и теперь у него проблемы. У брата в смысле, хотя обычно ему плевать.              Как ни странно, Сэм сам затевает ту бестолковую драку, что вообще не в его стиле. Как это получилось, он не понимает до сих пор. Как-то просто, слово за слово, один колкий ответ на другой, и вот — он уже бьет явно перебравшего парня в челюсть. Джерико держится в стороне и, кажется, устраивается поудобнее: зрелище вполне сносно — годится для пары стопок текилы. Все остальные в баре также поворачиваются к ним и с интересом наблюдают за потасовкой. Сэм задним умом понимает, что должен прекратить, но выпитое ударяет в голову и развязывает руки, и он с упоением лупит зарвавшегося мудака, пропуская удары. Парень оказывается неплохим бойцом, но любит играть грязно — разбивает бутылку о барную стойку и размахивает «розочкой». Сэм прикрывает руками лицо, чтобы не остаться без глаз.              Ну и неудачник же ты, братец.              Джерико неспешно поднимается со стула и, держа бокал с пивом, направляется к ним. Он хватает за шиворот парня, разбивая стакан ему о висок, и отпихивает подальше. Тот, запутавшись в ногах, сносит столик трех мужиков, которые пялились на стычку как на представление, но теперь, кажется, не очень довольны. Разборка двоих обращается полноценной дракой. Джерико лыбится — ему только этого и нужно, — вытаскивает Сэма наружу, пока каждый занят раздачей тумаков налево и направо, и молча запихивает в машину. Импала оставляет следы шин на заплеванном асфальте, когда они трогаются с места.              — Это было мило, — со смешком говорит Джерико, едва придерживая руль рукой, а другой шаря на заднем сидении — все-таки дотягивается до скомканной рубашки и кидает ее брату на колени. — Замотай-ка.              Сэм рвет рубашку на лоскуты и кое-как перевязывает кровоточащие предплечья. Джерико молчит пару минут, едет, сосредоточившись на дороге — темноте, разрываемой конусным светом фар, но потом произносит то, от чего у Сэма ком встает в горле.              — Надо было замочить его. Твои руки будут заживать хрен знает сколько времени.              — Я сам на рожон полез, — глухо отвечает Сэм, кашлянув. — Не знаю, что на меня нашло.              — Гены? — с усмешкой предполагает Джерико.              — Разочаровал тебя, да?              — Ты всегда дрался как девчонка. Наверное, не стоило тебя так беречь.              Сэм слышит в этом обвинение в никчемности, и ему становится тошно от самого себя.              — В Спарте слабых младенцев сбрасывали со скалы, — зачем-то говорит он, глядя в окно на огни отдаляющегося города. Джерико неопределенно хмыкает.              В мотеле, в миле от Спенсера, он обрабатывает Сэмовы порезы, аккуратно зашивая их и накладывая стерильные повязки. Да врачи обзавидовались бы. Сэм не знает, кто научил брата этому. Нет, конечно, он и раньше кое-что умел, но не так убийственно-методично, что ли. Никаких эмоций — только игла, нить и бинты, сложенные вчетверо.              — Свободен, солдат, — говорит Джерико, отрезая пластырь.              Солдат. Слово коробит. Сэм невольно вспоминает Джона и не испытывает ничего, кроме отвращения и жгучей ненависти. Времена, когда он считал его отцом прошли, как прошла пуля сквозь стену однажды. Жаль, Джоновой головы там уже не было. Черт!              А потом звенит телефон. Выражение лица Джерико меняется сразу же, как только он понимает, кто ему звонит — становится непроницаемым, будто обложка книги без названия и авторства — не угадать, чего ждать от нее: историю любви или кровавой резни. Сэм почему-то склоняется к последнему. Кажется, он совсем разучился «читать» брата. Сэм просто ждет, словно прилежный ученик учителя или послушный пес хозяина.              Купить тебе косточку, Сэмми?              Джерико возвращается минут через пять и, не говоря ни слова, небрежно скидывает только что разобранные вещи в сумку.              — Мы уезжаем? — спрашивает Сэм и тоже подтаскивает к себе свой рюкзак.              — Можешь не утруждаться, — холодно бросает Джерико. — Уезжаю только я.              Сэм замирает с футболкой в руках.              — Что это значит?              — Это дело тебя не касается.              — Серьезно? — Сэм не верит своим ушам. — Не хочешь просветить?              — Нет, — отрезает Джерико. — Не лезь в это.              — А я вот, может быть, хочу!              — В Чикаго? Правда? — зло цедит Джерико сквозь зубы и с остервенением застегивает молнию сумки. Сэм бледнеет — кровь отливает от лица куда-то в низ, к солнечному сплетению. В груди растекается жар, а кончики пальцев покалывает, будто он отморозил их к чертовой матери. Джерико смотрит на него исподлобья.              Что, еще хочешь поехать, Сэмми?              Сэм опускает голову, словно это избавит от тяжелого братова взгляда, под которым он, кажется, сложится, как карточный домик от порыва ветра. Джерико кивает, будто утверждаясь в чем-то, подхватывает сумку и выходит из комнаты, оставляя дверь нараспашку.              Проверка на вшивость, братец. У тебя нет выбора.              Сэм спешно заталкивает вещи в рюкзак и выбегает следом, не желая провалиться хотя бы здесь. Джерико ждет в машине и курит, точнее держит руку с зажженной сигаретой, зажатой между указательным и средним, за пределами салона и не делает ни одной затяжки. Сигарета, истлевшая наполовину, падает на растрескавшийся, убого залатанный гудроном асфальт стоянки, как только Сэм переступает порог номера.              — Решил замараться в этом дерьме, — едва слышно говорит Джерико, когда брат усаживается рядом.              — Что? — переспрашивает Сэм, но Джерико больше не повторяет: слова никогда не имели для него значения, если не были клятвой, конечно. Даже у Джерико были принципы: если что-то пообещал, то обязательно выполнит, и молите Бога, чтобы клятва эта не содержала «смертельных» глаголов, типа «убью».              Весь путь до Чикаго они молчат. Сэм видит, что с каждой милей Джерико становится все напряженней, с трудом натягивая на себя чужую личину, которая стала мала. Сэму кажется, что даже черты брата меняются — заостряются и грубеют, как сталь старых ножей, и, если честно, это пугает до чертиков. Он припоминает некоторых людей на боях Энтони, которые боязливо отворачивались, когда Джерико проходил мимо. Теперь он их понимает. Теперь он вспоминает.              Сэм как будто возвращается на пять лет назад, в их квартирку в раздолбанной многоэтажке, в которой вечно отрубали электричество из-за неуплаты и проблем с проводкой. Старый-добрый Кабрини-Грин. Будь ты проклят! Сэм чувствует вечную вонь табака и марихуаны, тянущую с лестничной площадки, к которой иногда примешивался запах клубничного дыма от сигарет его тогдашней девушки. Интересно, что с ней стало?              Сэм приоткрывает окно Импалы, чтобы впустить хоть немного воздуха — грубый октябрьский ветер, пахнущий дождем и сладковатой гнилью опавших листьев, врывается в салон. Дрожь иголками втыкается в позвоночник — и это отрезвляет. Джерико косится на него, и взгляд холоден.              Ты уже нашел для себя скалу, Сэмми?              Они останавливаются далеко от своего прежнего района, и Джерико никак не объясняет этого, хотя Сэм прекрасно понимает, что возвратиться в Чикаго его могли заставить только дела банды. Неоплаченные долги. Сэму претит сама мысль о том, что брат, который только что выгрыз себе путь вне, обрел долгожданную свободу, снова лезет в это дерьмо по доброй воле. Должно было случиться нечто из ряда вон, чтобы он так сорвался. И, очевидно, это произошло. Происходит. Сейчас.              Сэм хочет расспросить обо всем, но не знает, как подступиться, чтобы не погубить все окончательно. Доверие, которое раньше существовало между ними, остается мокнуть вместе с братом под дождем за захлопнувшимися дверями автобуса. В новую жизнь Сэм увозит только раздутое самомнение и глупые надежды — ни одна не оправдалась, а самомнение выдохлось, как пиво в откупоренной бутылке. Черт!              Сэм трет переносицу, а затем и глаза — жест усталости и беспомощности, отчасти. Джерико его помощь не нужна. Джерико никому не доверяет теперь, хоть Сэм и пытается все исправить. Пытается стать братом, как прежде, но, видимо, слишком много воды утекло. Джерико — пес-одиночка.              — Как думаешь, наша старая квартира цела? — спрашивает Сэм, помешивая в тарелке колечки хлопьев, плавающие в молоке, и наблюдая, как Джерико шнурует армейские ботинки.              — Цела, — односложно отвечает он. — Какие-то сомнения?       — Ну это же Кабрини…              — Они не идиоты, чтобы лезть ко мне. — Джерико поднимается и секунду топчется на месте, проверяя тугость шнуровки, а потом забирает куртку и уходит.              — Куда ты? Ночь на дворе.              — В этом-то и суть, братец, — ухмыляется Джерико, стоя на пороге. — И не суйся за мной.              — А то что? — с вызовом бросает Сэм.              — Замараешься по уши.              Я замочу тебя как свидетеля, Сэмми.              Сэм остается наедине с тарелкой хлопьев. Колечки размокают и тонут, как и он сам. Чикаго всегда тащит его на самое дно.       

***

             Ночь зажигает огни в этом районе — хорошем районе — фонари, неоновые вывески, яркая реклама. Просто небо и земля по сравнению с тем, куда он направляется. В Кабрини-Грин темнота жрет свет, как паук светляков, и это ему на руку, на самом деле. Джерико ни к чему, чтобы его видели. Джерико одевается в черное — скоро чьи-то похороны.              Дом все такой же неизменно-убогий и даже воняет так же: ссанье, пот и сладковатая гниль. Ни одно окно не горит. Тем лучше. Джерико неслышно поднимается по лестнице и проходит в квартиру на втором этаже: дверь, как водится, не закрыта. Комнаты пусты, но не пустуют — что ж, он может и подождать. Джерико, сдвинув ногой грязный матрас, садится в углу лицом к входу и закуривает. Табачный дым разбавляет здешние запахи, отличающиеся от лестничных, но все равно мерзкие: кровь и антисептик. Если к первому он привык, то ко второму — никогда. Джерико думает, не пошариться ли ему по ящикам: жгут, шприц и морфий — тут постоянные жильцы, — но лишь подпаливает новую сигарету, когда из первой уже нельзя выжать ничего. Бычок, выкуренный до фильтра, летит в сторону. А за ним и еще четыре. На половине пятой, наконец, появляется тот, кто нужен Джерико.              — Кого еще черт принес? — выкрикивает высокий тощий мужчина неопределенного возраста, видимо, почувствовав сигаретный дым. — Если это ты, Тэкер, то вали, морфий не дам.              — Друзьями обзавелся, Мо? — саркастично интересуется Джерико, но не встает, продолжает смолить, как ни в чем не бывало. Красный кончик сигареты выдает его, но Джерико плевать.              — Чтоб я сдох, — удивленно выдыхает Моррис, — Винчестер. Я думал, тебя псы сожрали.              Джерико хмыкает.              — Симмонс всегда был треплом. Курить будешь?              Когда Моррис пересекает комнату и садится рядом, Джерико замечает, что он стал еще худее обычного — кожа да кости.              — Ты вообще жрешь что-нибудь или только колешься? — спрашивает Джерико, протягивая ему сигарету.              — Я ем за двоих, ты же знаешь, — с усмешкой отвечает Моррис. Джерико тушит окурок об пол и качает головой. — Вернулся, значит. Срок пришел, да?       — Уговор есть уговор. Ради Эл можно выйти на бис.              — Дашь автограф, рок-звезда?              Джерико показывает средний палец. Моррис смеется, срываясь на кашель, и сплевывает красноватую мокроту, кажущуюся черной.              — Ты так загнешься, дружище, — говорит Джерико. — К врачу ходить не пробовал?              Моррис смеется снова.              — Твои шутки как всегда на высоте, Дин. — Он неловко поднимается на ноги. Бесцветные пряди прямых, чуть сальных волос падают на лицо. Моррис убирает их за уши, совсем как девчонка. Джерико ухмыляется, глядя на это. — Но ты же не меня проведать приперся, правда?              — Я надеюсь, ты ее не продолбал.              Моррис отрицательно качает головой, но с места не сдвигается.              — Для кого мне готовить прозекторскую?              — О, не переживай, старина, это птица не твоего полета. Ты сегодня отдохнешь.              — Я серьезно. Кто твоя цель?              — Где Крыло, Мо? — произносит Джерико с нажимом. Моррис, естественно, улавливает его ледяной тон — Дин начинает заводиться, а, когда он злится, лучше не стоять у него на пути. — Где она?              — Не ввязывался ты бы в это, — вздыхает Моррис и уходит в соседнюю комнату, попутно врубая в ней свет. Пластиковые полосы, отделяющие операционную от убогой гостиной, качаются. Джерико не идет следом. Он слышит, как Моррис отодвигает что-то — режущий ухо звук — и, кажется, вынимает пару плиток из пола. Джерико видит косоватый силуэт Морриса, когда тот склоняется над тайником, чтобы вытащить старый гитарный чехол, отданный на вечное хранение или погребение. Джерико думает, что разрывает могилу, которую не следовало бы трогать. Но обещания — клятвы — нужно исполнять, а долги отдавать.              — Ты уверен, Ворон? — спрашивает Моррис, как будто действительно хочет образумить Джерико, и это даже смешно.              — Меня больше так не зовут, — сухо отвечает он и забирает чехол.              — И как же мне тебя называть, мой ужасный гость, горе возвещающий всегда? — Моррис щерится, и глаза хитро сужаются за стеклами очков. — Никогда?              — Возможно. Меня здесь нет, Мо. Ты говоришь с пустотой.              — Что ж бывает, — пожимает плечами Моррис. — А пустота мне сигарет не подкинет?              Джерико усмехается, вытаскивает из кармана пачку красного «Мальборо» и выбрасывает ее на замызганный диван.              — Я у тебя в долгу.              Джерико прикладывает палец к губам и молча уходит, перекидывая потертую лямку чехла через плечо.              — Будь осторожен, Дин, — тихо говорит Моррис, надеясь, что его не услышат.              — Никогда, — отвечает Джерико, оглянувшись, — ты меня знаешь.              — В этом-то и суть.       

***

             Джерико находит прекрасный дом — «Лепесток» отсюда как на ладони. Интересно, Монд еще танцует там по пятницам? Или на теле стало слишком много шрамов?              Он поднимается на шестой этаж. Места в присмотренном закутке как раз достаточно, чтобы упереться спиной в стену, а ногой — в подоконник с обшарпанной краской. Крыло ляжет как надо. Здания под снос всегда его радовали. Кабрини-Грин доживает свое, и скоро Джерико спляшет на его металлических костях. Черт возьми, это будет великолепный день! Аллилуйя! Аллилуйя!              Он вернется сюда завтра ночью, как и условленно, и сделает то, что лучше всего умеет — сдержит слово. Похороны состоятся, но он их не увидит, потому что они — уже не его дело. Ворон исчезнет навсегда, и с ним еще кто-то, попавший в его черную тень.              — Тот, кто Ворона увидел, не спасется никуда, — задумчиво говорит Джерико, смотря вниз на мигающую вывеску «Лепестка». — Ворона, чье имя: «Никогда».              Завтра состоится свобода, Эл. Аминь.       

***

             Сэм вскакивает, опрокидывая стул, когда открывается дверь номера. Джерико вопросительно поднимает брови.              — Ты дурной? Чего скачешь, как кузнечик-переросток?              — Просто. — Сэм наклоняет голову. — Думал, ты не вернешься.              — С чего бы?              Сэм молчит и ведет себя странно. Джерико замечает грязь на его ботинках.              Я не терплю непослушания, братец.              — Ты ходил за мной? — спрашивает он, аккуратно кладя на стол гитарный чехол, ударяющийся об него с глухим стуком. У Сэма расширяются зрачки — узнал.              — Это…              — Ты ходил за мной? — повторяет Джерико со сталью в голосе.              — Нет.              — Ты ходил за мной?              — Говорю же, нет.              Джерико хватает Сэма за футболку и, протащив через полкомнаты, как щенка, прижимает к стене, грубо упираясь локтем правой руки ему в солнечное сплетение, а предплечьем левой давя на горло.              — Ты ходил за мной?              — Нет, — хрипит Сэм. — Дин, какого хрена?..              — Лжешь, — выплевывает Джерико. Он в бешенстве, думает Сэм. Если начать сопротивляться, будет только хуже. Ему никогда не справиться с братом. Черт, вот дерьмо. — Тебя кто-нибудь видел?              — Меня даже ты не видел, — отрывисто отвечает Сэм, но, кажется, брат его не слушает.              — Если из-за тебя все полетит к чертям, я сверну тебе шею.              Давление на горло усиливается.              — Дин.              — Ты понял?              — Дин, пожалуйста…              Я убью тебя, Сэмми.              — …не будь, как отец.              Джерико долго — нестерпимо долго — смотрит на него, не отрывая глаз. Ненависть. Дин ненавидит его. Сэм задыхается и цепляется пальцами за братово предплечье.              — Ты же узнал ее, правда? — вдруг спрашивает Джерико, убирая руку. Сэм складывается пополам, хватая ртом воздух. — Понимаешь, зачем я здесь. Больше не лезь, если я прошу не лезть. Ты понял, Сэмми?              Сэм кивает. Джерико, как ни в чем не бывало, отходит к столу и вытаскивает из чехла снайперскую винтовку.              Теперь вся свобода моя, дорогой брат.

***

             Ночь пятницы — самое прибыльное время для «Лепестка». Люди валят гуртом в крохотный клуб, потому что похоть пересиливает здравый смысл. Купюры потных мудаков, менянные наспех в каком-нибудь магазинчике, который стоит ровно посередине пути от унылой осточертевшей работы до этого райского местечка, остаются за тонкими резинками подвязок девочек. «Лепесток» — то заведение, где раздеваются до конца. Высший класс. Лучшие танцовщицы, сводящие парней всех мастей с ума.              Раньше Джерико сам приходил сюда ради Монд, экзотичной красавицы-метиски. Кажется, ее мать была кореянкой, а отец немцем. Джерико обожал ее — ему нравилось смотреть, как она движется, затянутая в тонкий черный латекс. Она гипнотизировала его, как питон. Она никогда не раздевалась, но ему было все равно. Всем было все равно. Много позже он узнал, почему Монд всегда оставалась в костюме, почему носила это странное кольцо, прилаженное к бархатной ленте, плотно обхватывающей шею.              У всех были хозяева. Даже у Монд. Особенно у Монд.              Джерико приходит на место и ждет. Он научился терпению — учитель вколотил его в него вместе еще с несколькими полезными навыками. Учитель сломал его и собрал заново под себя. Для своих нужд. Он не сопротивлялся: у сопротивления — слишком высокая цена. Расставлять приоритеты Джерико умел всегда. До того, как встал у вершины иерархии. До того, как стал Вороном. До того, как стал убийцей. До того, как продал себя банде, чтобы погасить долг. До того, как Сэм понял, что он такое.              Добро пожаловать в мой мир, Сэмми.              Цель появляется около трех. Выходит из клуба в ночь, освещенную пошлым красным светом вывески «Лепестка». Костюм как всегда темный. Рубашка — белоснежная, с расстегнутыми верхними пуговицами. Ботинки зеркально начищены. В правой руке — трость с набалдашником в виде головы пса. В левой — девушка: идеальное закрытое черное платье, поверх высокого во́рота которого все то же кольцо на бархатной ленте. Девушка послушна. Девушка улыбается, когда цель заводит руку назад и гладит ее. Джерико уверен, что у платья нет спины. Джерико уверен, что цель обводит длинными костлявыми пальцами каждый шрам у нее на бледной коже. Ублюдок.              Джерико не колеблется. Спусковой крючок Крыла мягок и привычен. Глушитель проглатывает смертельный звук пули, пробивающей цели голову. На девушку попадает кровь и, наверное, немного мозгов тоже. Она не кричит. Она спокойно вытаскивает платок из нагрудного кармана цели и с медленной тщательностью протирает им лицо, убирая прядь волос за ухо, обнажая длинный, плохо заживший порез от виска к краешку рта.              — Добро пожаловать в Никогда, Лайнелл, хромая ты тварь, — говорит Джерико и не спеша складывает винтовку. Никто не погонится за ним. Это тихая революция, которая готовилась годами. Эл умеет ждать и терпеть не хуже него. Джерико знал, что она далеко пойдет. Эл заслужила это. Славьте Королеву, ублюдки. Она постоит для вас новый мир.              Джерико закрывает чехол, аккуратно вкладывая в него Крыло.              Это твой последний полет. Покойся с миром.              Этажом ниже что-то падает, типа камня или куска штукатурки со стены. Джерико закатывает глаза.              — Может, хватит? — говорит он. — Выходи уже, Сэм. Скрытность тебе не идет.              На секунду все замирает, но потом Джерико видит вихрастую макушку брата на лестничном пролете. Джерико забирает чехол и, не торопясь, почти вальяжно, спускается по лестнице. Сэм явно нервничает: конечно, его же застукали с поличным.              — Успокойся. Никто не придет.              — Это Лайнелл? — почему-то шепотом спрашивает Сэм. — Ты завалил Лайнелла? Нам конец…              — Успокойся. Смешно, ей-богу, на тебя смотреть.              — Ты что не понимаешь, Билли тебя найдет и…              — Это ты не понимаешь, — обрывает его Джерико. — Билли сдох в прошлом году. Лайнелл и так пожил дольше положенного. Эксельсиор, Сэмми.              — Что? — Сэм, кажется, абсолютно сбит с толку.              — Пешка стала ферзем, — лыбится Джерико. — Моя девочка — Королева.              — Что?              Джерико хватает брата за куртку и тащит за собой прочь. Этот разговор — самое тупое, что происходило, и, если честно, он считал, что у Сэма куда больше мозгов. Видимо, ошибся.              Эта жизнь сложнее, чем задачки в колледже, да, Сэмми?       Эта жизнь не для тебя, мой нормальный братец.       Твоя жизнь — моя заслуга, дорогой брат.       

***

             К утру небо затягивает тучами, тяжелыми и черно-жирными, как откормленные на убой свиньи. Начинается дождь, не по-осеннему крупный, словно детские слезы. Говорят, прощаться в дождь — хорошая примета. Джерико не верит в приметы. Джерико не берет зонт — берет только Сэма при условии, что он будет молчать, пока ему не разрешат раскрыть рот. Брат соглашается. Встреча обещает быть весьма занимательной. Джерико предвкушает ее: хочет веселья, потому что был слишком серьезным в последние дни. Чужая личина слезает с него ошметками. Ворона больше нет — есть Джерико, дикий пес, который перегрызет глотку любому, кто встанет у него на пути.              Сэм за спиной замирает и не движется. Джерико оглядывается и приподнимает уголок губ.              — Памятное место, да, Сэмми?              — Ты издеваешься надо мной? — раздраженно бросает Сэм. — Зачем мы приперлись сюда, в этот сраный складской лабиринт?               — Чтобы умертвить кое-что старое и оживить новое, — отвечает Джерико. — А теперь заткнись и иди за мной.              Эл ждет их за вторым поворотом налево, прислонившись плечом к рифленой двери склада, и скучающе глядит перед собой, рассеянно пиная носком туфель камешки. Джерико думает, какая же она красивая сейчас, в простых темных джинсах и тонкой водолазке в тон. Кожа в утреннем свете кажется фарфоро-тонкой, хрупкой, почти нереальной. Черная Королева вне шахматной доски.              — Мне преклонить пред тобой колено? — со смешком интересуется Джерико. — Или сделаешь скидку по старой памяти?              — Я бы хотела, чтобы ты заткнулся, — говорит она и выпрямляется, становясь еще краше. Джерико подходит ближе, почти вплотную, поддевая пальцем кольцо все еще висящее у нее на шее. Нож-бабочка упирается ему в скулу. — Не трогай меня.              — Прости, — говорит Джерико, и это, похоже, искреннее извинение. — Ты больше не принадлежишь ему. Нет нужды носить клеймо.              — Это мне решать.              — Конечно, Эл, — Джерико отступает в сторону. Ему до дрожи хочется коснуться ее, обнять, защитить, тактильно обозначить свое присутствие: все закончилось, все хорошо, — но этого никогда не будет. — Ты теперь решаешь все.              Она чуть улыбается и притрагивается холодной ладонью к его щеке. Джерико видит под отогнувшимся рукавом водолазки тонкие шрамы, опоясывающиеся запястья браслетами. Если бы он мог, он бы убил Лайнелла еще раз — и еще, и еще, и еще — за все, что этот ублюдок сделал с ней и с остальными, которых теперь найдет только Никогда. Уже нашло.              — Твой долг списан, Дин, — говорит Эл тихо. Джерико целует краешком губ ребро ее ладони, надеясь, что она не отдернет руку. — Ты свободен по-настоящему.              Джерико кивает. Эл переводит взгляд на Сэма, который, кажется, врос в землю.              — Привет, Лис. Давно не виделись.              — Линда, — выдыхает он, слишком пораженный, чтобы произнести что-нибудь более внятное. Поначалу он даже не узнает ее — Линду, его первую любовь. Девчонку в короткой юбке и куртке на два размера больше. Девчонку, курящую клубничные сигареты. Господи, как он мог не догадаться. Какой же он идиот!              — Слышала, ты бросил колледж, — говорит она, чуть наклоняя голову. — Кажется, наши жертвы были напрасны, Дин.              — Да у него семь пятниц на неделе, — отмахивается Джерико. — То хочу в колледж, то не хочу.              Линда смеется. Джерико закрывает глаза — он не слышал его так давно.              — О чем вы говорите?              — Ты не рассказал ему? — Линда удивленно приподнимает брови.              — Как-то не довелось.              — Я единственный, кто не понимает, что происходит? — почти восклицает Сэм, но вовремя понижает голос, глядя на брата, который запрещающее качает головой.              Закрыл бы ты рот, Сэмми.              Линда вздыхает. Она замерзла, на самом деле. Дождь промочил водолазку насквозь.              — Он продал себя банде, чтобы ты мог уехать. Согласился стать их палачом под началом Капрала.              — Капрала?              — Отца, — вклинивается Джерико. — Ты вправду такой тупой или притворяешься?              — Полегче, — мягко просит Линда. — Ребенок в шоке, только и всего.              — Ты серьезно, Эл? Из-за него… из-за нас ты сломала себе жизнь. Получила все эти Лайнелловские украшения. Сколько он измывался над тобой? Пять лет? На тебе же живого места нет! Дьявол!              — Я не знал… — мямлит Сэм, и этим подливает масла в огонь. Джерико срывается с цепи.              — Конечно, ты не знал! Все берегли тебя, потому что ты, чертов придурок, мог вырваться. Стать нормальным! Не таким, как мы. Ты помнишь Гончих, Сэм? Как думаешь, почему никто не пришел за нами тогда? Потому что Линда продалась суке Лайнеллу, чтобы выторговать для нас время. Она надела ошейник ради нас. Ради тебя! Она любила тебя, черт возьми!              — Прекрати, — отрезает Линда, и Джерико осекается на полуслове и молчит. Сэм видит, как тяжело ему дается это молчание. Видит пульсирующую артерию у него на шее. Видит гнев, копившийся годами и запиравшийся внутри, разъедающий слаженный механизм братова тела, как ржавчина, а теперь резьба сорвана, и машину не остановить. Загвоздка лишь в том, что Дин Винчестер, Джерико — зовите, как хотите, — машина для убийств. У Сэма пропадает голос — он немеет от осознания, что именно он отправная точка, его глупые детские желания привели ко всему этому. К братову безумию и неуправляемости. К боли Линды. А ведь он любил их обоих.              Жри эту правду, Сэмми, ты ведь всегда стремился к истине.              — Слушай меня, Лис, и молчи, — начинает Линда: она не подходит, не берет его за руку — это не фильм, Сэм, это гребаная жизнь. — Все, что мы делали, было только нашими решениями. Никто не заставлял меня идти к Лайнеллу. Никто не заставлял Дина жертвовать собой ради тебя. Мы сами так решили, потому что думали, что из этого будет толк. Для тебя. И, может быть, для нас. По крайней мере, мы еще не сдохли, потому что пошли именно по той дороге, по которой пошли. Мы научились выживать, а это не мало. Это, пожалуй, самое бо́льшее, что мы приобрели. Не знаю, как Дин, но я благодарна за каждый сраный день, что хожу по этой земле. Так что мы сделали только то, что сами хотели. Защитили тебя, так или иначе. Защитили свои принципы. Не стали предателями.              — Не надо, Эл, — говорит Джерико. Голос спокоен и холоден. — Он все равно не поймет. Он — не часть всего этого. Он — выпавшее звено, которое пытается встать на место, хотя цепь давно запаяна. — Джерико накидывает Линде на плечи свою куртку — запоздалый жест заботы. Она прихватывает лацканы озябшими пальцами. — Мы свободны — и это единственное, что важно.              — Возможно, ты прав, — улыбается Линда. — Прощай, Сэм. Надеюсь, ты все-таки понял, к чему я вела.              — Да, — кивает Сэм. — Прощай, Линда. Будь счастлива.              Джерико смеется. Линда, новая Черная Королева, кажется, снисходительно качает головой и уходит, скрываясь в складском лабиринте.              — Ничего ты не понял, Лисичка-сестричка. Абсолютно ничего.              Сэм молчит и смотрит Линде вслед.              — Пошли, Лис, нас ждут великие дела. Новое начало положено. Пой «Аллилуйя!», Сэмми. — Джерико орет ему в ухо, как будто ничего не было. Сэм отпихивает его, но тот неугомонен.              Чертова аллилуйя, братец. Мы все катимся в Ад.              Абонент, записанный в телефонной книге как «L», больше никогда не звонит.