Секач

      Ворота МГУМа радушно распахиваются перед нами, и мы с Фэнгом ступаем на территорию университета. Смотрю на центральную аллею заснеженных деревьев, на яркие фонари, что отбрасывают густую темноту к самым крышам корпусов, на разбегающиеся в разные стороны дорожки, и мне кажется, что мы гуляли не несколько часов, а несколько дней. Слишком много красоты я сегодня увидела, слишком много узнала. Все эти дома, парки, кафешки, магазины, музеи — их было так много, и все они были такие красочные, такие яркие, что одного дня для них мало. Два месяца беспрерывных тренировок слили все мои дни в один бесконечный, беспробудный, однообразный. И сегодняшняя передышка, как глоток свежего воздуха. Давно я так не отдыхала. Давно я не отдыхала вообще.       — Ты, наверное, устала, — слышу голос Фэнга и не понимаю, что он говорит.       Как это «устала»? От чего я должна была устать?       — В смысле? От твоей болтовни?       — Нет! — смеётся он. — Ну мы же шатались весь день.       — А ты очень смешно шутишь, — усмехаюсь я. — Где-нибудь полгода назад я и впрямь, может быть, устала бы. Но после прессинга Дракона и Медведя невозможно устать от простой прогулки. Я сегодня, наоборот, отдохнула. По-настоящему отдохнула. Если бы не ты, то я бы скорее всего зарылась в библиотеке. Так что спасибо тебе огромное! — с улыбкой заканчиваю я.       Фэнг расцветает.       — Отлично! Значит, свидание удалось!       Свидание? Вот даже как?       Ничего на это не отвечаю, только хмыкаю и иду дальше к общаге. А там сразу замечаю Верену, которая самым наглым образом курит прямо перед центральным входом.       — Привет! — машу ей рукой и подхожу ближе. — Ты совсем бесстрашная. Коменданта не боишься?       — Это того, который от меня минут пять назад шарахнулся, что ли? — поднимает бровь Верена. — Нет, как видишь, не боюсь. А ты, я вижу, погуляла наконец, развеялась.       — Да, Фэнг помог.       Знакомлю их с Фэнгом, Верена кивает и… принюхивается. Нет, мне не показалось, она и правда принюхивается к нам. С чего бы это?       И тут меня прошибает.       А что, если она почувствовала тварь? Кто этих летумов знает? Вдруг они могут?       Неосознанно тру левое плечо. Весь день тварь себя никак не проявляла, будто бы и нет её вовсе, я даже умудрилась о ней позабыть. И не хватало, чтобы сейчас она проснулась. Но тварь и не думает просыпаться, а Верена продолжает к нам принюхиваться.       — А ты как? — осторожно спрашиваю я.       Она делает очередную затяжку, выпускает в ночное небо пахучий дым и только после этого отвечает:       — Нормально, вроде.       Но в голосе никакой уверенности, и даже безразличие у неё не выходит изобразить. Она чем-то обеспокоена.       —Точно-точно нормально? — нажимаю я, и Верена зыркает а меня, снова принюхивается.       — Да тварь тебя раздери, — шипит сестра и мнёт в пальцах окурок.       — Очень милое пожелание для секача, — хмыкаю я, напряжённо глядя на Верену.       Она же шумно выдыхает.       — Не знаю, — шипит она. — Бред какой-то. Но мне кажется, я чую трупак.       — Чуешь трупак? В смысле? — переспрашивает Фэнг.       — Она летум, — шепчу ему и поворачиваюсь к сестре: — Объясни.       — Да если бы я сама понимала!       Верена бросает сломанный окурок в урну, несколько долгих секунд смотрит на него и только потом говорит:       — Вчера приехала, не обратила внимания, а сегодня, как проснулась, так и почувствовала этот запах. Он такой характерный, его ни с чем не перепутаешь.       Верене я верю сразу и безоговорочно, с такими вещами она шутить не будет. Значит — чует. Значит — труп. Сразу кошусь на своё левое плечо.       Тварь! Это могла сделать она. Она убила, а я её тут пригрела и защищаю…       — Он безумно слабый, этот запах, — продолжает Верена. — Какой-то фантомный. Даже не след, а призрак следа, как будто бы труп был, а теперь его тут нет. Причём нет уже дней несколько.       Слабый след? Несколько дней? Нет. Это не тварь. Она только вчера появилась. По крайней мере, проявила себя.       — И я уже всех, кого могла, спросила, а не умирал ли тут кто-нибудь на прошлой неделе, но на меня, как на ненормальную смотрят. И вот от вас, — тычет она в нас с Фэнгом пальцем, — этот запах тоже исходит.       Я опять с тревогой кошусь на плечо. Фэнг хмыкает:       — Но мы не убивали сегодня никого, честно-честно.       Верена свирепо зыркает на него, полностью оправдывая нашу фамилию, того и гляди молнии посыпятся из глаз.       — Я и не говорю, что вы кого-то убивали. Что за бред? — цедит она. — Это значит, что вы сегодня были в том месте, где лежит этот труп.       Переглядываемся с Фэнгом.       — Ну… мы много где сегодня были, — тяну я.       — Мэйштадт — большой город, — кивает Фэнг.       — Где вы были? — чеканит слова Верена, а в глазах — решительность, непреклонная, непробиваемая решительность.       Ох, как же мне знаком этот взгляд. И эти сведённые вместе брови, и сжатые в линию губы. Точно так же она смотрела, когда три года назад озвучила родителям своё желание учиться в МГУМе, ну а родители принялись возмущённо махать руками и сулить ей вылет после первого курса или же вовсе неудачу при поступлении.       Я понимаю: она не успокоится, она уже всё решила и не отступится, пойдёт шагать по городу в одиночку, а ведь она даже не знает, куда идти. Я, кстати, тоже не очень помню путь. Нет, достопримечательности я помню, но вот пройду ли я ещё раз той же дорогой — не уверена. Поэтому с надеждой смотрю на Фэнга:       — Фэнг, какие у тебя сегодня были планы на вечер? — аккуратно спрашиваю я.       Он смотрит на меня пару секунд, а потом усмехается:       — Конечно же, искать труп!       Я прыскаю смехом, и даже Верена улыбается, затем командует:       — Ведите!       И мы ведём, снова идём той же дорогой, что и днём. Только сейчас уже поздний вечер, все дома и аллеи окутаны тьмой, и лишь свет из окон да яркие шары фонарей неистово расплёскивают вокруг себя невесомое серебро и золото, преображая мир до неузнаваемости. То, что днём казалось монументальным и пафосным, сейчас кажется величественно давящим, таящим угрозу. А может быть, дело в том, что сейчас мы не праздно прогуливаемся, а ищем труп. Не очень весёлое занятие.       Фэнг ведёт нас тем же маршрутом, и от здания Правительства мы сворачиваем к Казначейству, не задерживаясь там, идём к театру, затем быстро проходим по аллее и выходим на набережную, к мосту Самоубийц. И тут Верена останавливается, принюхиваясь и всматриваясь особо тщательно. Она чувствует сейчас то, что ни я ни даже Фэнг не может уловить. Чувствует именно здесь. Хотя здесь, если вспомнить слова Фэнга, вполне может пахнуть смертью. Ведь этот мост знаменит тем, что с него часто прыгают безумцы, решившие рискнуть своей жизнью или же свести с ней счёты. Быстрое течение неумолимо сносит прыгнувшего под мост, а там — в подводный грот, маленький, но хитрый. Чтобы выбраться из него, нужно приложить немалые усилия. Так что не удивительно, что Верена здесь остановилась. Если не тот самый труп, то какой-то здесь есть точно.       Смотрю на сестру.       Она стоит на мосту в своём неизменном сером пальто и стискивает пальцами металлические перила. Одинокая натянутая струна, звон которой не слышен обычному слуху. Помню, точно такой же струной она сидела в маленьком парке перед городским моргом. Её любимое место. Она уходила туда всякий раз, когда ругалась с мамой. Верена говорила, что в том парке есть нечто особенное. Теперь я начинаю понимать, что дело было не в самом парке, а в том, что рядом с ним стоял морг — место, куда привозят трупы, где их опознают, кремируют и отдают родне или в усыпальную башню, которая располагалась тоже рядом. Это место было сосредоточением смерти в нашем городе, и будущего летума не могло туда не тянуть.       — Здесь, — шепчет Верена. — Он точно здесь.       Фэнг перегибается через перила и смотрит в реку, как будто бы может там что-то увидеть. Я тоже смотрю. Ничего, кроме тёмной, беспокойной воды, не вижу. Представляю, каково это лезть туда сейчас, и передёргиваю плечами.       — Уверена? — переспрашивает Фэнг.       — Да, — коротко отвечает Верена.       Фэнг хмурится.       — Нужно за полиций сходить, наверное, — медленно тянет он.       — Наверное, — так же коротко кивает сестра.       Я же оглядываюсь в поисках приметной таблички. Стоит только коснуться ладонью такой, как в ближайший участок поступает сигнал тревоги.       — Тут участок рядом, — говорит Фэнг, тоже оглядываясь. — Я знаю, где он. Тут пару минут.       И срывается с места.       Ну да, так будет лучше. Так он сразу сможет рассказать о том, что произошло, и полиция среагирует быстро, да и людей сразу вышлют нужных, а не просто дежурного.       Придвигаюсь ближе к Верене, едва не касаюсь её плеча своим. Не знаю, о чём говорить, не знаю, можно ли ей вообще в таком состоянии говорить, поэтому молчу. Смотрю на чёрную воду и отражения огней. Они дрожат, то расползаются пятном, то дробятся на много маленьких искр. Где-то за мельтешением этих огней, под толщей воды, лежит труп человека, который ещё недавно ходил по универу, учился, быть может, я его даже видела, возможно, сталкивались, например, в столовой. Этот человек чего-то хотел, к чему-то стремился, у него были планы, мечты, да вся жизнь впереди. А сейчас — всё. Он лежит под водой. И ни планов, ни жизни — ничего. Какая-то случайность, случай — и всё. Тебя нет. Будь ты хоть самым продвинутым магом, ты не сможешь сказать смерти: «Подожди, приходи через год», и захлопнуть дверь. Никто этого не может. Мы маленькие, хрупкие существа.       Поднимаю голову к небу, к этому раскинутому над головой тёмному полотну с блёклыми точками звёзд, и чувство своей мизерности просто наваливается сверху, накрывает с головой. Оно не давит, не подминает — нет. Оно перекрывает дыхание, сбивает ритм сердца и наполняет меня внезапным потоком понимания, какая же я всё-таки маленькая, и какой же мир вокруг гигантский, чудовищно необъятный.       Странное чувство. Безумно странное. Нереальное.       — Как же это странно…       Голос Верены вторит моим мыслям, и я даже не сразу понимаю, что это именно она говорит.       — Как странно и забавно, что мы вдвоём стоим здесь сейчас, — продолжает Верена.       Она улыбается. Чуть-чуть, лишь уголками губ, но улыбается. И эта её улыбка как бы отгораживает меня от того безысходного чувства неизбежности, отодвигает.       — А что странного? — спрашиваю я и разглядываю лицо сестры, спокойное, красивое лицо. Помнится, я даже завидовала этой красоте.       — А тебе самой разве так не кажется? — усмехается она. — Два аутсайдера семьи Шторм, кому светил максимум магический колледж, учатся теперь в самом престижном универе страны, и плевать на то, что ты не маг.       — Есть такое, — киваю. — Я и правда всегда была «позором семьи», но ты-то почему?       Верена хмыкает.       — Ну да, ты, наверное, не замечала, но я всегда была тенью Астрид. Она — звёздочка, она — умница, она — талантище, у неё все первые места на конкурсах, у неё золотые руки и врождённый талант к целительству. А я по жизни в тени. Не было у меня ни талантов особенных, ни выдающихся успехов, я училась хорошо, но и только. Не звёздочка, нет. И вот честно признаюсь: в этом плане я даже тебе немного завидовала.       — Мне?! — изумляюсь я.       — Да-да — тебе, — улыбается сестра и поворачивается ко мне, смотрит весело: — То, что ты не маг, уже было уникально в нашей семье. А то, как ты стойко переносила материнские закидоны, заслуживало моего уважения и зависти. Про уважение я поняла значительно позже, а тогда, семнадцать лет, я испытывала зависть и раздражение.       Всё ещё ошарашенно смотрю на сестру.       Ничего себе! Она, оказывается, завидовала мне! Завидовала тому, что я не маг и моим вечным скандалам с мамой. Может, потому Верена и отдалилась от меня в последние годы?       — Ну а чему ты удивляешься? — продолжает она. — То, с каким упорством ты боролась с маминым гнётом, с каким упрямством отстаивала своё право быть тем, кто ты есть, и делать то, что тебе нравится, это действительно круто. И ведь именно ты, твои слова мне тогда помогли не сломаться, а всё же попытаться поступить в МГУМ.       — Это после экзаменов? — прищуриваюсь я, припоминая майский день три года назад, хмурый и тихий, как и Верена тогда.       — Да, именно, — кивает она. — Мне же всегда нравилась медицина, нравилось изучать строение человека, вникать во все тонкости, и теорию я всегда знала на ура, а вот практика… практика — м-да… С практическим целительством, даже с его азами у меня не выходило даже элементарного. Я билась над этим, тренировалась, но в итоге ничего. Поэтому я и ходила мрачнее тучи.       О да, я помню. В последних классах, особенно последние два года, Верена и правда стала очень замкнутой, молчаливой, перестала общаться со мной, как было раньше, всё занималась и занималась. Я не обращала на это внимания, потому что была занята своими бедами, я считала, что мне, конечно же, хуже всех. Про Верену я не думала, не пыталась понять её состояние, её проблемы, а ведь они были немалые. Она мне даже завидовала, оказывается.       — Ну и на выпускных экзаменах я сдала на отлично теорию, а практику провалила с треском. После того мама и заявила, что моё желание поступить в мед, да ещё в МГУМ — это пустые мечты.       Это я тоже помню отлично. Я тогда только пришла со школы и застала всю семью в сборе. Притихших младших, папу, который занял нейтралитет, полностью закрывшуюся, ушедшую в жёсткую оборону Верену, и маму, давящую всем своим педагогическим авторитетом и опытом. Наверное, тогда я впервые подумала, что Верене тоже приходится несладко, но она почему-то не может пойти против родителей, против мамы, не может наплевать на её мнение, как это делала я. Я всё ждала, что вот-вот грозовые тучи в её глазах столкнутся друг с другом, что пробежит меж ними разряд, и Верена наконец блеснёт молнией, пойдёт штормом на шторм. Но этого не случилось. Мама отвлеклась на меня, отругала за какой-то косяк, и молния шарахнула из меня. Мне тогда хотелось дать отпор за Верену, за себя, за всё на свете. Много в человеке дури и упрямства в шестнадцать-то лет. Вот я и орала, переводя огонь мамы на себя полностью. А Верена куда-то исчезла. Потом, после того, как успокоилась, я пошла её искать сначала в доме, затем на улице, а затем вспомнила про её любимое место в тихом сквере. Ну и конечно там-то я её и нашла. Она сидела, как натянутая струна, неподвижная и напряжённая. И я пыталась хоть как-то её приободрить, говорила всякую ерунду.       — А ведь именно ты меня тогда поддержала, помнишь? — улыбается Верена. — Ты сказала то, что мне было нужно, то, чего так не хватало, те самые правильные слова.       Хмурюсь, пытаюсь вспомнить, что же я тогда говорила, а Верена продолжает:       — Ты не стала сотрясать воздух, говоря о моём нераскрытом таланте, нет. Ты сказала, что это моя жизнь, мои желания и мечты, а не мамины, и только я могу распоряжаться ими. Только я могу что-то решать и пробовать. Пробовать, потому что без этого и не поймёшь, получится или нет. И если ничего не получится, то я, по крайней мере, буду знать, что сделала всё возможное, что пыталась. Потерять год — это не такая уж большая цена за опыт. А если получится, и я поступлю, так это вообще отлично. В конце концов, не всем быть гениальными целителями. Учёные-теоретики тоже нужны.       Молча перевариваю услышанное. Ничего себе! Какая я, оказывается, умная была, как красиво говорить умела. Жаль, что самой себе я всё это сказать не могла. На мои желания всем было наплевать. Стране нужны секачи, а значит — вперёд. Хорошо, что Верене это помогло.       — Вдохновившись твоими словами, я в тот же вечер пошла к родителям и поговорила с ними, сказала им то, что сказала мне ты. Мама в итоге расплакалась и призналась, что не хочет меня отпускать, что боится ну и так далее. В общем, они меня отпустили.       Слушаю и брови непроизвольно ползут вверх. А так можно было, да? Вот просто подойти и поговорить, а не ругаться и кричать, как я это всегда делала? И оно бы помогло, да? Серьёзно? По-моему, Верена владеет какой-то тайной магией. Мне она недоступна.       — Я приехала сюда, сдала экзамены, — продолжает Верена. — Теорию на суперотлично, ну а практика, как всегда. И уже была готова паковать чемоданы, но узнала, что всё-таки поступила. Для меня это было настолько неожиданно, что я до упора не верила, считала это какой-то ошибкой и всё ждала извещения с извинениями и просьбой покинуть общагу. А когда началась учёба, я наконец узнала, кого благодарить за чудесное поступление. Оказывается, профессор Ксанми сразу приметила меня, и приметила именно на практическом экзамене, когда я показала полный ноль целительских способностей при том, что во всём остальном я была вполне ничего.       Верена отворачивается от реки и, облокотившись о перила, задирает голову вверх, улыбается чему-то.       — Она не сказала мне тогда ничего, не объяснила причину своего интереса, а стала ненавязчиво подсовывать материалы по летумсектии, про обратную сторону целительства. И мне было интересно всё это читать, вникать, разбираться, я ощущала невероятное воодушевление просто от статей. И, видя восторженный блеск у меня в глазах, профессор Ксанми наконец призналась, что подозревает у меня способности летума. После этого мы начали с ней работать над этим, и вот результат.       Верена машет левой рукой, той самой, которая стала «рукой смерти».       — А с тобой так и вовсе веселее получилось. Ты не маг, и МГУМ тебе вообще никогда не светил, но ты стала секачом, а их институт сгорел, и МГУМ предложил свои помещения. Вот поэтому я и говорю, что всё это странно и забавно, — заканчивает Верена.       Я улыбаюсь ей в ответ.       Действительно, как странно и причудливо всё вывернулось. И даже не то, что мы в итоге оказались в МГУМе, а то, что мечта Верены пойти в лекари оказалась лишь маяком, который привёл её к тому делу, которое ей по-настоящему нравится. До поступления сюда и до встречи с профессором она даже не задумывалась о летумсектии. Всё затмевали мысли о стандартном целительстве и звёздное восхождение Астрид. Они просто сбивали Верену, не давали найти ей свой путь и вели по ложному. И как замечательно, что в итоге всё развернулось именно так. Как здорово, что Верена смогла найти то, что ей нравится.       Может, и у меня не всё потеряно? Может, и я смогу найти в секачестве своё настоящее призвание, свой сознательный выбор, а не просто работу по принуждению? Эрстер же смог. Он не просто так тварей косил, он вообще много чего сделал. Он мировым мужиком был! Нет, за ним я не тянусь и ни на что подобное не претендую. Но если он смог найти в секачестве не только тупое уничтожение тварей, то, может, и я смогу? Просто я пока не вижу. Может, не так смотрю. Или вообще ещё и близко не подобралась. Кто ж знает?       Так мы и стоим вдвоём с Вереной, привалившись к промороженным перилам, разглядываем ночь и молчим, пока не замечаем, что по каналу к нам движется полицейское судно — огромная лодка с мигающими огнями зачарованных знаков, а с палубы машет Фэнг. Когда лодка подплывает к мосту и пристаёт к берегу, то махать нам начинает ещё пара полицейских. Мы с Вереной переглядываемся и сбегаем с моста к месту, куда пристала лодка. И пока мы сбегаем, снизу подают нам лестницу. Я тут же перемахиваю через перила и начинаю спускаться, хватаясь за металлические перекладины, а вот Верена застывает, в нерешительности глядя на всё это. Я даже не сразу понимаю, почему. Но заметив смятение и страх на лице сестры, догадываюсь в чём дело.       Моё тело уже так привыкло залезать и карабкаться куда скажут, что я совсем забыла — для нетренированного человека это не так-то просто. Вернее, в том, чтобы спуститься по лестнице, нет ничего сложного даже для нетренированного человека. Тут главное решиться.       Быстро поднимаюсь обратно и, уцепившись за перила, вскакиваю на каменный бортик.       — Верена, давай помогу.       Жёстко беру её за руку и тяну, Верене ничего другого не остаётся, как послушаться и таки перелезть окаянную ограду. Длинная юбка и пальто ей мешают, поэтому лезет она аккуратно и медленно.       — Ну вот отлично! — подбадриваю я её, когда она оказывается на том же бортике, что и я. — Теперь нужно только спуститься. Это просто.       Верена зыркает на меня так, что впору начинать переживать за свою жизнь. Особенно учитывая, кто она.       — Я тебе это ещё припомню, — шипит Верена.       — А я тут при чём? — изумляюсь. — Моя, что ли, идея была труп ночью искать?       — Кто ж знал-то! — хмыкает сестра, затем с шумом выдыхает. — Ну ладно, я пошла.       И она начинает медленно спускаться. Я, дождавшись, когда её подхватят внизу, буквально сбегаю по ступеням на палубу. Хотя совершенно непонятно, зачем я здесь. Верена вовсю общается с сержантом Берцем, рассказывая и объясняя всё, что произошло, полицейские водолазы застёгивают костюмы и готовят саркофаг для консервации тела, даже Фэнг о чём-то беседует с рулевым, одна я ни при делах. Стою, подставляю лицо лёгкому ветру, разглядываю снасти, борта судна, высокий берег, основы моста. Вскоре Верена и Фэнг присоединяются ко мне, и мы уже втроём наблюдаем за тем, как водолазы в тёмных костюмах погружаются в воду, а затем, спустя бесконечность, выныривают, таща за собой прозрачный саркофаг с кем-то.       Когда саркофаг поднимают на борт, я всматриваюсь в слегка синюшное лицо под прозрачным куполом, в белые мокрые кудри, и в памяти всплывает какой-то смутный образ. Я видела этого парня. Точно видела.       — Он? — спрашивают у Верены.       Она уверенно кивает.       — Там просто ещё двое, — объясняет водолаз. — Их тоже будем доставать.       Водолазы с новым саркофагом опять уходят под воду, а к нам подходит сержант.       — Узнаёте? — спрашивает он.       Верена хмурится и качает головой.       — У меня плохая память на лица, — объясняет она.       — Мне он кажется знакомым, но я не могу вспомнить… — тянет Фэнг.       А у меня будто вспышка в голове освещает картинку.       Первый день в МГУМе. Вечер. Площадка перед столовой. И парень, важно вышагивающий из-за угла.       — Это Мишель… скорее всего, — неожиданно сама для себя говорю я, припоминая подслушанный сегодня в обед обрывок разговора.       — Вы его знаете? — переключается на меня сержант Берц.       — Я — нет, а вот моя сестра Астрид — да, — уверенно киваю я и поясняю: — Полтора месяца назад, двенадцатого октября, я видела Астрид с этим парнем. Потом я больше его не встречала. А сегодня слышала разговор между Астрид и Эленой о Мишеле, парне Астрид, который пару дней как не появлялся и даже профессор Эпайль интересовался, где он.       — Эпайль?       — Ну профессор маг медицины Вивьен Эпайль, — поясняю я. — Астрид у него учится и Мишель, наверное, тоже.       Понимаю, что мои показания весьма смутные и неточные и толка от них никакого, но сержант Берц задаёт ещё вопросы, выясняет фамилии, уточняет даты, всё записывает и после этого отходит в сторону, а я остаюсь смотреть на этого мёртвого парня, и мне не по себе. Я его совсем не знала, видела один раз и то мельком, но если он был парнем Астрид, то… Скверно всё как-то, очень скверно. Вот и Верена тоже стоит смурная. Один только Фэнг шепчет:       — Ничего себе! Даже Эпайля привлекут.       — А что такого?       — Да ничего, конечно, — пожимает плечами Фэнг. — Просто Эпайли — это очень уважаемая семья, голубая кровь, так сказать. Их клан ещё до Второго Удара был в числе первых аристократов Фрайлана. Настолько древних, наверное, уже и не осталось. Сейчас они изрядно обеднели, но до сих пор весьма уважаемы. Старший Эпайль, например, раньше работал при министерстве науки и магии и до сих пор вхож в правительственные круги. Так что привлечение младшего Эпайля вызовет шумиху.       — Ну его ж не как подозреваемого привлекать будут, — отвечаю я и замолкаю, потому что на поверхности воды появляются водолазы с новым саркофагом, а в нём…       Ну, тоже парень. Наверное, молодой. Возраст мешает определить изрядная синеватость и раздутость. На руки лучше и вовсе не смотреть.       — Знаком? — тут же спрашивает почему-то у меня сержант Берц.       Мотаю головой. Фэнг тоже.       — А вы что скажете? — обращается сержант к Верене.       Та внимательно смотрит на труп и хмурит брови.       — Он пробыл в воде дней девятнадцать-двадцать, умер от того, что вода попала в лёгкие, в отличие от первого. Первый пробыл в воде примерно семьдесят шесть часов, но умер от разрыва сердца за три часа до этого. Точнее смогу сказать, когда вскроют саркофаг.       Сержант уважительно поднимает бровь, Фэнг присвистывает, я и сама немного в шоке от таких талантов сестры. Как она всё это понимает? Видит? Чувствует? Непостижимая для меня вещь.       — Мисс Шторм, — говорит сержант, — когда прибудем на берег, я попросил бы вас присутствовать при вскрытии. Думаю, нашим медикам пригодится ваша помощь.       Верена задумчиво кивает, а мы с Фэнгом переглядываемся.       Ничего себе. Вот вам и скромная студентка МГУМа, бесперспективная и едва поступившая.       Когда водолазы выныривают в третий раз, то в саркофаге опять оказывается молодой парень, пробывший под водой, кажется, ещё дольше второго.       — Тут весной вообще очень много таких находят. — шепчет мне Фэнг. — Не всем любителям риска удаётся вырваться из Мешка смерти.       Киваю.       М-да… Вот и этого Мишеля нашли бы только весной. Если бы не Верена с её чутьём и идеей фикс, то никуда бы мы сегодня не пошли, и парень бы проболтался в воде ещё несколько месяцев. К тому времени, наверное, только опытный летум смог бы назвать истинную причину смети, а их, судя по всему, нет в местном отделении. И никто бы не стал его вызывать из-за очередного любителя приключений. Решили бы, что стандартная история, каких тут полно. И никто бы так и не узнал, что трупом парень стал за несколько часов до капкана Мешка смерти и на мост Самоубийц ну точно не своими ногами пришёл.       Смотрю, как полицейские прикрепляют к палубе саркофаги, а затем разворачивают судно, и то, изрядно потяжелевшее и просевшее, медленно трогается с места. Позади остаётся сквер, и музей, и башня с часами. Они как раз бьют двенадцать раз, когда мы проходим мимо.       Ну всё, ворота МГУМа закрылись час назад, и попасть туда мы сможем только утром. А нам ещё показания в участке давать, потом ещё Верена с трупами разбираться будет неизвестно сколько. В общем, вечерняя прогулочка плавно растягивается на всю ночь.       — Простите меня, — шепчет Верена, которая, похоже, думает о том же. — Я не предполагала, что это так затянется.       — Да ладно тебе извиняться! — подбадривает Фэнг. — Отличное же приключение! Когда у меня ещё такое будет?       Верена хмыкает, а я по-дружески пихаю её локтем, и она отвечает мне таким же тычком. Совсем как несколько лет назад, когда мы ещё были беззаботными девчонками.