Лишние линии

Ему ничего не оставалось, как выполнить приказ и запустить видео, хотя он и боялся того, что увидит. Чонгук не знал, что это будет. Вероятно, что-то, что должно напугать и заставить слушаться. — Ну как? — поинтересовался голос в трубке. — Пока не понял. Паршивое видео, снятое на телефон, качающиеся стены и потолок, громкое шуршание, голоса и смех на фоне. — Ты жди, жди. Поймёшь. Камера резко развернулась — шуршание и разговоры стали слышнее, но что происходило в полутемном помещении, по-прежнему оставалось неясным. Лучше всего были видны две лампы дневного света, вертикально прикрепленные на стену, остальное на фоне слепящих белых полос терялось в мутном сумраке, и едва можно было различить несколько шевелящихся фигур, зыбких и подрагивающих. Кажется, людей было трое или четверо, они толпились у кровати или дивана, шла какая-то вялая возня. Человек, который держал телефон, подошёл ближе к ним: — Пишется, нет? — произнёс кто-то прямо в микрофон. — Да пишется! Вон, видишь, — послышался за кадром второй голос. — А-а… Сцена у дивана наконец стала понятной. В самом углу сидел высокий дрищеватый парень со странно белыми волосами и красным лицом. Он с равнодушной ухмылкой смотрел в камеру, а руками прижимал к своим коленям голову и плечи другого человека. Тот, судя по всему, не особо сопротивлялся: белобрысому не приходилось напрягаться, чтобы удерживать его. Штаны у второго были сдёрнуты до колен, задница задрана, и в неё вколачивался пузатый мужик в белой футболке, плотно натянутой на покачивающемся в такт движениям животе. Ещё один парень стоял рядом и, приспустив спортивные штаны, неторопливо надрачивал себе. Если бы это был порнофильм, то сейчас должны были бы показать крупным планом, что происходило там — в размытой темноте между дёргающимися бёдрами толстого мужика и худой и бледной задницей того, кого сейчас трахали. Но «актёры» не старались принять поз, в которых стали бы видны подробности. Два придурка, снимавшие на телефон, повертелись, посовещались, поняли, что ничего горячего им не снять, и снова переместились. Теперь они снимали лицо того, которого имели в зад. Вернее, насиловали. Это только теперь стало ясно. На лице были следы побоев — ссадины и синяки, а светлая футболка спереди была закапана чем-то чёрным. Кровью. Она высохла, и ржаво-красные пятна, снятые на говенный телефон, казались чёрными. Но ссадины и кровь — ерунда. Страх в глазах — вот что пробирало. Парень не сопротивлялся не потому, что ему это нравилось: он боялся. Боялся даже кричать, но боль всё равно вырывалась наружу, заставляла дрожать плечи и шею и сминала лицо в безобразную морщинистую гримасу. Хотя пузатый мужик не попадал теперь в кадр, каждое его движение можно было прочитать на лице парня, которого он долбил в зад. Оно едва заметно расслаблялось, когда мужик выходил, а когда начинал толкать член обратно, губы кривились, их уголки дрожали и ползли вниз, а щёки начинали судорожно раздуваться. Чонгук никогда не видел родов вживую, но в фильмах рожающие женщины надували щёки и губы примерно так, правда, сбоку им кто-то обязательно кричал: «Дыши! Дыши!». Точно такое выражение лица — сведённое болью, непониманием, испугом, те же самые попытки не орать, а продышать эту боль, были на видео. Да, точно такое выражение и выпученные глаза — от того, что тебя распирает изнутри что-то не по размеру большое. Камера опять двинулась назад, и мокрое, бликующее в подсветке от телефона лицо исчезло. Мужик упрямо и нудно пялил избитого и перепуганного парнишку, за кадром кто-то ржал и комментировал, белобрысый смотрел в сторону, как будто его тут вообще не было. Унылая монотонность сцены вызывала не страх, а мертвящее отвращение. — Знаешь, кто это? — спросил голос в телефоне. — Нет, — было понятно, что имеют в виду не белобрысого парня и даже не пузатого мужика. — Мин Юнги Чонгук сглотнул. — Понял, почему тебе это прислали? — Да, понял. — Ну, тогда разговор окончен. Вторую киношку посмотри, тоже ничего. Повеселее даже. — Я… Подождите. Подождите, пожалуйста, — Чон остановил видео, где толстопузый мужик всё так же однообразно тыкался между широко расставленных ног Мин Юнги. Чонгук не мог сосредоточиться, пока это происходило у него перед глазами, не мог успокоиться и взять себя в руки. — Подождите. Дайте мне поговорить с Ким Намджуном! — Он с тобой уже поговорил, всё, что надо, сказал. — Нет, мне нужно с ним… В трубке раздался один короткий писк, а потом наступила тишина. Чонгук положил телефон на стол и закрыл глаза, медленно вдыхая и выдыхая, чтобы заставить себя успокоиться. Ничего не получалось: сердце колотилось, как бешеное, голова горела и гудела, а по спине, щекоча между лопатками, как насекомое, стекал холодный пот. Чонгук встал со стула, сделал пару кругов по комнате, потом снял рубашку, обтёр ею ставшее влажным тело и зашвырнул в угол дивана. На глаза попался пульт от кондиционера, он схватил его и нажал на кнопку. Ему нужно остыть, прийти в себя, начать здраво рассуждать. Он сделал ещё пару кругов по комнате, постоянно поглядывая на стол, где остались телефон и ноутбук. Экран до сих пор горел: был открыт почтовый клиент и письмо с двумя приложенными файлами. Чонгук склонился над ноутбуком. Он несколько раз убирал руку с тачпада, прежде чем решился открыть второй файл. На этом видео мальчишку просто били — с тем же тупым равнодушием, что и насиловали. Непонятно, что было причиной. Бившие только грозились, что за повторение он ещё не так получит. Захлопнув крышку ноутбука, Чонгук отошёл к окну и прижался лбом к стеклу. Он почему-то думал, что оно будет холодным, но оно оказалось тёплым, прожаренным солнцем, и от него пахло горячей пылью. Узнав, что Суён нет дома, Хосок тут же предложил развлечься: снять мальчика на двоих, сходить в клуб или сауну, списаться с кем-нибудь в чате — идей, как воспользоваться свободой, у него было много. Чонгук отказался: ему было не до развлечений. — Ну чё ты тупишь, а? — не унимался Хосок. — Когда следующий раз такое будет? — Будет, — Чонгук прижимал телефон к уху, а сам строгал колбасу и сыр для бутерброда. — Сейчас мне реально не в тему. — А когда она возвращается-то? — поинтересовался Хосок. — Суён? — Чон отложил нож и перехватил телефон рукой. — Никогда. Да, вполне возможно, что так оно и есть — и теперь у него на ужин будут, как сегодня, бутерброды, потому что он по старой привычке поехал с работы прямо домой, а мысль о том, что надо забежать в магазин, даже в голову не пришла. Только зайдя в квартиру, он вспомнил, что остался один. Суён исчезла из его жизни и памяти легко и без последствий. Даже удивительно: она ведь ему нравилась — и он так безболезненно расстался с ней. Это задело его не больше, чем смена зубной щётки: мелкое изменение, к которому привыкаешь за два дня. Быть может, он бы переживал из-за Суён чуть больше, если бы не ситуация с Ким Намджуном . Хотя если бы не ситуация с Ким Намджуном, ему бы не надо было с Суён расставаться… — Ты серьёзно? Серьёзно?! — переспрашивал его Хосок. — Ну ты вообще… А чего вдруг? Поссорились? — Нет, там сложно. Расскажу при встрече, — Чонгук добавил про себя «может быть». Но если и был на свете человек, которому он мог рассказать о происходящем, то это был Хосок. Он вряд ли мог помочь чем-то, кроме совета, но рассказать кому-нибудь хотелось. Тогда, если однажды в канализационном отстойнике найдут его труп, останется хотя бы один человек, который будет знать, что случилось. Хосок не бросится доставать полицию заявлениями и рассказами — он не дурак и осторожен, не захочет всплыть в соседнем отстойнике. Но кто-то будет знать. Вообще-то Чонгук не думал, что его убьют: это простое, но неэффективное решение проблемы. Совсем не в духе Ким Намджуна. — Ну ладно, — немного озадаченно сказал Хосок. — С тебя рассказ. А кстати, сколько вы с ней прожили? Долго ведь… — Месяцев восемь. — Хм, да… Слышь, тогда тем более надо… ну, сделать что-нибудь. — Типа отпраздновать? — усмехнулся Хосок. — Или отпраздновать, или наоборот. Заесть горечь разлуки чем-нибудь сладеньким. Молоденьким и свеженьким, а? Чонгук отказался, но в субботу позвонил Хосоку сам — он созрел. Каждый вечер он возвращался в пустую квартиру, съедал ужин и думал, думал, думал. Ходил из комнаты в комнату, садился за ноутбук, делал подсчёты, потом всё бросал, звонил по очереди Гаын и её матери, опять получал те же ответы, и снова думал, думал, думал. От безвыходности хотелось биться головой о стену. Драгоценные дни уходили, а он был всё в той же точке. Вернее, не совсем в той: он кое-что сделал, но это кое-что продвигало его в сторону сдачи Ким Намджуну, а он должен был придумать, как его обыграть, как спастись. И вот тут ничего не получалось. Он не мог, как герои фильмов и книг, придумать блистательный ход. Финт. Воспользоваться стечением обстоятельств. Их не было. Ситуация была проста, как задачка по арифметике в первом классе. Прямолинейна. Напряжение и отчаяние настаивались и крепли, и Чонгуку казалось, что от бесконечных мыслей об одном и том же он скоро сойдёт с ума. В пятницу вечером он созрел: понял, что дошёл до ручки, до грани с помешательством. Ему нужно было открыть предохранительный клапан, стравить накопившееся напряжение, иначе… Он не знал, что будет иначе. Наверное, для начала он просто сядет на диван и заплачет. Вот так просто. Не от горя или обиды — от беспомощности. Самое жуткое и отвратительное чувство, какое только можно себе представить. Он всегда завидовал тем, кто мог легко смириться и признать, что они не в силах ничего изменить. Он не мог — особенно сейчас, когда смириться значило бы разрушить всё, что он строил и планировал годами. Он не помнил, когда плакал в последний раз. Наверное, ещё в школе, из-за какой-нибудь ерунды. Ему совершенно не хотелось делать это сейчас, но иногда, особенно когда он вертелся в кровати без сна, на него накатывало что-то вроде внутренней дрожи, неуправляемого отчаянного чувства, которое росло и распухало внутри, словно хотело проломить грудную клетку, и к горлу подкатывал ком. Чон не хотел видеть себя плачущим — это значило бы, что он сорвался, что он слабак и псих, поэтому он сам позвонил Хосоку и спросил, не собирается ли он куда в субботу. Любые похождения на выбор Хосока. Всё что угодно, лишь бы не ещё один одинокий вечер в своей квартире и эти вызревающие в груди рыдания, пульсирующие, как готовый лопнуть нарыв. У Хосока в планах была сауна. Чонгук согласился, хотя и не любил это дело. Посидеть в парилке он любил — ему не нравилась излишняя откровенность этих заведений. По большому счёту это мало чем отличалось от того же знакомства в чате или на сайте: такая же биржа, где встречались спрос и предложение, но на сайте ты был хотя бы спрятан за ником и аватаркой. На сайте ты мог даже воображать, что выбираешь ты, а остальные — товар. В сауне тебя рассматривали столь же оценивающе, как ты разглядывал других. Одно дело было получить приглашение от кого-то абстрактно виртуального, и совсем другое — почувствовать, как тебя в реале хватают за руку, проводят рукой по спине или шее, заговаривают, смотрят в глаза… Хосок относился к этому совершенно спокойно: он за этим сюда и пришёл — чтобы найти партнёра и потрахаться, но Чонгука передёргивало, когда его начинали критически осматривать, и редко решался сделать предложение сам, потому что боялся, что откажут. У него не было реальных оснований бояться: высокий, в прекрасной форме, ухоженный, недурной на лицо, нестарый. Но ему могли отказать по независящим от него причинам: кто-то предпочитал молоденьких мальчиков и принципиально не знакомился с людьми старше двадцати пяти, кто-то соглашался только на блондинов, кто-то, как и он сам, искал исключительно пассов. Хосок, ездивший с делегацией в Германию, говорил, что там в саунах была удобная система: акты надевают браслет с ключами на одну руку, на правую, кажется, а пассы — на левую, потому что мало по кому с лёту понятно. В Сеуле такой традиции не было, и приходилось спрашивать — дебильная ситуация, честно говоря. Чон до этого бывал в сауне четыре раза: один раз ещё в Ульсане (не понравилось совершенно), один раз в Барселоне во время отпуска и два раза здесь, в Сеуле. Вообще-то, Чонгук побаивался там показываться. Он не был фигурой публичной, не появлялся на пресс-конференциях, но всегда был риск, что его кто-то узнает. Это могло стать концом карьеры. Поэтому он предпочитал знакомства в интернете и развлечения на квартире у Хосока или же в снятой в компании проверенных людей частной сауне. Но сегодня странным образом хотелось чего-то такого — риска, напряжения, способного перебить другое напряжение, обгладывавшее его, как кость, уже целую неделю. Когда он вышел из такси, Хосок уже ждал его возле дверей сауны, докуривая сигарету. Они пожали друг другу руки, протянув их через натёкшую с кондиционера лужу, в которую никому не хотелось вступать, и Хосок сказал: — Ты тут вроде не был? — Нет, я в «Воду» ходил, — Чонгук осматривал неприметный вход. Он встал подальше от Хосока и его сигареты: от жары, к вечеру немного спавшей, но оставившей после себя тяжёлый запах раскалённого асфальта, и без того нечем было дышать. Нос, рот, язык, горло — всё было выслоено гарью и пылью. — Надо было в четверг прийти, тебе бы больше понравилось, — заметил Хосок. — А что в четверг? — Тем, кто младше двадцати пяти, вход сто рублей. Всякие, знаешь, полуголодные студентики. Прелесть… Правда, старичьё на это дело тоже слетается. Чон думал, что в парную ему не захочется — и так нажарился, пока добирался, но когда всё же зашёл, то понял, что будет отсиживаться тут, сколько хватит выдержки и здоровья. После пёстрой и нагло блестящей плитки, скользкого металла и яркого света остальных помещений, бесцветные деревянные стены и горячий полумрак, в котором колебались волны эвкалиптового запаха, казались безопасными и уютными. Почти умиротворяющими. Иногда заходили новые люди, осматривались, пытались с кем-то заговорить и, если получали согласие на секс, то уходили уже вдвоём, но в основном, как ни странно, здесь собрались те, кто действительно пришёл погреться в сауне, а не снять мужика. Чонгук-то пришёл как раз за этим — за мужиком, но не мог пересилить то гнетущее, остервенелое состояние, в котором он пробыл эту неделю. Всё вызывало отвращение и раздражение. Сначала теснота в раздевалке, потом назойливые проститутки в баре, потом нерасторопность парнишки из обслуживающего персонала, потом… Он остановил сам себя, понимая, что дело не в сауне. Хосок был вполне доволен и, немного погревшись в парной, ушёл в лабиринт. В выходной день народу было много, и он надеялся, что быстро кого-нибудь найдёт. Вряд ли вожделенного студентика: здесь за секс денег не брали, и Хосок был лишён преимущества своего возраста — неплохого финансового положения, зато, в одном лишь полотенце вокруг бёдер, не мог скрыть его недостатки: выступающий живот и дрябловатые бицепсы. Когда дверь в очередной раз распахнулась, Чон даже не обернулся. — Чонгук, ты тут до сих пор?! — окликнул его Хосок, стоя на пороге и не закрывая за собой дверь. — Пойдём, там сейчас такое… На Хосока недовольно зашикали, и Чонгуку ничего не оставалось, кроме как подняться с места и выйти наружу. Он поправил едва не свалившееся полотенце и слегка поёжился — после парной было холодновато: — Чего там такое? — Да мальчика одного приходуют. Надо очередь занимать! Чон пожал плечами и равнодушно пошёл к душу — смыть пот. Было бы куда бежать. К тому же тёмные комнаты, где собирались любители групповухи, всегда вызывали у Чона острое чувство брезгливости. Ему казалось, включи там свет, и по стенам и углам увидишь такое, что за час не проблюёшься. Наслоившиеся друг на друга следы прикосновений, мазков грязными пальцами и потными спинами, липкие брызги слюны и спермы. Его передёрнуло. Он притворился, что просто поводит плечами под колким душем. — Конечно, мальчика, — лениво заметил он. — На свету глянешь — мальчик тебя старше окажется. Хосок схватил его за руку и потянул из-под душа. — Да, блядь, сейчас пропустим всё! Идём! Реально классный пацан. Не больше двадцати… — И чё, всем даёт? — Чонгук даже немного удивился. Смысл молодому-симпатичному отдаваться под проёб. Его ж порвут тут. Нет, понятно, что если скажет, что хватит, никто заставлять не станет: в саунах за этим следят, проблемы никому не нужны, но всё же… На такое чаще шли те, кому уже было плевать, с кем, лишь бы кто засунул и выебал. — Вроде всем, — довольно ответил Хосок. — Он то ли обкуреный, то ли пьяный просто… Какая разница? Часть лабиринта при входе — самая тёмная, с теми самыми чёрными провалами комнат для анонимной групповухи — была почти пустой. Кое-кто вдоль стен стоял, но основная масса переместилась за поворот коридора. Когда они с Хосоком пробрались сквозь не особо плотную толпу ко входу в одну из кабинок, то оказалось, что никакой в прямом смысле слова оргии, как это представлялось Чонгуку, там не было. Кроме того самого мальчика в тесной комнатке было ещё пятеро: двое, как выразился Хосок, приходовали, один ждал, а ещё двое, совсем молоденькие и тоже, кажется, не особо трезвые, организовывали и контролировали процесс, смеясь, кривляясь и обмениваясь тупыми шутками. Они же выбирали «следующего»: толстых и старых дядек они весьма невежливо разворачивали с порога: — Нет, ему такие не нравятся! Ищи другого! В кабинке была полутьма, и Чон через головы стоявших перед ним людей не мог толком рассмотреть мальчишку. Но ему казалось, что Хосок не ошибся: парень на самом деле был совсем молодой. Видно было только руки и ноги, но пропорции — угловато выпирающие косточки на запястьях и щиколотках, худые колени, особенное, «детское» строение кисти — выдавали возраст. Чонгук не испытывал особых заблуждений на счёт сауны — это был облагороженный вариант общественного туалета, куда приходили за быстрым трахом, но эти глупые дети… Двое дебилов-дружков, и парнишка, которому накачанный смуглый мужик сейчас долбился в отставленный зад, — зачем они здесь? Кто их пустил? — Они хотя бы совершеннолетние? — тихо прошептал Чон, повернувшись к Хосоку. — Конечно! У мелких на входе паспорт спрашивают. — Ты тоже туда собрался? — кивок в сторону кабинки был брезгливым. — Ты нет, что ли? Чонгук не стал говорить, что нет, только усмехнулся: — А вдруг фейс-контроль не пройдём? Хосок натянуто засмеялся: — Пройдём! Чонгук не понимал, для чего был нужен этот отсев: мальчишке, который едва мог стоять на коленях, было наверняка всё равно. Он вряд ли вообще понимал, где он и кто его ебёт. Но судя по тому, как стонал и как подмахивал, ему нравилось. Пока качок драл его в задницу, ещё один мужик лежал под ним и то отсасывал, то дрочил рукой. Мальчишка выгибал спину, дёргал бёдрами и просил засадить ему поглубже. Качок кончил и, брезгливо сняв гондон и, бросив его в угол, вышел из кабинки. Его место сразу занял другой мужик. У входа образовалась лёгкая давка, потому что качок ломился наружу, а кто-то наоборот старался прощемить поближе, да ещё и оба друга выпихивали обратно какого-то излишне настойчивого претендента: — Гуляй отсюда! Ты чё, не понял?! Уходи, бля! Не хочу, чтобы моего друга такое чмо ебало! Это мой друг, понял, нет? Началась ругань и толкотня, и в ней Чон с Хосоком, хотя особо и не рвались вперёд, оказались вытолкнуты почти к самой двери. Мальчишка ни на что не обращал внимания — самозабвенно раскачивался и подвывал уже под новым мужиком. — Всегда такого пасса себе хотел, — сказал кто-то сбоку с влажным причмокиванием. — Ебливого… Заводят страшно. — Да на хрен такой подарочек! — Хосок повернулся назад, но глаза скашивал в сторону комнатушки, чтобы ничего не упустить. — Ему пять мужиков надо… — Смотря какой мужик. — Да по-любому блядовать начнёт. Чонгук поморщился и начал проталкиваться назад: зря он сюда пришёл, с самого начала не хотел, а теперь… Он хотел расслабиться в приятной обстановке, а теперь его выворачивало от отвращения: от этой сцены, от скопления тел, пахнущих мылом, шампунем, потом, хлоркой из бассейна — всем вперемешку и сразу, от вязкой затхлой вони влажных полотенец, от забивающих уши пустых бессмысленных разговоров. Мальчишка в кабинке вскрикнул и начал всхлипывать — кончал. Потом всё затихло. Чонгук последний раз обернулся. Парень лежал на кушетке на спине, и теперь было видно его лицо. Раньше Чонгук видел только небольшой аккуратный затылок с коротко стрижеными тёмными волосами и маленькое розовое ухо почти без мочки. Сейчас лицо промелькнуло в профиль и лишь на долю секунды, но Чонгуку показалось, что… Конечно, показалось. Он попробовал посмотреть ещё раз, но мальчишку уже развернули иначе, и виден был только задранный вверх острый подбородок и щека со стекающим вниз, на шею и к уху, плевком спермы. Мальчишка гнулся и запрокидывал голову, а худые ноги были закинуты за широкую и мокрую от пота спину очередного мужика. Чонгук ушел в турецкую парную. Хосок нашёл его там через полчаса. — Ну как? Дождался? — Не… Сдулся, — махнул рукой Хосок, с шумным выдохом садясь рядом. — Еле уполз. Разъебали пацанчика к хуям… Неделю сидеть не сможет. — Я, наверное, всё… — поморщился Чонгук. — Домой. — Да ты же ни с кем не познакомился! — Не хочу. Настрой не тот. — Ну, как хочешь… Я ещё покружу тут. Не уходить же, не поебавшись. Они ещё немного поболтали — Хосок при этом не переставал внимательно оглядывать всех, кто заходил в хамам — а потом Чон пошёл к раздевалке. Он уже в дверях начал снимать с запястья браслет с ключом от шкафчика и поэтому, не заметив, едва не налетел на ту самую троицу: мальчишку, которого имели в кабинке чуть ли не всей сауной, и двух его клоунов-приятелей. Несмотря на обещания Хосока, мальчишка вполне себе нормально сидел и был уже одет в светлые джинсы и серую футболку, а один из дружков завязывал ему шнурки на кроссовках. — Донхёк, я не могу, честное слово, — хрипло шептал мальчишка, запрокинув голову назад и уперевшись затылком в стену. — Не могу наклониться… — Да я завязал уже! — Донхёк поднялся с корточек. — Вставай! — Бля… Меня так ведёт. Дай посижу… Чон повернулся к своему шкафу, поняв, что слишком долго смотрит на парней, и сунул ключ в замок. Жаль, глаза у мальчишки были всё время полузакрыты. Он хотел увидеть их. К парням подошли двое каких-то мужиков постарше и начали о чём-то разговаривать, о каких-то машинах. Чонгук догадался, что предлагают отвезти. Он — особенно после того, как увидел лицо близко и на свету — наверное, сам бы предложил отвезти, если бы был на машине. Просто отвезти, чтобы с этими недоделанными ничего не случилось. Он не был уверен, что у тех двоих столь же благородные намерения, но вмешиваться, понятное дело, не стал: чужие задницы и рты — не его забота. Забот у него своих хватает. Вся компания потянулась к выходу: они все смеялись. — …сто лет тут такого не видел! — говорил визгливый и резкий мужской голос. И будто бы в ответ ему прозвучал обрывок какого-то другого диалога, сказанный тем самым хрипловатым и словно бы шершавым, царапающим по коже голосом, что он уже слышал раньше: — … и в заднице вот такой хуй, а я не могу кончить. Больше не могу, совсем, прикинь… Слова падали медленно, тянуче, немного пьяно и совершенно равнодушно. Чонгук впервые за весь вечер почувствовал слабое возбуждение. Это было странно: десятки обнажённых мужских тел вокруг, и ни хрена не искрило, а тут вдруг сквозь смесь жалости и отвращения к малолетней бляди продёрнуло, словно слабым разрядом тока. Прошло быстро. Стоило вспомнить это бледное и худое лицо, отсутствующее, пьяно-спокойное, и всё схлынуло. Чон хотел позвонить Джину прямо сейчас, но когда достал телефон, то увидел, что времени уже половина двенадцатого. Он сунул сотовый обратно в карман и вышел в холл. Та компашка тёрлась у стойки администратора — видимо, расплачивались. Потом все потянулись к выходу. Чонгук перешёл на их место: ему нужно было рассчитаться за заказанное в баре пиво и чай. — А они домой-то доедут? — он посмотрел на стоявшего рядом охранника и кивнул в сторону дверей, за которыми скрылись все пятеро. — Куда-нибудь доедут, — неопределённо ответил охранник. — Там нормальные мужики. Постоянные клиенты. Лучше с ними, чем в такси к каким-нибудь чуркам сесть. — Не надо было пускать этих обдолбышей, — обращаясь не к Чону, а куда-то вниз, к разложенным на стойке бумажкам, буркнул администратор. — Это Убин… Совсем ума нет. Чон снова повернулся к охраннику, казавшемуся более разговорчивым: — А эти, молодняк, они тоже постоянные? — Видел пару раз, но они в четверг приходили. Чон кивнул головой, убрал бумажник и пошёл к выходу. На улице уже никого не было. Ночью он спал плохо: мешали мысли — в кои-то веки не о Ким Намджуне, а утром, не дождавшись даже семи часов, Сон позвонил Джину. Тот долго не брал трубку, а потом спросил сонным и недовольным голосом: — Ты чего? Случилось что-то? — Нет, ничего. Хотел проверить, как ты. Всё нормально? — Ну… да. — Слушай, выйди в скайп. — Сейчас, что ли? — удивился Джин. — Да, сейчас. — Зачем? — Просто выйди, — настойчиво-командным тоном повторил Чонгук. Джин начал просыпаться. — Ладно, позвоню. Только не отсюда. Он сбросил звонок. Джин перезвонил через две минуты. Чонгук уже сидел за ноутбуком перед включенным скайпом. — Ну вот, звоню, — уныло проговорил Джин. — Видео включи. — Да что такое-то? — Ничего. Просто подумал… Хочу тебя увидеть. Джин включил видео: оно дрожало и колыхалось из стороны в сторону, и заспанное лицо Джина появилось где-то в углу экрана, а большую его часть занимала стена, облицованная голубой кафельной плиткой. — Это ты где? — спросил Чон. — Где-где… В туалете, где ещё-то? Все спят же. — Я хотел сказать, Суён ушла. Изображение ещё раз качнулось, и на секунду лицо исчезло с экрана — остались лишь растрёпанные и примятые с одного бока волосы. — А что так? В смысле… она сама ушла или ты её… — Больше я, но так получилось… Какая тебе разница? — Ну, так, интересно просто. За два прожитых в Сеуле года Чон так и не удосужился сблизиться с гей-тусовкой. С Хосоком они были знакомы ещё по Ульсану, и знакомство оказалось удобным: Хосок стал его гидом на время редких вылазок. И теперь Чон понятия не имел, как ему найти нужного человека, не зная ни его имени, ни мест, где бывает, ни места учёбы, — ничего. У него были только звучавший в ушах усталый хрипловатый голос и узкое бледное лицо, красивое и правильное, ещё немного детское… Не детское — подростковое. Незрелая красота и одновременно уже перезревающая, ищущая того, кто возьмёт её, использует, выжмет сок, надкусит и вопьётся зубами в упругую мякоть, пока она не задеревенела. Мальчишке должно было быть как минимум восемнадцать, раз его пустили в сауну, но в нём оставалось что-то подростковое, тревожаще-сладкое. Хотелось добраться до тех мест, где ещё были эти последние капли, и вылизать подчистую, а потом ещё втянуть ноздрями остатки запаха, чтобы не потерять и не растратить впустую ничего. Сон остервенело стукнул кулаком по столу — он не хотел этого видеть, не хотел об этом думать, но перестать тоже не мог: это расслабленное лицо, отдаляющееся и уплывающее, тонущее в самом себе, опускающееся в бесконечную усталую глубину, куда-то внутрь, в скрытые от всех мысли, оно стояло перед ним. И каждый раз, вспоминая его, Чон ипытывал то чувство, что охватывает, когда смотришь с большой высоты вниз: иррациональный страх, оцепенение всех мышц в теле, близость падения — даже если от падения тебя отделяет сантиметровой толщины бронированное стекло. Он вспомнил про стекло, а потом про Нью-Йорк и Джина… Как он смотрел тогда — сквозь это стекло, и глаза были радостными и светлыми глазами. А у того глаза были закрыты. Интересно, какими они были там, за тонкими веками и гнутой щёткой густых ресниц? Чонгук не мог не думать о нём. Куда бы не уходили его мысли, они всегда находили путь, иногда простой, иногда извилистый, как лабиринт, — обратно, к нему. Не глядя, Чон ткнул пальцем в кнопку на внутреннем телефоне и произнёс: — Чай принеси! Он дождался, когда секретарь принесёт чашку и закроет за собой дверь, и только потом начал набирать на компьютере адрес сайта. Чонгук никогда не занимался таким на работе: наверняка у технарей были возможности отследить, кто из сотрудников куда заходит, и лазить по гей-форумам было опасно, но он, опять же, понимал, что вряд ли кто-то из админов будет просматривать логи многочисленных сотрудников агентства, да ещё и регулярно. Математически риск оказаться разоблачённым был минимален, а Чон боялся, что с каждым часом добыча уходит от него всё дальше, след тает и скоро совсем затеряется. Наверняка были другие форумы и сайты, но искать их и регистрироваться он будет вечером, дома, сейчас же надо было написать хотя бы сюда, на самую популярную доску объявлений. Чон набрал логин и пароль и отправил одно и то же сообщение сразу в несколько популярных разделов: «Ищу пацана, которого вчера ебали в Шифте». Чон успел сделать пару глотков, прежде чем начали валиться сообщения. За пятнадцать минут пришло больше десятка, но ни одного по делу: его спрашивали, что было вчера в «Шифте», предлагали вместе сходить в сауну, предлагали заменить собой того самого пацана — «Я не хуже!», спрашивали возраст — всё что угодно, только не нужный ему ответ. Вечером Чонгук написал ещё в пару мест: в доске объявлений сообщения слишком быстро сползали вниз, хотя и боялся показаться подозрительно настойчивым. Мальчишка точно не отзовётся, если примет его за маньяка. Сейчас, через сутки после вчерашнего, Чонгук думал, что нужно было не тупить и сразу в сауне хватать пацана и тащить к себе. Но тогда он не был готов и у него не было плана. В тот момент он даже не подозревал, что такой план может родиться. Он как заворожённый смотрел на это лицо, и чувствовал одновременно страх и возбуждение. Оно было настолько чужеродным, отвратительным и необъяснимым, что он отказывался в него верить. Но оно рвалось и поднималось наверх откуда-то изнутри, словно он разбудил дракона в подземной пещере, и тот рыл ход и карабкался по нему наверх, переворачивая над собой пласты глины и песка. Чон ощущал это смещение слоёв почти физически. Смещение чего-то в самом себе. Чонгук растерялся в тот момент и упустил мальчишку, а теперь… Теперь оставалось лишь сидеть и ждать ответа. В половине четвёртого утра Чон вырубился прямо за столом возле ноутбука. Спал он сидя, положив голову на сложенные перед собой руки, и когда начал распрямляться, то не выдержал и заорал в голос, так жутко ломило спину, плечи и шею. Будильник в телефоне пиликал, а Чон не мог даже протянуть к нему руку и выключить, так всё занемело за три часа. Вечером, выйдя из машины возле подъезда, Чонгук первым делом начал проверять почту на телефоне: опять ничего. Оставалась последняя надежда — та самая доска объявлений, где он не смог настроить получение уведомлений на и-мейл. Надежда была эфемерной: за день с лишним его посты скатились так далеко, что даже если бы пацан и зашёл на сайт, он бы до них не докрутил. Чонгук сунул ужин в микроволновку и сел за ноут. В личку пришло сообщение. Оно было странно неуверенным, но именно это делало его похожим на правду: «Наверное, это был я». Отправителем значился некий Тэхён 1717, сообщение ушло двадцать три минуты назад. Чон написал: «Хочу встретиться». «Какой ты?» — тут же спросили в ответ. Чонгук минуту думал, что написать. За это время он сходил на кухню, достал разогревшийся плов, проглотил несколько ложек, не почувствовав даже вкуса, а потом притащил на кухню ноутбук и поставил на стол перед собой. «34/188/80». Возраст он немного уменьшил, рост и вес написал как есть. «С такими не встречаюсь». Чонгук немедленно, опасаясь, что Чонгук1717 оборвёт сейчас диалог, написал: «С какими именно?» «Мне 19». «Я в хорошей форме. Давай пересечёмся. Возможно, понравлюсь». «Скинь фотку». Чонгук знал, что до этого дойдёт и подобрал фото заранее. Обычно он не присылал свои фото виртуальным знакомым, но Тэхён1717 был исключительным случаем. Он должен был с ним встретиться. «А ты ничего. Ты меня в тот раз ебал?» «Нет». «Можем встретиться завтра. В или СВ». Чгн был бы готов поехать куда угодно. Он попросил назначить место и время, и они договорились на центральный макдональдс. «В рот не беру», — предупредил на прощание Тэхён.