*
В обеденный перерыв все его коллеги уходят есть, но Тайлер остается на месте. На чьем-то оставленном у кассы чеке он красной ручкой рисует сердечки, звездочки, закручивающиеся спирали, а потом пишет письмо себе-из-будущего: «Дай знать, если выберешься из этого».*
Джош приходит к нему в магазин ближе к закрытию, встает в дверном проеме и даже не пытается притвориться, будто его интересуют выставленные на витринах комиксы. — Разве у тебя нет других забот? — резковато спрашивает Тайлер, пересчитывая выручку в кассе. Его раздражает, что со своего места за прилавком Марк смотрит на них и заговорщицки улыбается — так, словно действительно понимает хоть что-то. Джош смеется. — Ну, у меня не слишком интересная жизнь, — говорит он. У него идеальная улыбка, тонкие губы — Тайлер часто смотрит на его рот, потому что не любит смотреть людям в глаза. — Пойдем уже, Тай. Он вздыхает. — Марк, я… — Идите-идите, — поспешно говорит тот. — Я здесь закончу. Никаких проблем, бро. Тайлер должен быть благодарен Марку за это, но он лишь тихо его ненавидит. За чужими словами он явственно слышит: «Давай уже, хватит попусту терять время. Только я знаю, как будет лучше для тебя». Джош ведет Тайлера в кофейню на соседней улице. В это время там почти нет людей, по громкой связи играют песни с запоминающимися мотивами — все они чем-то похожи на колыбельные с острым привкусом плоского металла. В воздухе витают запахи, от которых голодной судорогой сводит живот: корица и ваниль, кофейные зерна, горячее молоко. — Что будешь пить? — спрашивает Джош. Тайлер говорит: — Воду. Пока все остальные посетители разглядывают меню и стойку выдачи заказов, он с тоской смотрит на дверь, отвлеченно постукивая по столу пальцами. За окном пузырятся от дождя глубокие лужи, неоновые вывески маняще мерцают посреди темноты, словно огни космических кораблей. Тайлер хотел бы улететь отсюда — прямо сейчас, прямо из своего тела. Пока все остальные посетители увлеченно болтают друг с другом и перебрасываются улыбками, Тайлер представляет, как его душа падает вверх, вверх, вверх, сквозь потолок, а затем растворяется в дожде, как шипучая таблетка — без сожалений, без остатка. Если показное отсутствие интереса и ранит Джоша, то он не подает вида. — Окей, — спокойно говорит он, а затем уходит к кассе и приносит два латте. — У них в меню не было воды, — оправдывается он, и Тайлер знает, что это ложь, это всегда ложь, но он в очередной раз закрывает на всё глаза. «Только я знаю, как будет лучше для тебя». Он обхватывает горячий стакан руками, чтобы согреть пальцы. Джош садится напротив, расслабленно откидываясь на спинку кресла. Эта кофейня подходит ему, думает Тайлер. На фоне тёмных панелей на стенах, железных светильников и грубой мебели он выглядит донельзя органично — интерьер выгодно подчеркивает каждую его черту, будто хорошо подобранная одежда. Это заведение одевает его в твёрдое дерево, обтягивает жёсткой кожей с диванов, к которой хочется прикоснуться рукой. И в то же время Джош почти не обращает внимания на то, что происходит вокруг. Тайлеру интересно, зачем они вообще пришли сюда. Он мог бы спросить об этом. Он молчит. — Расскажи мне что-нибудь, — говорит Джош. Тайлер слышит: «Ты всегда такой замкнутый, это ужасно утомляет». Собрать волю в кулак и вытащить из себя хоть какие-то слова — это не так сложно, как может показаться. Выпотрошить себя полностью — ещё легче. Тайлер перечисляет комикс-новинки этой недели, вспоминает смешной случай с покупателем, пересказывает Джошу последние выпуски «Секс-преступников» и «Дэдпула». Джош внимательно слушает, улыбается, изредка вставляет реплики, которые действительно кажутся остроумными. Тайлер пристально смотрит на его рот и делает ещё один глоток кофе. Горечь оседает на языке. — Мне пора, — как бы невзначай замечает он, бросая взгляд на часы. Его латте выпит лишь наполовину. Джош замечает это, но ничего не говорит. — Я подвезу тебя, — предлагает он, поднимаясь с кресла. — На улице дождь. Тайлер бросает беглый взгляд за окно и равнодушно пожимает плечами. — Ладно. Всю дорогу до дома они молчат.*
Тайлер и Джош познакомились поздней весной, на фестивале комиксов. В тот день в выставочном павильоне было много людей, всюду стоял ни на секунду не стихающий шум, в глазах пестрило от рекламных постеров и красочных костюмов косплееров. Пахло типографской краской и пластиком. Слишком много веселья в одном месте, концентрация жизни зашкаливала. Тайлер ни за что не пришел бы сюда по доброй воле, но всё было решено за него: директору магазина нужны были продавцы, которые могли бы поработать в выходной день. Выбор пал на них с Марком. «Ну же, Джозеф, — сказал ему директор. — Мне нужны мои лучшие люди, а покупатели любят тебя. Это хорошая возможность подзаработать. Пару недель назад ты ведь просил меня дать тебе дополнительные часы, разве нет?» Тайлер услышал: «Не смей отказываться. Ты, чёрт возьми, сам не знаешь, чего хочешь». Пару недель назад у него ещё был парень, которого Тайлер отчаянно хотел сводить куда-нибудь, которому он ужасно хотел угодить. Теперь — нет. Впрочем, он не стал распространяться об этом. Вторую неделю подряд Тайлер пил только воду, держал свой желудок пустым, а кошелёк — полным. У работы на фестивале имелись свои плюсы: дел было так много, что на тяжелые мысли просто не оставалось времени. Тайлер раскладывал комиксы на прилавке, улыбался подходящим людям, заговаривал с ними о своих любимых авторах и издательствах, обсуждал новые фильмы Marvel и DC, предлагал полистать что-нибудь, упаковывал покупки, раздавал рекламные брошюры и листовки, отсчитывал сдачу, рассказывал об акциях, «да, спасибо вам большое, обязательно приходите ещё». В чем-то директор был прав: покупатели действительно его любили. Привычная рутина затягивала в себя, как трясина — подальше от света, подальше от проблем. Ближе к трем часам основной поток людей схлынул, и Марк устало вздохнул, потирая лоб. — Пф, ну и денёк. — На крупных фестивалях всегда так. — Да, ну зато выручка сегодня — закачаешься, — Марк бросил на него хитрый, благодарный взгляд. — Всё благодаря тебе, чувак. У тебя и вправду дар убеждения. Типа, если кто-то и сможет построить карьеру на продаже комиксов, то разве что ты. Тайлер услышал: «Навязывать людям книжки с картинками — это всё, на что ты способен». Продажа комиксов… Да, он всю жизнь об этом мечтал. Кому нужна степень бакалавра по креативному письму, когда есть новые выпуски «Тора» и «Миднайтера»? В ответ Тайлер улыбнулся натянуто и тонко, словно лицо у него свело судорогой. — Пожалуй, схожу за кофе. Взять тебе чего-нибудь? Очередь в буфете была огромной, и чтобы чем-то отвлечь себя, он начал прислушиваться к разговорам вокруг. Чуть поодаль две девушки приглушенно спорили о чём-то — нахмуренные брови, слегка повышенный тон, прикрытые ладонями рты. Шумная компания впереди обсуждала планы на вечер, состоящие, в основном, из танцев и выпивки. Парень, стоящий позади, разговаривал по телефону. — Слушай, я везде искал этот выпуск. Тираж давно распродали. Да, я посмотрю ещё, но ты особо не надейся… — на другом конце кто-то бросил трубку, и парень раздраженно вздохнул, опуская руки. — Вот чёрт. Тайлеру просто было скучно. Хотелось отвлечься. Некуда было деть мысли. — Эй, чел, что за выпуск ты ищешь? — спросил он, обернувшись. — Типа, я мог бы помочь. Чужой взгляд — пристальный, слегка недоверчивый, удивленный — нашел Тайлера, очертил его лицо, выхватил каждую деталь, и он… совсем ничего не почувствовал. В буфете было душно, пахло разогретым маслом и выпечкой — жирно и густо, — солнечный свет тонкими стрелами падал на грязный кафельный пол. Люди шумели вокруг, словно море — размытые лица, невнятные слова. У стоящего напротив парня были выцветшие синие волосы и неряшливая вечерняя щетина, о которую хотелось доверчиво потереться щекой. Он стоял между Тайлером и окном, своей спиной загораживая солнце, и его прохладная тень коснулась ключиц и подбородка, будто призрачная рука. Сияние погожего дня обняло этого парня за плечи, сделало цвет его волос ещё более нежным, мягким, как сама небесная синь. Это было чертовски красиво. Тайлеру было плевать. Он одновременно видел и не видел всё это. — «Сорвиголова», — сказал парень, вскидывая брови. — Десятый выпуск, четвертый том. — Десятый выпуск — это… — Про детей Киллгрейва. — А, — Тайлер отвлеченно кивнул, мысленно перебирая содержимое своих прилавков. — У нас точно был весь четвертый том, но не уверен, что до сих пор остался. Очень много людей сегодня… Да, кстати, я работаю в магазине комиксов, — спохватившись, объяснил он. — Если нужного выпуска не окажется, ты сможешь, типа, заказать его. В ответ парень с синими волосами посмотрел на Тайлера так, словно он — новый Мессия. — Это было бы безумно круто, чувак, — на его лице появилась даже не улыбка, только намёк — искры в глазах, дернувшийся уголок губ, повисшая в воздухе сладостная нотка. — Я Джош. — Тайлер. — Любишь комиксы, Тайлер? — это был игривый вопрос, звучавший как брошенный в глубину пруда рыболовный крючок, на который ни за что нельзя попадаться. — Нет, просто мой магазин держит меня в заложниках, — бесстрастно ответил он. — Помогите. Настоящая улыбка распахнулась у Джоша на лице так стремительно, словно кто-то незримый щелкнул выключателем и лишил огромное помещение всего света, кроме отблеска этих идеально ровных зубов. Тайлеру хотелось задержать на них взгляд. Он вздохнул и отвернулся. — Так как называется твой магазин? Ну, чтобы мне знать, что написать в заявлении в полицию. Они перебрасывались глупыми шутками всё время, пока стояли в очереди. Это ничего не значило — атмосфера на подобных фестивалях всегда располагала к общению, слишком много народа вокруг, чтобы бояться столкновения локтями. Время прошло незаметно. Тайлер старался не смотреть Джошу в лицо, старался вообще не смотреть на него, но тот сам притягивал внимание к себе, словно был центром вселенной. От её края — к центру за одно только «любишь комиксы, Тайлер?» Солнечные лучи кружили вокруг Джоша, как свет софитов. Тайлер чувствовал лишь дурноту. У самой кассы он, не подумав, раскрыл бумажник, собираясь расплатиться за напитки. Джош тут же заметил фотографию в нем и осекся на полуслове, замолчал так резко, что с непривычки зазвенело в ушах. — Красивый, — мертвецки вежливым тоном сказал он, подаваясь ближе и близоруко щуря глаза. Парень на фото нагловато улыбался ему, обнимая смущенного Тайлера, который смотрел в камеру так, будто его поймали с поличным за чем-то очень стыдным. Настоящий Тайлер чувствовал себя примерно так же. Ему отчаянно хотелось спрятать бумажник, закрыть его руками, оттолкнуть Джоша в сторону и сказать, что это не его дело. Всё вокруг почему-то ощущалось как пустота. Злиться было глупо — это бы всё равно ничего не изменило. — Да, — послушно согласился Тайлер. — Твой парень? — Больше нет. — Хорошо, — сказал Джош, и что-то в его лице тут же смягчилось, разгладилось — как будто улеглась рябь на воде. — Это хорошо.*
Десятый выпуск «Сорвиголовы» раскупили. Марк сказал, что они от лица магазина могут сделать запрос в издательство. Джош посмотрел на стоящего рядом Тайлера цепко, немного очарованно, испытующе, а потом сказал, что готов ждать. Тайлер услышал: «Пожалуй, я задержусь в твоей жизни, хочешь ты того или нет». Они обменялись номерами — на случай, если нужный выпуск найдется раньше. Марк то и дело поглядывал на них со стороны и хитро усмехался — Тайлеру хотелось послать его к черту, одернуть, но он сдержался. Убирая телефон обратно в карман, Джош мельком улыбнулся и пообещал не беспокоить по пустякам. Но тем же вечером он написал первым, безо всяких приветствий спросил: «Какие у тебя планы на следующие выходные?» Безумно сложный вопрос. Проснуться, ненавидеть себя, ненавидеть себя, ненавидеть себя, расплакаться, уснуть. Тайлер ответил: «не знаю». Джош ответил: «Хочешь покататься со мной на скейтах?»*
Тайлер был по-настоящему влюблен лишь один раз в жизни, но и этого ему хватило с лихвой. Он подарил тому парню почти три года — общие планы на будущее, проведенные вместе вечера, робкие попытки угодить. Когда начались первые сложности (их всегда хватало), Тайлер не сдался, он решил дать их отношениям второй шанс, а потом давал их снова и снова, сыпал, как манной крупой. Если бы его спросили, что он делал в последние месяцы, то Тайлер бы ответил: ждал и боялся, надеялся, а потом снова ждал. Собственная любовь казалась ему огнем свечи — в чужом присутствии он боялся лишний раз вздохнуть и нарушить волшебство момента. Лучше бы он не дышал вовсе. Перед расставанием парень Тайлера научил его трём важным вещам. «Ты плохой человек». «Ты недостоин ничего хорошего». «Ты никогда не сможешь это изменить». Тайлер хорошо усвоил урок — у него не было выбора. Трудно противиться словам, если они принадлежат человеку, которому ты уже давно привык доверять. Трудно придумать себе оправдание, когда тот, кто всегда был тебе дорог, кричит, и злится, и забрасывает обвинениями, будто гранатами (уши потом закладывает от взрывов, и ты ничего не слышишь, ты ничего слышишь). Трудно начать жить заново, когда за один вечер весь мир переворачивается с ног на голову, и ты больше не можешь устойчиво стоять на ногах. Хочется взять суровую нитку и по живому заштопать невидимую дыру в груди, сквозь которую с тихим свистящим звуком внутрь просачивается пустота. И теперь, по вечерам возвращаясь в непривычно пустую квартиру, Тайлер мысленно перебирает в памяти каждое брошенное в его сторону оскорбление, каждый упрек. Он прикладывает их к себе — ненадолго, просто чтобы посмотреть, есть ли в них хоть толика правды, — но это происходит каждый день, и со временем они намертво прирастают к нему; становятся его доспехами, его тюрьмой. Пару лет назад в его жизни бывали моменты, когда он не был уверен ни в чем, кроме своей любви и привязанности. Как оказалось, в жизни не существует абсолютно никаких констант. Есть очень простые вещи, в которых, не задумываясь, каждый из нас уверен с самого детства, но однажды в какой-то ужасно неподходящий момент мы замираем на мгновение и вдруг обнаруживаем, что этих самых вещей в нашей жизни никогда не было и нет. Это не должно ранить. Это ранит. После расставания проходит много времени. Тайлер так и не меняет то фото в бумажнике.*
Он созванивается с матерью раз в неделю. Это бессмысленный ритуал, который совсем никому не помогает — все члены их семьи все равно фолловят друг друга в Инстаграме, чтобы быть в курсе событий. Новости, о которых нельзя рассказать в социальных сетях, не достойны упоминания в принципе, и не то чтобы у Тайлера была слишком уж увлекательная и насыщенная жизнь. Но каждую субботу телефон начинает напевать знакомую мелодию входящего звонка. Каждую субботу Тайлер берет трубку и устало, тепло вздыхает: «Привет, мам». Дальше неизменно следуют три обязательных реплики. — Как у тебя дела? — Нормально. — Ладно. Во время подобных звонков говорит, в основном, она: все подробности с последних матчей Джея, новые проекты Зака, семейная жизнь Мэдди. Тайлер слушает. Он стоит у окна, прижимая телефон к уху, и смотрит на то, как пасмурное небо отражается в матовом зеркале луж. Голос матери успокаивает — это всё равно что покачиваться на волнах или лежать в колыбели. Редкий момент, когда можно не двигаться с места и ни о чем не думать, когда можно незаметно для всех на пару минут соскользнуть в небытие и спрятаться в чужих словах, ничего не давая взамен. Перед прощанием мать осторожно, как только может, спрашивает: — Серьезно, милый. Как ты? Тайлер слышит: «Не хочу на тебя давить, сынок, но уже давно пора разобраться со своими проблемами». Должно быть, это так выматывает — смотреть и смотреть со стороны, как заканчиваются чужие отношения. В этой истории нет никакой истории. Вся жизнь делится на «не дай бог я останусь один» и «я больше не боюсь остаться один». Тайлер застрял где-то посередине. Его нынешнее душевное состояние, наверное, можно передать словами, просто он пока к этому не готов — привычные формулировки налезают на его чувства еле-еле, неохотно, как джинсы-скинни на полных девчонок. И Тайлер осторожно, как только может, отвечает: — Честно, всё хорошо. Мать вздыхает и желает ему доброго дня. На линии повисают гудки.*
В начале июня, в один из погожих летних вечеров, Джош ввалился в магазин безо всякого предупреждения, почти за час до закрытия. — Привет, бро, — благодушно сказал ему Марк, откладывая в сторону планшет и поднимаясь на ноги. — Твой десятый выпуск пока не привезли. Хочешь посмотреть ещё что-нибудь? — А? — озадаченно отозвался Джош, а затем вдруг рассмеялся. — Нет, спасибо. И насчет выпуска не беспокойся — я терпеливый. Вообще-то, если честно, я пришел к Тайлеру. Он здесь? Марк многозначительно хмыкнул. — Ты настойчивый. — Я уважаю чужие границы, если ты об этом. — Не умничай. Эй, Тайлер! Тайлер подслушивал чужой разговор, стоя за дверью подсобки. Выждав положенные пару секунд, он вышел к кассе и старательно изобразил удивление на лице. — О, привет. Какими судьбами? — Просто проезжал мимо, решил заскочить. Мелкий обман, очевидная ложь. Тайлер озадаченно вскинул брови, и в ответ Джош улыбнулся ему светло и быстро — так мимолетно, что захотелось прикоснуться к уголку его губ в попытке удержать эту улыбку на месте. На нем была майка с «Риком и Морти» и круглые солнцезащитные очки, синие волосы окончательно выцвели до бледно-голубого. От жары лицо у него немного блестело, и Тайлер вдруг подумал, что на ощупь его кожа наверняка будет горячей и слегка влажной, вблизи сквозь запах дезодоранта будет чувствоваться острая, едкая нотка пота. Он вздохнул и уставился в пол. Сразу захотелось выбежать из комнаты под каким-нибудь глупым предлогом и занять себя самой скучной и монотонной работой, какая только есть на свете. Нервы закрутились узлом, и горло будто сдавило. — Когда ты заканчиваешь, чувак? — спросил Джош, явно не замечая повисшей в тишине неловкости. — Я собирался съездить кое-куда по делам, подумал, что мы могли бы… — Я освобожусь только через час, — перебил его Тайлер. — Прости. Марк аккуратно прокашлялся. — Думаю, ничего страшного не случится, если ты уйдешь немного пораньше. В смысле, сегодня у нас уже вряд ли будет наплыв покупателей. — Но… — Я сдам кассу и закрою тут всё. Мне нетрудно, — он ухмыльнулся, мельком бросив на Джоша оценивающий взгляд. — Развлекайтесь, ребята. Тайлер услышал: «Давай, давай, не стой, проваливай отсюда. Господи, чувак, только ты можешь так откровенно проебать свой единственный шанс на что-то хорошее». Марк ободряюще улыбнулся и хлопнул его по плечу. У Марка было очень открытое, искреннее лицо, по которому можно было прочитать все его мысли, словно бегущую строку в вагоне метро. Тайлер всеми силами попытался найти там доказательства, что стоящий за словами подтекст не привиделся ему, не был плодом воображения; хотелось найти подтверждение тому, что даже самый близкий друг несправедлив к нему и (пусть даже подсознательно) хочет его обидеть. Ничего не находилось. Вопреки всему, Тайлер почувствовал себя обманутым. Он почувствовал себя уязвимым — вне поля его зрения будто плелись интриги, строились заговоры, а он никак не мог понять, откуда именно может прийти опасность. Она словно была повсюду. И друзья, и члены семьи были добры и внимательны к Тайлеру, а он почему-то постоянно ощущал себя так, словно вот-вот получит нож в спину — между ребер, прямиком в сердце, провернутый так, чтобы было невозможно больно и дико, насмерть, насмерть. Марк отошел обратно к прилавку. Джош бросил ему вслед благодарную улыбку и повернулся к Тайлеру — воодушевленный, полный предвкушения. Если бы радость была заразной, то ни у кого в радиусе ста метров не осталось бы даже шанса уйти, не поддавшись влиянию. Ни у кого, кроме Тайлера. Он чувствовал себя обманутым. Он стоял, засунув руки в карманы, и всеми силами пытался избавиться от ощущения, что пару минут назад за него решили нечто важное, даже не спросив — как будто он здесь был, но при этом его здесь не было. «Только я знаю, как будет лучше для тебя». В такой ситуации запоздалый отказ выглядел бы глупо, а потому Тайлер пожал плечами, подхватил свой рюкзак и вслед за Джошем вышел на улицу. Дверной проем дышал жаром, словно печь. Отвесные лучи июньского солнца били по глазам, заставляли всё вокруг изнывать от нестерпимого белого света, плавиться. Несмотря на время, на улице не было ни души, даже неугомонные птицы притихли. Люди остались в своих домах-баррикадах, избегая нападения летнего пекла. — Куда мы едем? — Мне нужно по делам на окраину города, но это ненадолго. На обратном пути можем заскочить в одно крутое место — тебе понравится. В пикапе Джоша пахло чем-то сладким — на зеркале заднего вида болтался дешевый освежитель воздуха в виде чупа-чупса. В открытом бардачке виднелись неоплаченные штрафы за парковку, старые списки покупок, диски с музыкой, обертки из Тако Белл. Тайлер щелкнул ремнем безопасности и отвернулся к окну. Всю дорогу они слушали радио.*
Первой остановкой на их пути оказались огромные белые ангары с эмблемой транспортной компании. Джош вышел из машины и скрылся в одном из них. Тайлер опустил стекло в дверце и без особого интереса озирался по сторонам. Было тихо, солнце медленно падало за горизонт, из-за его предзакатных лучей бока ангаров цветом стали похожи на клубничный сироп. От жары колотило в висках, из-за жажды в горле было сухо и липко — мысли тоже превращались в сироп. Ремень безопасности больно впивался в грудь. Тайлер ждал. Джош вышел, неся в руках картонную коробку — большую, тяжелую; ему пришлось поставить её на асфальт, прежде чем нормально открыть багажник. — Что внутри? — спросил Тайлер, когда они вновь тронулись с места. Это была первая его реплика за прошедший час. Джош посмотрел на него почти удивленно, но тут же усмехнулся, расслабляясь. — Стихи моей сестры наконец-то опубликовали. Издательство прислало ей несколько экземпляров книги — для местного магазина и личного пользования. Пообещал, что заберу посылку. — Вау, — легкий намек на заинтересованность, осторожное любопытство. — Твоя сестра пишет стихи? — Я мало что в этом понимаю, — не отвлекаясь от дороги, Джош коротко покачал головой. — Но, говорят, у Эшли действительно талант. Слова никогда не были моей сильной стороной, и именно поэтому я всегда завидовал тем, кто может красиво излагать свои мысли. Тайлер задумчиво прикусил ноготь на большом пальце. Он вдруг вспомнил о своих блокнотах, о многочисленных заметках в телефоне, о текстовых файлах, неряшливо рассыпанных по папкам на нетбуке. Обычно фразы, отрывки, идеи сыпались и сыпались из него, как капли дождя в ненастный вечер, но за последний месяц и во рту, и в голове было пусто — ни слова окрест (только пустая вода, убийственно жаркое солнце, клубничный сироп). — О чем пишет твоя сестра? — О том же, о чем и все авторы, наверное, — о всяких важных вещах, загадках человеческой души, запоминающихся моментах. О жизни. — О чьей именно? Джош промолчал, глядя строго перед собой и крепко сжимая руками руль. Он сделал вид, что не расслышал вопроса. Тайлер сделал вид, что его не задавал.*
Второй их остановкой стала смотровая площадка на холме. Тайлер бывал здесь в детстве, когда на четвертое июля они всей семьей приезжали посмотреть на фейерверк. Толпился народ, пахло костром и барбекю, черный бархат неба то и дело рвался от снопа цветных искр, и Тайлер тяжело дышал, прятал лицо в ладонях — ему казалось, что они вот-вот осыплются вниз и подожгут его волосы, обувь, одежду. Картинка из воспоминаний сильно отличалась от того, чем стало это место теперь. Разрисованные маркерами и баллончиками лавки, покрытые копотью урны, притаившийся у тротуаров мелкий мусор. Вокруг не было ни души, и лишь примятая трава свидетельствовала о том, что сюда хоть иногда забредали люди. Солнце уже почти зашло, окружающий мир утонул в сумерках, и только небо на западе ещё оставалось светлым и сине-лилово-розовым, словно кондитерская посыпка на кексах. С холма было видно город, раскинувшийся внизу — россыпь мелких огоньков, блестящие бусины окон и автомобильных фар. Смотровая площадка была так высоко, что казалось, будто линии электропередач проведены по самой земле, а не через трехметровые вышки. Где-то рядом гудела трансформаторная будка. Тайлер и Джош так долго простояли рядом, не говоря ни слова, что электрический гул стал почти незаметен — так происходит часто, нечто постоянное со временем всегда сливается с пустотой. — Давно хотел спросить, — Джош первым нарушил тишину, нервно облизнув губы. — Ты и тот парень, ну, который больше не твой парень… Что случилось? Тайлер посмотрел себе под ноги, вниз, на крутой склон холма, уходящий прямиком в темноту. — То, что обычно происходит, наверное. Мы встречались, у нас не сложилось, мы расстались. Ничего сверхъестественного. Как ещё можно рассказать о маленькой личной трагедии?.. Это не было трагедией. Это было моментом, когда Тайлера выбросили прочь из его жизни, а потом бесцеремонно втолкнули обратно — делай, что знаешь, живи, как хочешь. Вот только он не знал, что теперь делать. Он больше ничего не хотел. Джош промолчал. Они стояли и любовались медленно проваливающимся в ночь городом. Тот сверкал фонарями и светофорами, машинными фарами, неоновыми вывесками и окнами домов. Последний луч солнца скрылся, замеченный лишь Тайлером. Он оторвал взгляд от горизонта, взглянул на небо, объятое тишиной. Тайлер вдруг захотел, чтобы пошел дождь — безудержный ливень, похожий на божью кару, — чтобы вода хлестала по лицу, била по плечам, затекала в нос и рот, заставляя захлебываться. Расплывчатые, уже едва различимые тени облаков плыли по бледному небу. Где-то вдалеке яркая вывеска торгового центра погасла на секунду, а затем сразу же вспыхнула, точно поднятая со дна океана огромная драгоценность. И, наблюдая сверху за суетливой жизнью города, Тайлер на недолгий миг испытал прилив вдохновения — жестокого, убийственного, темного. Боль захлестнула его, как волна кипятка. Он подумал о прорванной плотине. О серебристой стене воды, падающей на магазины, на церкви, на аккуратные улицы. Об огромном пожаре, оставляющем после себя только запах паленого мяса и пепел. О голоде и чуме. О безумии. Он одновременно видел и не видел всё это — конец света, в котором уцелеют только он и Джош (Джош?), а потом наступит изнеможенное, мертвое безмолвие. Люди сгинут. Пожары потухнут, вода понемногу начнет отступать, оставляя после себя какие-нибудь уцелевшие безделушки — ботинки, кружки, консервные банки, диски с музыкой, которую больше некому будет слушать. Тайлер и Джош сойдут с холма в этот мокрый, пустой мир. И оглядятся вокруг. И возьмутся за руки. Тайлер тяжело сглотнул и заставил себя повернуться к Джошу. В полумраке его лица почти не было видно, угадывался только профиль, общие черты, острая линия подбородка и торчащие в разные стороны пряди волос. Сквозь мерное жужжание трансформаторной будки Тайлер слышал чужое дыхание — спокойное и глубокое, как во время сна. Ему нравилось слушать дыхание Джоша. Ему вдруг захотелось протянуть вперед руку, схватить его за плечо — отчаянно и жадно, как утопающему. Захотелось обхватить себя за плечи и крепко зажмуриться. Захотелось кричать. Тайлер больше не смотрел на город. Он спросил: — Джош, зачем мы сюда приехали? — Здесь красиво. — Повтори, — зачем-то попросил Тайлер. Джош повернул к нему голову, встречаясь взглядом, и тот настиг Тайлера, как смертоносная молния, как проклятье. — Красиво, — прошептал Джош. Говоря это, он больше не смотрел на город. Тайлер слабо улыбнулся ему, но больше ничего не сказал.*
На часах была почти полночь, когда пикап Джоша остановился на дорожке перед домом Тайлера. Секундная неловкая заминка, и Тайлер подумал, что надо сказать что-нибудь важное, болезненно-открытое, но во рту пересохло, а горло сжалось, словно сдавленное невидимой рукой. — Спасибо за вечер, — буднично отозвался он, отстегивая ремень безопасности. Джош перехватил его запястье, когда он уже тянулся к ручке на двери. — Слушай, чел, — поспешно сказал он. — Ничего, если я иногда… буду вот так заезжать к тебе? Мне нравится проводить время с тобой. Это был комплимент, это была попытка стать ближе. Искренность ошпарила, как искры от сварки. Джош не давил, не настаивал, не торопил события, но Тайлеру почему-то захотелось отшатнуться в сторону и увеличить расстояние между ними — на один шаг, на десять, на пару-тройку пустых кварталов. Что-то робко взметнулось в его душе, а потом камнем упало вниз, ошметки земли взвились в воздух, взрывная волна толкнула в грудь. Тайлер осторожно высвободил руку из чужого захвата и украдкой перевел дыхание, пытаясь найти слова. Джош терпеливо ждал. Он мог бы сказать что-нибудь или попытаться вновь прикоснуться, мог бы так легко всё испортить, но он просто сидел на месте и продолжал смотреть — и, может быть, именно поэтому спустя несколько секунд Тайлер всё же кивнул ему в ответ.*
Наверное, в тот самый день, когда Тайлер родился, первая фея подарила ему чуткость, вторая — красивый голос, третья — огромное, ничем не защищенное сердце, которое на всю жизнь обречено было вязким желейным комом барахтаться в груди и болезненно ныть от каждой встряски, каждого тычка. Тайлер стыдится своей симпатии к Джошу. Пару месяцев назад он пережил расставание с парнем, которого, как ему тогда казалось, он собирался любить всю жизнь. На этом фоне стремительное и необдуманное увлечение кем-то ещё выглядит, пожалуй, нечестно — может, раньше он любил недостаточно сильно?.. Неужели он настолько боится одиночества, что готов откликнуться любому, кто хотя бы посмотрит в его сторону? Неужели он и вправду плохой человек? (И именно это, наверное, стало причиной разрыва). (Ему нравится это слово, «разрыв» — такое точное и ёмкое. Должно быть, именно так чувствуют себя люди после ампутации; изнутри как будто с мясом вырывают нечто жизненно важное, ценное, не удосужившись даже зашить кривую кровоточащую рану, оставшуюся после. Это похоже на пулю, которую приходится носить внутри сердца; на чувство падения, которое невозможно было предотвратить.) (У любви нет прошедшего времени. У любви нет времени. У любви вообще ничего нет). Опустевшая квартира кажется минным полем из воспоминаний — слишком много хороших моментов осталось в прошлом, слишком много плохих. Сувениры из отпусков, стоящие в рамках фотографии, сделанные вместе покупки. В гостиной до сих пор лежат подарки от бывшего парня — например, нелепый рождественский свитер с огромным вышитым сердцем на груди. Каждый раз, когда Тайлер берет его в руки, внутри опрокидываются кисельные реки ностальгии. Он всё пытается снова начать жить, как раньше, не проваливаясь в прошлое по несколько раз на дню, но настоящее то и дело убегает из-под его контроля. Пропадает сон, почти не дает о себе знать аппетит. Когда Джош ведет Тайлера в кафе, ему приходится заказывать десерты, а потом врать, что на его вкус они слишком сладкие. Улыбки Джоша — слишком сладкие. Тайлер не заслуживает ничего подобного. Оказывается, вновь влюбиться в кого-то — это сложно. Сложно отпустить свою боль, когда кажется, будто лишь она все ещё связывает тебя с некогда близким человеком. Сложно ощущать что-то всерьез, когда каждый день ты на грани нервного срыва. Номер Джоша постоянно мелькает в списке контактов. Тайлер никогда не пишет ему первым.*
Джош заехал в магазин за полчаса до конца смены, и они с Тайлером пошли в кофейню. Джош заехал в магазин к самому концу смены, и они с Тайлером отправились в соседний городок, в парк аттракционов. Джош заехал в магазин за час до конца смены, и они с Тайлером пошли в кино, после посидели в фудкорте торгового центра, потом по дороге домой ненадолго заглянули в парк. Джош заехал в магазин, и Марк сказал: — Вы можете идти, никаких проблем, но, чувак, ты не мог бы сначала достать ту коробку с настолками? Завтра у нас тематический вечер, не хотелось бы заниматься этим в последний момент. Тайлер удивленно моргнул, но кивнул в ответ. — Окей, — он бросил неуверенный взгляд на Джоша. — Подождешь меня в машине? — Нет-нет, — проворковал Марк, ласково поглаживая лежащую на прилавке энциклопедию по «Звездным войнам» — весом и размером она вполне могла бы посоперничать с бетонной плитой. — На улице так жарко — уверен, Джошу лучше подождать тебя здесь, у нас хотя бы есть кондиционеры. Мы с ним пока поболтаем. Тайлер нахмурился. — Хей, — беззаботно улыбнулся ему Джош. — Марк прав, я лучше останусь. А ты иди, иначе мы опоздаем. Тайлер лишь пожал плечами. — Как скажешь. Когда он вернулся, Марк уже переставлял что-то на стенде с новинками, а Джош стоял у выхода, задумчиво глядя в окно. По громкой связи играли Blink-182 — конечно же, чертова «Miss You», словно мироздание намеренно хотело поглумиться над Тайлером. — О чем вы говорили? — едва слышно выдохнул он, походя ближе к Джошу. Отстраненность сошла с него в мгновение ока, спрятавшись за немного нервной улыбкой. — О, обо всякой ерунде. О вашем завтрашнем вечере, в частности. Настольные игры, чел! Я не особый фанат, но вдруг смогу подсесть на этот раз. Как думаешь, стоит мне завтра прийти?.. Тайлер услышал: «Мои разговоры с Марком — не твоё дело». Он попытался сделать вид, что его это не задело. Джош попытался сделать вид, что ничего особенного не произошло. Они сели в пропахший чупа-чупсами пикап и поехали на поиски новых способов весело убить время. * Вечером Марк написал: «если что, я на правах лучшего друга просто немного припугнул его — так, для профилактики». Вечером Джош написал: «Марк потребовал с меня полное имя и номер социальной страховки. Он крутой и очень криповый». Тайлер не ответил ни одному из них. * Однажды пару месяцев назад, ещё до знакомства с Джошем, они с Марком сидели на работе, и Тайлер впервые после произошедшего набрался смелости откровенно рассказать о том, как ему страшно, как ему больно, как много приходится тратить на то, чтобы просто справляться с повседневными вещами. Марк слушал, помешивая сахар в чае. В магазине не было покупателей, он был защищен от остального мира пустотой и входной дверью. В тот день было пасмурно, и с самого утра всюду горел свет, делая серые облака за окном ещё темнее. Марк не успел побриться, и сахарная пудра от съеденного на завтрак пончика осела на щетине вокруг его рта, словно седина или иней. У него были добрые глаза, плавные движения, и на какую-то секунду Тайлер почувствовал к нему щемящую нежность и подумал, что ему наконец-то удалось хоть что-то исправить. Но тут Марк обреченно улыбнулся и сказал: — Сил тебе, Тайлер. Едва зародившееся спокойствие треснуло прямо по шву.*
«Сил тебе, Тайлер», — теперь с издевкой говорит он себе каждый раз, когда снова чувствует собственное одиночество и подкатившую к горлу слабость.*
Здесь нужны совсем не силы.*
Тайлер знает, что он не в порядке. Он не дурак. Если бы ему указали на это со стороны, он не стал бы ничего отрицать. Вот только все молчат. Есть такое распространенное заблуждение: не стоит лишний раз беспокоить человека, который переживает какую-либо утрату. Зачем нарушать его личное пространство, зачем напоминать о пережитой боли?.. Тайлер и сам старается не тревожить эту рану, но она постоянно тревожит его. То и дело он ловит себя на том, что ему по старой привычке хочется произнести знакомое имя, набрать знакомый номер в телефоне и просто поговорить, рассказать о своем дне или поделиться последними новостями. Каждый раз что-то с треском рвётся внутри, когда он вспоминает, почему отныне это невозможно. Тот человек больше никак не связан с ним — дороги разошлись, он отправился жить своей жизнью, в которой немного больше свободы и намного меньше Тайлера. К сожалению, с расставанием далеко не сразу исчезает потребность в близости и общении; что исчезает, так это возможность получить ответ. Дни похожи на комки ваты, липнущей к мокрым рукам. Жизнь подчинена звонкам будильника и расписанию смен на работе. Солнце встает и садится, и это происходит без ведома Тайлера — он больше не поднимает голову, когда идет по улице, больше не смотрит на небо. Сверху постоянно есть какая-то преграда — потолок спальни, крыша автобуса, козырек бейсболки, — и серый город давит, давит своих жителей, как пасту из тюбика. В последние месяцы общение с людьми похоже на заевшую пластинку, где записан разговор из трех реплик: «Как ты себя чувствуешь?» — «Нормально». — «Ладно». В детстве всё было проще: Тайлер прибегал к матери, и та обнимала его, окутывала своим вниманием с головы до ног. «Где мои глазки?» — спрашивала она и целовала его закрытые веки. «Где мои щёчки?» — спрашивала она и целовала скулы. «Где мой носик? Где мой лобик? Где мои ручки?» Она повторяла эту игру каждый раз, когда сын был чем-то расстроен, и после неё он всегда успокаивался, переставал плакать, вновь чувствовал себя целым. Его словно собирали по кускам из небытия. В него словно повторно вдыхали жизнь — впечатывали её в кожу прикосновением губ, улыбками, добрыми словами. Теперь Тайлеру двадцать четыре, и в те редкие моменты, когда он на праздниках ненадолго заезжает в родительский дом, мать говорит: — Иди сюда, я тебя обниму, — а он лишь вздыхает в ответ. — Прости, мам. Я не хочу обниматься.*
В один из свободных вечеров Тайлер решает прибраться в квартире. Он меняет постельное белье, убирает лишние вещи с прикроватной тумбочки, запускает одежду в стирку. На диване в гостиной он обнаруживает проеденный молью свитер и сжимает ткань руками, утыкается в неё лицом, хватает ртом воздух, тяжело съезжая на пол вниз по стене. Позже он пересматривает старые видео, оставшиеся с семейных торжеств и отпусков. На них два парня счастливо улыбаются в камеру, целуют друг друга в щеки и уголки губ, держатся за руки. К ночи в доме заканчиваются все бумажные платки. Тайлер подумывает о том, чтобы сделать себе пасту на ужин или хотя бы выпить кофе. Подумывает об этом.*
В середине июля Джош заехал в магазин за десять минут до конца вечерней смены, и они с Тайлером поехали на концерт какой-то новой и не слишком известной группы. Недавно Джош перекрасил волосы в зеленый, и пока пикап стоял на светофоре, Тайлер всё смотрел и смотрел на них, никак не мог наглядеться. — Чувак, ты выглядишь прям как Отвращение из «Головоломки». Джош шутливо поморщился. — Ну, не так уж и плохо, хотя я больше надеялся на ассоциации с кем-то более… солидным? С Женщиной-Халк, например. Или с Гаморой. Или с Мадам Гидрой. — Или с Джокером. Нет, я знаю вариант получше, — произнес Тайлер, прикусывая губу. — Сэйлор Нептун. Они оба улыбнулись, озорно стреляя глазами. — Тогда ты будешь Сэйлор Уран? — Мне не пойдет блонд. — Жалкая отговорка. — Во имя лунной призмы… просто заткнись. В маленьком клубе, больше похожем на подвал, было очень душно. Он был набит жарой так, что это заставляло думать о калифорнийских пустынях или газовых камерах. Тайлер всеми силами старался не показывать, как неуютно ему от обилия людей вокруг. Даже у дальнего конца барной стойки не оказалось свободных мест. От сигаретного дыма щипало в горле и слезились глаза, сцену почти не было видно сквозь неровный частокол поднятых рук. Вечером в пятницу публике даже не требовался разогрев. Вышедшая на сцену группа начала с каверов на известные хиты и не ошиблась — люди подпевали во весь голос, оживленно толкались, почти не обращая внимания на мелкие неурядицы вроде локтя в живот или пролитого пива. Истерично визжали гитары, вокалист смешно кривил лицо, прижимая микрофон ко рту — со стороны казалось, будто его корчит от нестерпимой боли. Звук то и дело замирал в тесном низком помещении гитарным железом по стеклу. Это напоминало завод, в котором обезумевшие прессы и станки раздирали металлическую плоть друг друга. Люди радостно улюлюкали в ответ, выкрикивали слова песен. Мелко дрожали стены. Нечем было дышать. Кто-то прошел мимо и случайно задел Джоша плечом, отчего тот налетел на Тайлера всем телом — ладони прошлись по спине и боку, горячее дыхание коснулось щеки. — Ты в порядке? — прокричал Джош сквозь ревущую музыку. Басы эхом отдавались у Тайлера в животе. И в этот момент, стоя посреди ревущей толпы незнакомцев, он вдруг почувствовал себя так, будто тонет. Легкие сжались. Он никак не мог вспомнить, как дышать. Он ждал приступа паники, но его почему-то всё не было — взгляд Джоша удерживал на месте, давая точку опоры. Его присутствие, его поддержка согревали, но при этом не давили, не торопили, ничего не требовали. Тайлер вдруг понял, что изо всех сил пытается найти в Джоше что-то плохое — хоть один изъян, хоть одну причину не любить его. (Господи, если ты слышишь, пусть Джош Дан окажется серийным убийцей, наркодиллером или патологическим лгуном). (Пусть у него будет нездоровая тяга к курению или клептомания). (Пусть выяснится, что он не любит «Стар Трек»). (Впрочем, Тайлер уже не был уверен, что на данном этапе хоть что-то из этого смогло бы оттолкнуть его). — Я в порядке, — сказал он, положив руку поверх чужой руки. Джош слегка нахмурился. Зеленый луч светомузыки скользнул по его лицу и волосам, почти ослепив. — Но… — Серьезно, всё хорошо, — улыбка вышла слабой, но Джош всё равно её заметил. — Потанцуй со мной. Группа на сцене перешла на свой собственный репертуар, и, решив дать публике передышку, вокалист начал играть что-то более спокойное, лиричное. Мелодия полилась, как вода. В воздух поднялись горящие зажигалки и светящиеся экраны телефонов. Толпа вокруг качалась из стороны в сторону, тихо внимая, прикрывая глаза. — Потанцуй со мной, — повторил Тайлер. Никто вокруг не обратил внимания, когда Джош сделал ещё один шаг вперед и привлек Тайлера ближе, плавно скользя руками по его спине. Тайлер уткнулся лбом в чужое плечо, украдкой вдыхая терпкий запах дезодоранта. Волосы Джоша щекотали ему ухо и шею, люди вокруг покачивались в едином ритме, оброненное «я в порядке» немного горчило на языке, и Тайлер мысленно приложил эту фразу к себе — ненадолго, просто чтобы посмотреть, есть ли в этом хоть толика правды. Если он будет произносить слова, которые произносят счастливые люди, то к нему обязательно вернется счастье, правда же?.. — Ты любишь «Стар Трек»? — прошептал он Джошу. Тот растерянно моргнул. — Разумеется. Как можно его не любить?.. — помедлив, он настороженно произнес: — Почему ты спрашиваешь? Его лицо было слишком близко — можно было разглядеть и потрескавшиеся губы, и внимательные темные глаза. В тот момент его красота была такой явной и естественной, словно она — обычное человеческое состояние, а не отклонение от нормы. Тайлер лишь фыркнул и обхватил чужую шею руками. — Неважно. Не отвлекайся.*
По старой традиции, после концерта Джош довез его до дома. — У меня для тебя подарок, — сказал он, когда пикап остановился у обочины. Из своего рюкзака Джош достал книгу и с подчеркнутой небрежностью протянул её Тайлеру. — Вот. Стихи моей сестры. Ну, если тебе все ещё интересно. Тайлер услышал: «Не обманывайся, для меня это действительно важно». На чисто белой обложке черным было написано: «Дымовые сигналы (сожги это)». Бумага была приятной на ощупь. Шрифт был как на старых печатных машинках — угловатые, чересчур ровные буквы. — Да, да… Конечно. Спасибо. У Тайлера возникло впечатление, словно принимая книгу, он принимает что-то ещё, и это немного его испугало — как будто ему вот-вот придется выслушать правду, которую не хочется признавать. Как будто каждое слово с этих страниц годы спустя высекут на граните его надгробия. — Поделишься потом впечатлениями, окей? Эшли ценит любые отзывы. — Обязательно. Как только прочитаю. Джош улыбнулся. Тайлер смотрел на книгу и пытался вообразить, каково это — когда твои работы опубликованы и любой человек на свете при желании может их прочитать. Это лишит всех секретов, сделает беззащитным, потому что стихи — обоюдоострый скальпель, которым можно ранить и автора, и читателя; тонкое лезвие, с гипертрофированной любовью ощупывающее каждую незажившую рану. По этой причине он никогда и никому не собирался показывать блокноты со своей лирикой. По этой причине он немного побаивался книги, которую держал в руках. Тем вечером он пообещал Джошу, что обязательно прочитает всё, но, едва открыв дверь квартиры, положил её на журнальный стол в гостиной, а затем на несколько недель притворился, что книги Эшли Дан в его жизни больше не существует.*
Вот что различается в рваном мешке времени, куда упаковали последние три месяца из жизни Тайлера. Освещенность в салонах автобуса, звук телефонного звонка в ушах, шарканье чужих ног по асфальтовым дорожкам парка. Цвет прилавка у кассы в зависимости от того, включена ли над ним лампа. Размер черной воронки из пустоты, лениво вращающейся в груди каждое утро. Красные цифры на табло будильника: 35, 28, 40, 18, 07. Горшки с засыхающими цветами, ровный слой пыли на журнальном столе, цветные носки, в которых из-за прохладной погоды приходится ложиться в кровать. Скачущие числа на дисплее турникета, через который Тайлер проходит каждое утро — показывают, сколько поездок осталось на проездном: 14, 13, 12, не заметил, 10. Звук на кухне каждый раз, когда он только заходит с утра, чтобы налить себе кофе: спящая тишина, шум выезжающих машин за приоткрытым окном, гудение труб, радио в соседской квартире. Лупоглазые фонари по дороге домой. Заканчивающийся июль. Человек, который однажды был частью этого мира, медленно растворяется в пустоте. И с каждым прожитым днём Тайлер всё отчетливее чувствует, что отпускает его, что позволяет ему плыть как можно быстрее. Как можно быстрее — лишь бы подальше от него.*
В выходные в гости приезжает Дженна. Они с Тайлером съедают три пачки крекеров, пересматривая старые фильмы про Людей-Икс, а потом берут с собой холодную бутылку вина, два бокала, плед и тайком лезут на чердак. Крыша многоэтажного дома — черная и совершенно пустая, гудроновое озеро посреди электрической пустыни города. Редкий погожий день в середине августа. Дует горячий ветер, из открытых окон внизу играет музыка. Запах мусора на такой высоте кажется сладковатым. — Здесь здорово, — говорит Дженна, оглядываясь вокруг. В темноте её кожа выглядит льдисто-серой. — Ага. Похоже на подвал в доме у Эллисон Роджерс. Ну, только без стен и потолка. Помнишь Эллисон? — Косички и клетчатые юбки? Помню, конечно. Мама говорила, что их семья потом переехала в Детройт. Многие с нашей улицы разъехались по всей стране, только мы с тобой всё никак не решимся проститься с Огайо. — Мне нравится Огайо, — тихо говорит Тайлер. Дженна фыркает и расстилает плед прямо на гудроне. — Ты просто никогда надолго не уезжал из Колумбуса. Может, стоит попробовать?.. Смена обстановки наверняка пойдет тебе на пользу после… ну, после… — Дженна прикусывает губу и пытается поймать взгляд Тайлера. Тот отводит глаза. «Только я знаю, как будет лучше для тебя». Они ложатся на плед и разливают вино по бокалам — они разные по форме, не из одного комплекта, дома у Тайлера вообще почти нет презентабельной посуды. Не то чтобы это имело значение раньше. Не то чтобы это имеет значение сейчас. Когда дует ветер, можно почувствовать прикосновение воздушных волн к коже — словно призраки прошлого успокаивающе гладят по волосам. Дженна и Тайлер познакомились, когда ещё были совсем детьми — у Тайлера тогда не было передних зубов, зато он пел в церковном хоре и каждые выходные исправно ходил вместе с родителями на воскресную службу. Дженна вплетала белые ленты себе в волосы и садилась на первые ряды, поближе к пастору. Раньше она была тем редким ребенком, который говорит не «привет» и «пока», а «здравствуйте» и «до свидания». Раньше она была идеальной девочкой из приличной семьи. Она такой и осталась — это только Тайлер умудрился стать настолько плохим человеком, что даже бог от него отвернулся. — Что делать, если бог от тебя отвернулся? — спрашивает Тайлер, глядя на небо. Дженна поворачивается к нему, хмурясь. — Никогда не говори так. Бог любит тебя, даже не сомневайся. Как и всех нас. Он всегда дает нам второй шанс. От неё пахнет вином и хлебом, и Тайлер смотрит на рот Дженны, чтобы не смотреть ей в глаза — у неё красивые, четко очерченные губы, как у Богородиц на старых иконах. — Мне нужен второй шанс с весьма определенным человеком, но он никогда не даст мне его. — Нужен ли?.. — у Дженны тиком дергается лицо, когда она пытается не хмуриться. — Тайлер, послушай, это было неизбежно. Вы были хорошей парой поначалу, но иногда люди просто… просто не подходят друг другу, в этом нет ничего постыдного. В последние месяцы этот мудак только мучил тебя. Я буду плохим другом сейчас, но все равно скажу это: я рада, что вы расстались. Тебе было плохо, и… Вам обоим было плохо. Но он переложил всю ответственность на тебя, под конец совсем уж открыто издевался — оскорблял, выпил из тебя всю кровь… — Кто вкушает плоть Мою и пьет кровь Мою, тот пребывает во Мне, а Я — в нем, — со слабой улыбкой отзывается Тайлер. Ему не весело. Он не знает, почему пытается улыбнуться. Дженна смотрит на него во все глаза, прижимая бокал к груди. — Господи боже, — едва слышно бормочет она. — Именно. Может, хоть её Он услышит. Повисает пауза. Слышно, как этажом ниже кто-то смотрит вечерние новости — выборы, убийство, крупная авария, скандал, «на Пятой авеню построили новый приют для бездомных животных». — Я чувствую себя брошенным, — тихо говорит Тайлер. Ему требуется сделать над собой усилие, чтобы впервые за долгое время признать правду. Все эти месяцы он носил её под сердцем, как нежеланного ребенка, не давая ей выхода, не давая себе права быть слабым. Горькая пена бурлит в горле, все старые шрамы разом начинают болеть. На миг у Тайлера возникает ощущение, словно он в аду, но Дженна придвигается ближе, мягко кладет ему руку на плечо — и всё проходит. В голове — только солёная слякоть непролитых слёз. — Это нормально, — Дженна глубоко вздыхает, глядя вверх. — Когда мы очень сильно кого-то любим, он становится для нас всем, правда же? И если этот человек нас оставляет, то порой кажется, будто сам бог оставил нас. Но это не так. — Что мне делать? — Не знаю, — честно говорит она. — Ты сам должен это выяснить. Хорошая новость: тут нет неправильных вариантов, потому что и правильных тоже нет. Есть только ты и твои решения. Нужно лишь выбрать, с чего начать. Ровные зубцы высотных домов обступают их со всех сторон, постепенно загорается свет в окнах. Прямо под крышей — пространство в семь этажей, где люди суетятся, готовят ужин, мирятся и ссорятся, занимаются сексом, кончают с собой. Прямо под крышей — пустая квартира Тайлера, больше похожая на склеп. В мире так мало любви. Перед уходом Дженна замечает знакомый свитер, лежащий на спинке дивана. — Тайлер… — вкрадчиво начинает она. Тайлер слышит: «Хватит, хватит уже, возьми себя в руки». — Я выброшу его, — слишком резко перебивает он. — Позже. Дженна уходит, на прощание целуя его в лоб — это утешение, но не обезоруживающее, не открытое, совсем не такое, какое обычно приберегают для детей. Оно немое, молчаливое и жесткое, и после него Тайлер чувствует себя так, словно его высушили изнутри.*
В тот год хорошая погода летом простояла недолго. Уже во второй половине августа она быстро начала портиться снова — солнце все реже выглядывало сквозь молочно-серый грунт облаков, дождь то и дело пускал слезу. Иногда по утрам город накрывало мутным, грязноватым, как несвежая рубашка, покрывалом тумана — сквозь него невозможно было разглядеть даже другой угол дома, даже край тротуара. Джош и Тайлер шли по улице так близко друг к другу, что время от времени невольно соприкасались руками. Согласно официальной версии, это нужно было для того, чтобы не потеряться в тумане, а о прочих вариантах Тайлер не хотел даже думать. Дымка перед глазами скрадывала очертания предметов, приглушала все звуки. Слышен был лишь голос Джоша, который рассказывал о какой-то компьютерной игре. Тайлер уже давно потерялся в сложных переплетениях сюжета и именах персонажей, но его это мало волновало. Ему нравилось слушать голос Джоша. Ему нравилось молчать. Молчать у него всегда получалось просто замечательно. Они переходили дорогу, когда Джош вдруг замолк, удивленно всматриваясь перед собой. — Мы что, уже почти дошли до центра? Тайлер покрутил головой, пытаясь найти вывеску с адресом на ближайшем доме. — Ну… наверное. Если честно, я не особо следил за дорогой. Можно посмотреть по гугл-картам, если хочешь. — Нет, — отмахнулся Джош, всё ещё смотря вперед. — Я почти уверен, что мы в центре города. Видишь вон то здание?.. Ну, высокое такое, с огромной дверью. Это церковь, в которую я ходил в детстве. — Ты католик? — Тайлер удивленно вскинул брови. Джош усмехнулся. — Что, не похож? — Зеленые волосы и тоннели — это не то, как я обычно представляю себе прихожан. — А ты часто представляешь себе горячих прихожан? — Тайлер толкнул его локтем в бок, Джош сдавленно охнул. — Ну, чувак, сейчас-то я не так часто появляюсь на службах, но в детстве мама постоянно таскала всех нас в церковь. Как шутила одна наша родственница, в Огайо настолько нечего делать, что остается либо трахаться, либо молиться. Когда у моих родителей появился четвертый ребенок, они, очевидно, решили завязать с первым вариантом и всерьез переключиться на второй. Тайлер лишь фыркнул в ответ. Они подошли ближе к массивной двери, ведущей внутрь. В этой части города туман уже успел слегка рассеяться, и в вышине было видно шпиль колокольни, похожий на тонкий женский палец, указывающий прямиком в небеса. — Мои родственники всегда шутили, что из каждой многодетной семьи Огайо как минимум один ребенок непременно станет священником. Все ставили на меня. — Вау. А что, у них было много поводов так думать?.. — Я писал стихи про бога, — Тайлер рвано улыбнулся, чтобы его слова были больше похожи на шутку, но вышло как-то криво и тяжело. — И песни. Пел в церковном хоре, любил воскресные службы… Ты мне скажи. Джош внимательно посмотрел на него, а потом перевел взгляд наверх, где тускло сияли цветные стекла в главном витражном окне. Снова начал накрапывать дождь. Мелкий водяной бисер сыпался прямо на лицо, и Тайлер на мгновение зажмурился, стоя рядом с Джошем и церковью, под огромным темнеющим небом, упавшим на город. Пахло прибитой пылью, было душно и тихо — так тихо, словно они вдвоем уже сидели внутри храма, а не переминались с ноги на ногу посреди улицы, у самых дверей, никак не решаясь (боясь?) войти. И посреди этого звенящего, живого молчания Тайлер вдруг ощутил чье-то присутствие. По телу будто прошёл разряд тока — сердце пропустило удар, нервно задрожали кончики пальцев. — Давно ты в последний раз молился? Это был странный, неизвестно откуда пришедший вопрос. Тайлеру никогда не нравились официальные церковные ритуалы. Он считал, что бог — тоже в каком-то смысле человек, потому что только один человек сможет понять и простить другого. Именно из-за этого Тайлер всегда обращался к нему как к обычному собеседнику — понятными и простыми словами, намного больше подходящими для диалога, нежели библейские псалмы. Иногда они выглядели как просьба, иногда — как вопрос, чаще всего — как песня. Музыка была языком, на котором Тайлер понимал и чувствовал мир. Там он искал ответы. Там он их находил. Он не смотрел на Джоша, но всё равно почувствовал его удивление. — Да. Всё ещё помню с детства пару молитв, но… — Помолись сейчас. Пожалуйста. Улицы были вылизаны дождём до неприятной пустоты; не было ни одного прохожего, ни одной машины, никого вокруг, никого. Постепенно начинала промокать толстовка, кеды уже были полны воды, но Тайлеру было плевать — он одновременно чувствовал и не чувствовал всё это. Пробиваясь сквозь холодный картон чужой нерешительности, он на ощупь нашёл руку Джоша и легонько сжал её пальцами. Тот вздохнул. И начал говорить. — Помоги мне… Не столько искать утешения, сколько самому утешать; не столько искать понимания, сколько самому понимать; не столько искать любви, сколько самому любить, — Джош произносил фразы тихо, нежно, будто этими словами-прикосновениями касался чужого лица, старался не спугнуть. — Ибо воистину, кто отдает — тот получает, кто забывает себя — вновь себя обретает, кто прощает — тому прощается, кто умирает — тот возрождается в вечной жизни, — он перевел дыхание и мягко добавил: — Аминь. — Аминь, — эхом отозвался Тайлер. Он вдруг подумал, что, наверное, правы люди, которые верят в то, что бог приходит к ним в других людях, через них говорит: «Я прощаю тебя, я с тобой, я никогда тебя не оставлю», — утешает, радует, обещает, любит, спасает. Тайлер и Джош ещё какое-то время молча стояли посреди тумана, перед высокими дверями церкви, и держались за руки. Они держались за руки. Спустя пару минут прекратился дождь.*
Очередное августовское утро встречает бледным солнцем, которое постоянно ныряет за облака и только изредка осторожно выглядывает в просветы между ними — посмотреть, что происходит в мире. Книга Эшли мозолит Тайлеру глаза. Он то и дело смотрит на неё, но не решается взять в руки. Это глупый, иррациональный страх — всё равно что прийти на прием ко врачу, втайне не желая узнать свой диагноз. Молодые поэты — самые чуткие, самые искренние. Тайлеру становится немного не по себе, когда он думает об этом. Кафка (или это был Рильке?) однажды сказал, что поэзия — лезвие топора, которое призвано расколоть лёд на замерзшей реке человеческих душ. Эти строки невольно врезались в память Тайлера — в них намного больше правды, чем кажется на первый взгляд. День за днем люди идут по льду (как правило, по очень тонкому льду), пытаются балансировать, стараются не упасть. Течение легонько вибрирует у них под ногами, в мелкие трещины забивается снег. И всё же никто, никто, никто не захочет просто так, без особой на то причины, вскрывать собственную душу топором. Тайлер уверен, что и сам не хочет этого сейчас. Да, он застрял посреди замёрзшей реки без какой-либо надежды на спасение, он плутает между полыньями и ледяными торосами, но его пугают перемены и неопределенность жизни, которая ждет впереди. Он и хочет, и боится чужого понимания. Он — трус. Он — плохой человек, и не заслуживает ничего хорошего. И всё же… Уже которую неделю что-то упорно гложет его: давай же, решайся, узнай о себе нечто новое. Собственная боль похожа на нарыв, который необходимо вскрыть. Если уж и рубить лёд на куски, то пусть это происходит в уютной безопасности дома, подальше от чужих глаз. Если уж и брать в руки топор, то пусть у него будет острое, крепкое лезвие. Тайлер вздыхает, собираясь с духом, подходит ближе к столу. Берет книгу в руки. Открывает её. Читает. однажды утром я просыпаюсь словно бы сломанной я сделана из фарфора, он разбит на куски я заново пытаюсь сшить свою кожу, как шёлк, но она уже всё равно не будет прежней. однажды утром я просыпаюсь словно бы заскучавшей мои яркие краски померкли и мои лепестки завяли я будто пытаюсь вновь нарисовать то, что стёрто от меня осталась лишь тень и ветер развеял мой пепел. однажды утром я просыпаюсь словно бы в крови она льется из меня, как лава как тлеющее благословение и каждый день я теряю воздух кислород будет сочиться наружу, пока от меня не останется ничего, но сейчас я буду смело просыпаться по утрам солнечный свет вернет меня к жизни и словно дикий цветок посреди зимней стужи я буду сражаться до конца Тайлер переворачивает страницу за страницей, жадным взглядом скользит по стихам, и что-то живое, ранимое, настоящее постепенно разгорается в нем, как пламя костра. Лезвие топора со свистом рассекает воздух, ледяная крошка летит в глаза и мягко царапает скулы. Некоторые строки, некоторые стихи попадают в самое сердце, как пуля, и хочется плакать, хочется взять паузу и отдышаться, хочется сорваться с места и бежать, бежать вперед, пытаясь скрыться от самого себя. Эта боль освобождает. Тайлер продолжает читать. Под ресницами — только сухой жар, горящая бумага. Вечером, вернувшись с работы, он достает из шкафа свои блокноты со стихами и долго листает их в полумраке пустой квартиры. Написанные его рукой слова всё ещё отзываются в нём, словно ласковое эхо. С этими стихами связаны многочисленные воспоминания, далеко не всегда приятные, но всё же ценные, ничем не заменимые; они будто возвращают Тайлеру себя самого — прежнего, чуткого, открытого всему. Когда он остается наедине с ручкой и бумагой, его боль перестает иметь значение. Перестает иметь значение то, какой он человек. Есть только он и стихи. Есть только музыка в его голове.*
Очередной дежурный звонок от матери. — Как у тебя дела? — Нормально. — Ладно. Дальше начинается привычное перечисление последних новостей. На данном этапе мать уже не ждет от Тайлера какого-либо отклика, она предпочитает говорить сама: команда Джея победила в очередном матче, Мэдди ждет ребенка, Зак вместе с женой уехали на Гоа. Тайлер и так знает всё это, потому что истово проверяет ленту Инстаграма. Но он вынужден слушать. Ритуал нельзя нарушать. От него ждут молчания. Тайлер перебивает и говорит: — Мам, я познакомился кое с кем. Мать замолкает на полуслове. Тишина телефонной трубки искрит мелкими помехами. — Расскажи мне о нём. — Его зовут Джош. Он рассказывает про первую встречу на фестивале, про их многочисленные совместные походы в кофейни, парки и кино, про болтовню о комиксах, про нескончаемый поток смс, которыми все эти месяцы забрасывал Джош — его не смущало, что Тайлер никогда не писал первым. Он ничего не требовал, ни на чем не настаивал. В их встречах почти никогда не было намека на что-то большее — и всё же он безошибочно угадывался. И в этот момент, говоря обо всём, Тайлер вдруг с пугающей ясностью осознает: прошло не так много времени, а Джош уже занимает в его жизни очень много места. Тайлер был так увлечен собой и своим горем, что и сам не заметил, как это случилось. Он уже успел привязаться к Джошу. Он уже не уверен, сможет ли теперь быть счастлив без него. Сердце испуганно подпрыгивает в груди. Осторожно, насколько только может, мать говорит: — Кажется, Джош — хороший парень. Осторожно, насколько только может, Тайлер отвечает ей: — Да. Они молчат. Тайлер пытается свыкнуться с открытием, мать дает ему возможность это сделать. Наконец она говорит: — Как ты, милый? Тайлер слышит: «Мне действительно интересно, как у тебя дела». Впервые за долгое время он может сказать правду. — Лучше. — Мне радостно это слышать, — голос у неё — лучистый и воздушный, словно облако. — Обнимаю тебя. Тайлер крепко закрывает глаза и представляет, как, заручившись материнской любовью, вновь собирает себя воедино. Это похоже на мозаику, это похоже на паззл: вот его глаза, вот его лоб, вот его руки. Вот его сердце. Вот оно где. — Спасибо, — искренне говорит он. Когда приходит время вешать трубку, на душе у него легко.*
В один из свободных вечеров Тайлер решает прибраться в квартире, но вместо этого пишет Джошу: ты сможешь приехать? Что-то случилось? вот-вот случится отбивная с рагу если поторопишься, то можешь успеть Это первый раз, когда Джош приходит к нему домой. В прихожей старые кеды соседствуют с осенними ботинками, дожидающимися своего часа, на крючках висят куртки и дождевики. На полках в гостиной рядами выстроились диски — музыка, игры, фильмы. Рядом с телевизором стоит отдельный шкаф с комиксами — личная коллекция Тайлера, предмет его гордости. Какие-то выпуски он покупал в магазинах, какие-то — выменивал у других фанатов, редкие издания искал на барахолках или через друзей. Целый шкаф, полный воспоминаний. Джош разглядывает его с затаенным интересом, пробегаясь пальцами по корешкам. Прежний парень Тайлера никогда не интересовался комиксами. Это не должно ранить. Это ранит. (Теперь уже — совсем чуть-чуть, но всё же). — Вкусно пахнет, — говорит Джош, заходя на кухню. На сковородке шкварчит мясо, Тайлер чистит овощи для рагу. Он не особо умеет готовить, временами по несколько дней кряду питается только полуфабрикатами и едой из доставок, но бывают дни, когда на него снисходит вдохновение. — Голоден? — спрашивает он, переворачивая отбивные. Руки и лицо обдает жаром от сковороды. — Да. До ужаса. Тайлер мимолетно улыбается, стоя к Джошу спиной. — Расскажи, как у тебя прошел день. Словно они проводят так каждый вечер — в одной квартире, за одним столом. За окном медленно темнеет, и от этого в квартире становится ещё уютнее. Свет от люстры кажется каким-то особенно теплым, готовка дается безо всякого труда, и даже обшарпанный холодильник, покрытый магнитами в виде фруктов, выглядит не так уродливо, как обычно. Тайлер не уверен, что хоть раз видел свою кухню такой. Он не уверен, что хоть раз за последние месяцы чувствовал себя настолько целым. Депрессия, которая долго и старательно душила его с самого мая, как будто расстегнула махровый халат и выпустила — вот тебе время, вот возможности, вот шанс вспомнить, кем ты был до этого и стать кем-то ещё. Тайлер режет картофель, морковь, лук, и тут глаза начинают слезиться, становится невозможно дышать и стоять, лицо кривится само собой, и это так гадко, так по-особенному неприятно. Внутренней стороной запястья Тайлер трет переносицу, тяжело дышит через нос, старается пересилить себя и не заплакать. Он не слышит, не замечает, как к нему подходит Джош. Тот, улыбаясь, мочит руки в холодной воде, а потом осторожно тянется вперед, кончиками пальцев гладит Тайлера по закрытым векам. — Это всего лишь лук, — с нежностью произносит он. Становится нечем дышать. Тайлеру кажется, что он вот-вот расплачется всерьез, и его будет уже не остановить, и он будет плакать и плакать, пока слезы не затопят кухню, квартиру, целый дом, пока они водопадами не польются на улицу из приоткрытых окон, пока целый мир не пропитается их солью и горечью. Вместо этого он говорит: — Спасибо. — Нет проблем. Я могу чем-то помочь? («Ты уже помог»). — Садись и отдыхай. Ты же гость. Рагу получается вкусным. Тайлер доволен собой. Пробуя отбивную, Джош разыгрывает целое представление: демонстративно стонет, размахивает в воздухе руками, закатывает глаза. Тайлер усмехается и кидает в него кухонным полотенцем. Оно влажно шлепает Джошу по лицу, и тот начинает возмущаться, но в глазах у него столько веселья, что ни одно его слово невозможно воспринимать всерьез. Сквозняк из окна покачивает люстру, отчего по стенам без устали пляшут тонкие изогнутые тени. Тайлер украдкой смотрит на Джоша и думает: «Что же ты нашел во мне?». Разделенный на двоих ужин, крепнущая близость, тонкий флер влюбленности, окутывающий каждый жест — всё это необъяснимо и противоестественно, как нарушение законов физики. Не покидает ощущение подвоха — ложка дегтя, старательно прячущаяся в меду. Жизнь Тайлера подчинена трём главным заповедям: «я плохой человек», «я недостоин ничего хорошего», «я никогда не смогу это изменить». Он повторяет их день за днем, как молитву, и уже верит им больше, чем себе. Джош не вписывается в эту картину мира. Тайлеру просто-напросто нечего ему предложить. — Какие планы на следующие выходные? — Вообще-то, мой друг позвал меня на вечеринку. Будет крутая музыка, а вот насчет всего остального не уверен — я там почти никого не знаю, — Джош игриво улыбается. — Но если ты пойдешь со мной, это решит все проблемы. Могу заехать за тобой пораньше, выпьем кофе вместе. За мой счет. — Ты слишком балуешь меня. — Я знаю, — коротко говорит Джош и улыбается ещё шире. Его улыбка ослепляет, об нее хочется согреть закоченевшие руки, и Тайлер сам не понимает, что делает — он протягивает руку и касается губ Джоша кончиками пальцев. — Тайлер, — тихо говорит Джош, и тот поспешно отдергивает руку. — Прости. Показалось, что у тебя там крошка. Он встает из-за стола и начинает суетливо убирать грязную посуду. Текущая из открытого крана вода хоть как-то разбивает повисшую тишину. Джош выглядит так, будто хочет сказать что-то. Он молчит. Он кладет руки поверх скатерти и сцепляет пальцы в замок. — Я могу чем-то помочь? — Ты же гость. («…в моём доме, в моей жизни. Я всегда всё порчу»). Не дожидаясь разрешения, Джош встает и берет полотенце, начинает вытирать чистые тарелки. Это дает Тайлеру время успокоиться и поразмыслить. Он не знает, что делать, не знает, как себя вести. Он не знает, куда деться от желания прикоснуться к Джошу, обнять Джоша, прижать его ближе и поглотить полностью. Да, самое страшное всё же случилось: Тайлер не удержался и позволил себе влюбиться — из-за чужих слов, едва заметных глазу мелочей, трогательных привычек. Он любит изгиб чужой улыбки и внимательный взгляд, любит переливчатое звучание чужого смеха. От этого хочется выть, потому что разрушительное, гиблое чувство, кипящее в груди, не укладывается ни в какие слова, ни в какие признания: Тайлер носит его внутри себя и не может им поделиться. Когда они заканчивают с посудой, Джош спрашивает: — Посмотрим какой-нибудь фильм? И буднично, словно ничего особенного не происходит, Тайлер говорит: — Конечно.*
Он осознает свою ошибку, когда они перемещаются в гостиную. Перед приходом Джоша Тайлер собирался прибраться в квартире — собирался, — но отвлекся на готовку и совсем забыл о том, что ему следовало бы быть осторожным, более разумным, более внимательным. — Что это? — спрашивает Джош, и Тайлер, перебирая боксы с дисками, отвлеченно отзывается: — Хм? — Это, — говорит Джош, поднимая с дивана старый свитер. Уродливая, давно пришедшая в негодность вещь. Растянутая бежевая пряжа, а на груди — нелепый рисунок из оленей, снежинок, снеговиков и огромное, вышитое красными нитками сердце. В нём зияет проеденная молью дыра, пряжа топорщится в разные стороны. Настоящее сердце Тайлера срывается с места и камнем падает вниз, больно ударяясь о решетку ребер. — Это свитер. — Я вижу, — легко отзывается Джош. — Но его ведь проела моль?.. Не думаю, что его ещё можно спасти. Он ничего не знает. Он не понимает, о чем говорит. Из его уст эта фраза звучит как приговор, и Тайлер вдруг чувствует подкатывающую к горлу панику. Он стоит посреди своей гостиной и не может пошевелиться, в голове гулко, пусто — никаких подходящих слов. Ему приходится сжать кулаки, чтобы сдержаться и не броситься к Джошу, пытаясь отобрать у него находку. — Эй, это же просто свитер, — успокаивающе говорит тот. У Тайлера на глаза наворачиваются слезы. Это просто свитер. Это не просто свитер. Прямо сейчас Джош держит в своих руках кусок жизни Тайлера длиною в почти три года. Он держит рождественский подарок от человека, которого когда-то давно Тайлер собирался любить до самой старости — искренне и беззаветно, прямо как пишут в книгах. Главное материальное воспоминание об отношениях, которые пропустили сквозь себя, как через мясорубку, но в то же время подарили счастье, равного которому не было никогда. Посреди вышитого сердца красуется зияющая дыра. Ни этот свитер, ни эти отношения уже не спасти, и Тайлер понимает это. Конечно же, он понимает это, но… Не то чтобы он всё ещё хочет вернуть их (нет, он уже понял, что этого не случится), просто он пока не готов расстаться с ними насовсем. Ему кажется, что, уничтожив последнее напоминание о них, он словно бы уничтожит и часть самого себя в придачу. Он останется ни с чем. Сейчас у него хотя бы есть этот призрак давно почившей любви, это напоминание о временах, когда Тайлер ещё был кому-то нужен, а что будет потом?.. Джош не в счет, Джош не в счет, потому что он наверняка не задержится надолго, ведь Тайлер — жалкий, Тайлер — плохой человек. Он недостоин ничего хорошего. Он всегда всё портит. И он умудрился испортить всё снова: этим вечером они с Джошем могли бы посмотреть фильм, сидя рядом на одном диване, могли бы хорошо провести время, но Тайлер стоит посреди своей гостиной, смотрит на уродливый свитер и плачет. Он никак не может заставить себя перестать. Злые, отчаянные слезы жгут ему глаза, когда он сдается и прячет лицо в ладонях. После расставания он, конечно же, плакал, но никогда ещё не делал этого так — самозабвенно, с надрывом, с судорожными вздохами, от которых потом ножом режет в груди. Оказывается, ему это было нужно. Вот что ему было нужно: собственная открытость, уязвимость, боль, а вовсе не силы. Он не сразу замечает, что его обнимают чужие руки. Джош крепко прижимает его к себе, тихо шепчет куда-то в висок: «Всё хорошо, всё хорошо, всё хорошо». Он так в этом уверен. Тайлер больше не уверен ни в чём. Впрочем, он всё равно благодарен, он хочет сказать Джошу, что тот потрясающий, чуткий, но эти слова застревают в горле, не выбираются наружу. Наружу выбирается нечто другое: тихие, задушенные звуки, как будто Тайлер задыхается или умирает. Он задыхается. Он умирает. Целый мир встает ему поперек горла. — Хей, поговори со мной?.. Тайлер слышит: «Я действительно хочу помочь тебе». Тайлер молчит. Джош говорит: — Ты и тот парень, ну, который больше не твой парень… Что же всё-таки случилось? Тайлер слышит: «Из-за чего вы расстались?» Тайлер говорит: — Я — плохой человек. Джош говорит: — Хей, нет. Это не так. — Это всегда было так, — срывающийся шепот, чистосердечное признание. — Я просто всегда недостаточно старался, не хотел признавать очевидное, и… — Стой, — перебивает Джош. Голос у него звучит серьезно и задумчиво, и это невольно заставляет прислушаться к нему. — Штука в том, что никто из нас не рождается с мыслью о том, что он — плохой человек. Так не бывает. Почти все подобные мысли приходят к нам извне. Могу я предположить?.. — Тайлер не отвечает ему, он не может даже открыть рот, но Джош и сам продолжает: — Кто-то другой говорил тебе это. Кто-то близкий — иначе ты не стал бы терпеть. Это было больно, но всё происходило так часто, что в конце у тебя просто не было иного выхода, кроме как согласиться, — Джош придвигается ближе, вздыхает, и тон голоса у него становится настойчивым, острым, как осколок стекла. — Кто говорил тебе это, Тайлер? Кто это был? Тайлер больше не плачет. Он тяжело дышит, уткнувшись лбом в чужое плечо. — Я… — начинает он, но тут же замолкает, прикрывает глаза. — Ты знаешь. — Допустим, — сдержанно соглашается Джош. — Но вы же расстались. Этого человека больше нет в твоей жизни — всё, конец. Почему ты до сих пор позволяешь ему оказывать на тебя такое сильное влияние? Это простой вопрос — и в то же время нет. В затейливом круговороте человеческих отношений вообще не бывает ничего простого. Признать, что твоя любовь, возможно, медленно гнила изнутри ещё задолго до непосредственной катастрофы — это сложно (мир катился в пропасть, а ты не заметил). Признать, что не вся вина, лежащая на твоих плечах, по праву принадлежит тебе — это невыносимо (неужели у тебя было право воспротивиться, дать отпор, а ты не воспользовался им и просто позволил всему ужасному происходить с тобой). Это тяжело. Это приходится делать. Вина и рваный свитер — единственное, что осталось у Тайлера на память, и потому он так осточертело цепляется за них, пытаясь удержать образ некогда близкого человека. Но вместе с ним он невольно удерживает внутри и чувство стыда, слезы, свою трехчастную молитву. «Ты плохой человек». «Ты недостоин ничего хорошего». «Ты никогда не сможешь это изменить». Тайлер осторожно повторяет её про себя и вдруг с удивлением понимает, что в его голове эти слова произносит чужой голос. Знакомый голос. Последние три года Тайлер всегда верил ему — похоже, даже больше, чем себе. И ему вдруг становится ужасно обидно: неужели он теперь до конца жизни вынужден мучиться во имя чужой прихоти, ложными обвинениями отравляя себе каждый день?.. Неужели он недостаточно настрадался? Тайлер все ещё не до конца верит себе. Но он больше не один. Оцепенение слезает с него, как обваренная кожа. Он поднимает голову, смотрит на Джоша и говорит: — Если ты считаешь, что я не прав… Пожалуйста, убеди меня. Джош медленно кивает головой, облизывая губы. Он думает, перебирает в голове варианты. Тайлер его не торопит. Он с замиранием сердца ждет чуда — хоть и сам не понимает, какие именно слова жаждет услышать. За последние месяцы его друзья и родственники говорили ему много разных вещей, и ни одна не попала в цель. Какие-то из них давили, какие-то — оскорбляли, какие-то казались ужасно неискренними. Невелика вероятность и того, что Джош сможет помочь ему. Но — и это важно — сейчас всё иначе. Сейчас Тайлер сам хочет получить помощь. — Джош, — взволнованно говорит он. Тот обхватывает его лицо руками. — Тебя от ранней зари ищу я, — начинает он, и холод под ребрами заставляет Тайлера мгновенно замереть на месте. Он узнает эти строки. Осознание сковывает его, как кандалы, собственный пульс оглушает. Тайлер одновременно слышит и не слышит всё это. Внутри него — треск и слепящий свет, за ресницами полыхает. Не может же Джош, в самом-то деле… Не может же он… — Тебя жаждет душа моя, — на щёку ложится теплый поцелуй. — По тебе томится плоть моя в земле пустой, иссохшей и безводной. Джош пробегается пальцами по скулам и вискам, словно пытаясь запечатать слова внутри чужого тела. — Чтобы видеть силу твою и славу твою, как я видел тебя во святилище, — он целует Тайлера в лоб, снова в щёку, в уголок губ. — Ибо милость твоя лучше, нежели жизнь. В груди всё становится слабым и хрупким, как стрекозиное крыло. Кожа у Тайлера горит — от смущения, возбуждения, нервного страха, — и ему хочется брызнуть на неё водой, чтобы услышать шипение раскаленного железа. Истосковавшись по ласке, он подставляет лицо ещё и ещё, снова и снова. Ему хочется вывернуться наизнанку, чтобы впитать этот момент собой. Ему необходимо запомнить абсолютно всё, что происходит. Джош целует его и говорит: — Уста мои восхвалят тебя. Джош говорит: — Так благословлю тебя в жизни моей. Джош говорит: — Во имя твоё вознесу руки мои. Тайлер слышит: «Я люблю тебя». Он думает, что ослышался. Это чувственный, интимный момент, лишенный всякого намёка на физическую близость. Тайлер и Джош стоят в гостиной, прижавшись друг к другу. Закрыв глаза, Тайлер слушает, как влажно стучит сердце в чужой груди. Чужие руки успокаивающим теплом лежат у него на лопатках, в голове томится оглушающая тишина — как после взрыва. («Ты ни в чем не виноват»). Невозможно выстроить себя заново, не разрушив полностью. В мир медленно начинают возвращаться звуки и краски. Тикают на стене часы, журчит вода в старых трубах. В квартире этажом выше кто-то включает музыку. Вечер тихо крадется мимо, купаясь в свете фонарей, и вслед за ним уходят пустота и боль, дыхание вновь выравнивается, высыхают горячие слёзы на щеках. Тайлер и Джош стоят в гостиной, прижавшись друг к другу. Джош ничего не говорит. Тайлер ни о чем не думает.*
Уходя, Джош напоследок крепко обхватывает запястья Тайлера, вынуждая посмотреть на себя. — Напиши мне, окей? — Хорошо. Все те чувства, что он испытывает к Джошу в этот момент, больше не вызывают в нем ощущения беспомощности. Теперь его страсть больше похожа на самую потаенную, светлую мечту: об этом приятно думать, но этому никогда не дано осуществиться (Тайлеру нечего ему предложить). Вопреки всему, это не ранит, не приносит боли. Иногда стоит довольствоваться тем, что есть. Быть в одной квартире, есть за одним столом, делить вечера и разговоры вместо постели — это тоже близость, и её должно быть достаточно. Её должно быть достаточно. Тайлер стоит в прихожей и видит Джоша, который зашнуровывает кеды, видит, как свет лампы ласково обрамляет его лицо, делая кожу ровнее, а взгляд — более темным, пристальным; оттеняют всю палитру зеленого в волосах, очерчивают линию носа, изгиб его губ, и Тайлер лихорадочно, почти отчаянно думает: «Пожалуйста, пожалуйста, пусть этого будет достаточно». Он думает: «Мне так жаль, что я не встретил тебя почти три года назад — до того, как всё началось, до всего этого». Джош говорит: — Напиши мне, окей? Тайлер слышит: «Я за тебя беспокоюсь». Он думает: хватит уже донимать других людей своими проблемами — тем более, тех, кто ему дорог. Он говорит: — Хорошо. Он думает: «Прости. Ни за что на свете».*
Утром он смотрит на мигающий курсор в начале пустой смс и откладывает телефон в сторону. В холодильнике ещё лежат остатки вчерашнего рагу, но Тайлер уходит на работу, не позавтракав.*
— Угадай, что? — воодушевленно говорит Марк. На прилавке лежит вскрытый почтовый пакет. Тайлер не спешит подходить ближе и проверять, что внутри. Попытки Марка заинтересовать его совершенно не действуют. Он проходит мимо, в подсобке вешает рюкзак и ветровку на крючок, принимается прикалывать бейдж к майке. — Типография наконец-то прислала нам стикеры? Слишком уж маленькая посылка, они точно не напутали с заказом? — Это не стикеры, — Марк качает головой, словно пытаясь сохранить интригу, но тут же сдается. — Нам наконец-то пришел десятый выпуск «Сорвиголовы», приятель. В издательстве долго не могли напечатать новый тираж, поэтому пришлось столько ждать. Они даже приложили письмо с извинениями. — О, — ровно и пусто говорит Тайлер. Марк будто не замечает его отстраненности. — В общем, — довольно улыбаясь, говорит он, — ты можешь звонить Джошу. Уверен, он уже заждался. — Да… Да, конечно. Тайлер ждет, пока Марк уйдет в дальний конец магазина. Он хватает конверт и прячет в свой рюкзак, быстро возвращается обратно. Когда над дверью звенит колокольчик, оповещая о приходе первого покупателя, Тайлер уже вновь стоит за прилавком, учтиво спрашивая, нужна ли его помощь. Он так и не достает сотовый из кармана. Чуть позже Марк спрашивает: — Ну что, Джош был рад новостям? — Ещё как, — легко отвечает Тайлер, смотря себе под ноги. — Сегодня отдам ему посылку. Марк хлопает его по плечу. — Джош — хороший парень, — зачем-то добавляет он. Это такое глупое, неизвестно откуда взявшееся утверждение, что Тайлер на секунду даже теряется. С таким же успехом Марк мог бы сказать, что снег белый, а на календаре скоро будет сентябрь. Разумеется, Тайлер знает, что Джош замечательный. Это теорема, не требующая доказательств. Собственная привлекательность — вот что вызывает у него сомнения. — Да, ты прав, — наконец говорит он. — Как у вас с ним дела? — спрашивает Марк. Эта привычка уже давно пустила корни в самое сердце, от неё не отделаться так просто. — Нормально, — на автомате отвечает Тайлер. — Ладно.*
В обеденный перерыв все уходят есть, но Тайлер остается на месте. Тайком он достает из рюкзака конверт, смотрит на выпуск, который когда-то по иронии судьбы свёл его с Джошем. На обложке промокший под дождем Мэтт Мёрдок склоняется на фоне церковного окна. На первом развороте — стандартная вставка о сюжете серии, композиция рисунка построена так, что белый круг у Мэтта над головой похож на нимб. На втором развороте начинается сам комикс. Тайлер читает: «Вот как ощущается депрессия: представь себе, как только можешь, самых дорогих на свете людей. Они тянутся к тебе, с любовью и заботой, но ты не можешь протянуть руку им в ответ. Ты хочешь сделать это, но твои руки не двигаются. Ты знаешь, что должен хотя бы окликнуть их, но невыносимо трудно даже дышать. Депрессия — это нечто живое, и она существует, питаясь твоими самыми тяжелыми переживаниями. Она всегда голодна. Стоит чему-то воспротивиться ей (хоть чему-то) — и депрессия тут же даст отпор. Всё, что помогает тебе чувствовать себя лучше, все, кто приносит тебе радость — депрессия вытеснит это, чтобы и дальше беспрепятственно расти. Её главная цель — изолировать тебя. В худшем случае, она просто обездвиживает жертву — лишь бы только та совсем ничего не чувствовала. В худшем случае, она опустошает, высасывает все соки. Ты словно парализован». Почти вся страница закрашена черным, белые буквы резко выделяются на фоне темноты. Тайлер откладывает комикс и смотрит в окно. Утро вместе с дождем растворилось в горячем месиве времени, ясный день солнцем сияет с небес. На улице уже прохладно, ветер то и дело ерошит листву на деревьях, но прохожие идут мимо, улыбаясь, наслаждаясь концом лета. Голуби пьют воду из лужи, которая блестит в солнечных лучах, будто ртуть. Тайлеру вдруг хочется, чтобы Джош ворвался в магазин прямо сейчас, за полдня до конца рабочей смены, и увез его в кафе, магазин или клуб, далеко-далеко — в другой штат, на другой конец света. Так далеко, чтобы можно было хоть ненадолго сбежать от себя. Это иллюзия. Ни один концерт, ни одна прогулка по парку не спасет Тайлера от того, что с ним происходит. Трудно смириться с тем, что однажды всё может перевернуться с ног на голову, лишив опоры под ногами, но ещё труднее — признать, что жизнь на этом не заканчивается. Зуд от заживающей раны всегда кажется намного больнее самого удара. Тайлер вздыхает и прячет комикс обратно в рюкзак. Он оглядывается вокруг — в магазине со всех полок на него смотрят супергерои, персонажи из популярных сериалов и фильмов. Это чем-то похоже на иконостас в огромном, нарядном соборе. Пыльные лучи солнца падают через окно — не разгоняют полумрак, а так, украшают его, как витые полоски серпантина. На какое-то мгновение тишина дарит ощущение защищенности. Вокруг нет ни души. Голод почти не дает о себе знать.*
Вечером Джош звонит ему, и Тайлер не берет трубку.*
Ему снится кошмар. Два человека стоят посреди огромной свалки: кучи мусора вздымаются к самым облакам, точно горы, точно волны цунами. Солнце прячется за полупрозрачной кисеей облаков, от земли пахнет сладковатой гнилью. В осколках разбитого стекла, разбросанного вокруг, отражаются лишь пустые глаза. — Послушай, Тайлер, — громко скандирует человек, у которого не видно лица. — Ты не даешь мне того, что мне нужно. Тебя как будто никогда не бывает рядом. У меня такое ощущение, что мысленно ты постоянно черт знает где. Что может быть важнее меня? Мы больше не пара? Ну же, ответь мне! Тайлер не смог бы ответить, даже если бы захотел. Его губы сшиты плотными нитками, и когда он пытается открыть рот, раны начинает жечь, по подбородку течет кровь. Он пытается порвать швы, но они не поддаются — нитки лишь сильнее впиваются в губы. На коже остаются царапины от ногтей. Парень без лица кричит: — Знаешь что? Это худшие отношения, которые у меня были! Ты просто не умеешь любить, понимаешь?.. Кто захочет оставаться с таким человеком, как ты? Из-за облаков выходит солнце, тут же становится душно и жарко. Воздух густеет, словно кисель, липнет к потному лицу. Стеклянное крошево вокруг блестит, как бриллианты, и хрустит под ногами, как кости. Смрад от свалки становится невыносимым, от него слезятся глаза, дышать становится невозможно, и Тайлер не может сделать вдох, не может проснуться. Он падает на колени, руками хватаясь за горло. — Ты всегда всё портишь. Ты всегда делаешь всё не так. Я больше не могу терпеть это, Тайлер. Никто не сможет. Любовь для тебя — это нечто совсем другое, это почти как религия, понимаешь? И это пугает. Никто никогда не подпишется на такое добровольно. Тайлер хрипит. Тайлер задыхается. Тайлер умирает и попадает в ад. Ад похож на огромное незасеянное поле, по которому разбросаны дырявые шины, выпотрошенные старые диваны, исписанные тетради, гильзы от пуль, пустые банки из-под таблеток. Телевизоры уставились в небо незрячими глазами-экранами, рядом лежат горшки с сухой землей без цветов, пустые ульи, уродливые трехколесные велосипеды, пробитые барабаны, огромные глобусы. У мёртвых птиц надломленные и торчащие, будто плавники, крылья, и всё вокруг приукрашено кружевом колючей проволоки, людскими костями, вырванными из Библии страницами, укулеле с лопнувшими струнами. Всюду стоят незнакомцы без лиц, застывшие в статичных позах, словно манекены. Два парня в рваных майках заматывают лица скотчем. Чей-то тонкий силуэт, объятый цветочной вуалью, сжимает в руке нелепые белые очки. Оранжевая роба заключенного больше похожа на смирительную рубашку. Медленно догорает одна из искореженных, сплющенных машин. Красные пиджаки, желтые пиджаки, лыжные маски, узкие джинсы. Чьи-то остриженные волосы всех цветов радуги сплетаются в воздухе, как паутина. Куски тел, лежащие кругом, будто запчасти, закрашены черным и красным — головы и шеи, кисти рук и глаза, глаза, глаза. Два человека стоят посреди всего этого на расстоянии нескольких шагов друг от друга — единственные здесь, кто дышит. Тайлер не видит чужого лица, не узнает его. Туман скрывает самое главное, оставляя взгляду лишь детали — искусанные губы, руки с мозолями от барабанных палочек, тонкая летняя майка с «Риком и Морти». Ритм чужого дыхания кажется знакомым. Тайлеру нравится прислушиваться к нему. Ему хочется окликнуть этого парня, позвать по имени, но он молчит. На суровой нитке, которой прошиты его губы, запеклась кровь. Тайлер стоит на месте. Ровно до того мгновения, пока другой парень сам не протягивает руку вперед, будто подманивая, чтобы чужое лицо коснулось. Тайлер сдавлено сглатывает и делает неуверенный шаг вперед — один, два, три, замирает. Солнечный луч вспарывает туман, словно нож, и падает в пустоту между ними, отражаясь в осколках стекла. Тайлер жмурится, прикрывает глаза рукой. Ветер гоняет исписанные нотами и словами листы бумаги, где-то вдали с грохотом падает старая рама без стекол. Тайлер вздрагивает от громкого звука. И просыпается.*
Днем он подумывает о том, чтобы написать Джошу. Подумывает об этом.*
Он скучает по поцелуям. Поздней ночью Тайлер лежит в темноте своей квартиры и думает о том, как приятно было бы ощутить чужое прикосновение к своему лицу. Он вспоминает руки Джоша, когда тот мокрыми пальцами гладил его по закрытым векам, пытаясь смыть с них луковую горечь. Он представляет, как Джош обхватывает ладонями его шею, придвигается ближе, прижимается к нему своим теплым ртом, молча убеждая довериться, открыться, забыть обо всем. Есть вещи, которые в какой-то момент кажутся невероятным открытием, хотя, пожалуй, в их существовании не должно быть ничего удивительного. У Тайлера есть целый список. Одна выпитая на ночь кружка кофе не сыграет никакой роли, но две — это уже плохая новость. Скорость, с которой растут волосы, обратно пропорциональна тому, насколько тебе нравится новая стрижка. Люди охотнее покупают комиксы, если ты убедишь их, что персонажи оттуда хоть чем-то похожи на них самих. Ощущение чужих прикосновений может вплавляться в кожу и оставаться там надолго — на день, на неделю, на всю жизнь. Иногда бывает тяжело засыпать одному.*
Дырявый свитер по-прежнему лежит на диване в гостиной. Тайлер его ненавидит.*
Через пару дней он собирается позвонить Джошу, но почему-то набирает номер матери. Её голос звучит удивленно — это первый раз за последний год, когда сын позвонил ей сам. Она старается не показывать этого, но Тайлер всё равно замечает. Он оставляет её замешательство без комментариев. Каким-то особым чувством мать сразу ощущает, что что-то не так. Никаких рассказов о Заке или Мэдди. Никаких сплетен, услышанных по телевизору. Если бы Тайлер хотел именно этого, он мог бы просто зайти в Инстаграм. Но он позвонил сам — впервые за год. Мать сразу переходит к делу. — Как ты, дорогой? — спрашивает она. — Чудовищно, — говорит он спокойно. — В полной истерике. — Что-то произошло? — как будто у любой эмоции непременно должна быть причина. Она наверняка воображает себе всевозможные беды и катастрофы: пожары, ограбления, ранения и увечья. Это именно то, о чем приглушенными голосами говорят в новостях. Это именно то, чего обычно боятся люди. Мало кто владеет искусством бояться того, чего следует. Тайлер отвечает, даже не успевая подумать: — Мне кажется, я влюбился. Мать озадаченно молчит. Тайлер чувствует себя очень глупо. Он стоит у окна, прижимая телефон к уху, и смотрит на то, как пасмурное небо отражается в матовом зеркале луж. Асфальт на тротуарах будто глянцевый. По дороге у дома проезжает машина, оставляя после себя рябь на воде, и Тайлеру вдруг на какую-то секунду кажется, что не было последних трех лет, не было Джоша, не было бессонных ночей и тихих, бесслезных истерик. Вопреки ожиданиям, от этого не становится легче. — И… это плохо? — говорит, наконец, мать. Их разговор похож на игру в вопросы: она спрашивает, Тайлер отвечает. — Пока нет, — говорит он. — Но всякое может случиться. Он не уточняет, что именно подразумевает под словом «всякое», но мать, кажется, и так понимает. Тайлер — её сын; она уже двадцать четыре года выискивает скрытые смыслы за его словами и действиями, у неё достаточно опыта. Она в курсе, что он любит брать всю вину на себя и всегда подолгу отходит от разочарований. Она в курсе, что происходило с ним последние несколько месяцев; Тайлер постоянно врал и недоговаривал, но она не могла не догадаться. Помочь — тоже не могла. Это была его трагедия, от которой он должен был оправиться сам. — Ты… ты боишься, что это может произойти снова? Она не уточняет, что именно подразумевает под словом «это». Тайлер понимает. Он не торопится отвечать. Мать права. Своей простотой её утверждение, замаскированное под вопрос, обесценивает почти всё, что с ним происходит, но точность формулировки припечатывает к месту, не давая возможности возразить. Настолько незамысловатая и горькая правда, что ею невозможно не подавиться. Но и это не всё. Страх никогда не бывает просто страхом. За ним вереницей тянется след из тревог и прошлых ошибок, из тягостных мыслей, которые колючей проволокой опутывают голову. Тайлер боится очередного провала. Тайлер боится, что Джош ошибается в нём и скоро это поймет. Тайлер так любит Джоша, что ему необходимо спасти его от главной угрозы их отношениям — себя самого. Он не знает, как рассказать обо всем этом. Мать ждет его ответа. Тайлер вздыхает. — Что мне делать? — теперь его очередь задавать вопросы, но мать лишь хмыкает в ответ. — Я не знаю, — честно говорит она. — Мне кажется, никто не знает. Я столько лет замужем за твоим отцом, и всё равно иногда меня посещает мысль: «А вдруг он уйдет?» Никто не может гарантировать нам безопасность. Это ужасно, но… — она переводит дыхание, собираясь с мыслями. — Наверное, это нормально. Может, любовь — это и есть страх. Любовь — это когда вы вдвоем боитесь одного и того же. Всё может рухнуть в любую минуту, но прямо сейчас, прямо здесь вы вместе, — её голос становится мягче, когда она улыбается. — Это лучше, чем постоянно переживать по поводу того, чего ещё не случилось. Тайлер прислоняется лбом к оконному стеклу. Оно прохладное, и это успокаивает, дает ему точку опоры. Усталость обрушивается резко, будто нож гильотины. Тайлер вдруг чувствует себя запертым в собственной пустой квартире, и ему хочется со всех ног выбежать в прихожую, подъезд, на улицу, чтобы ощутить запах сырости и капли дождя у себя на лице. Вместо этого он просто открывает окно. Сквозняк пробирается сквозь шторы и заключает Тайлера в ледяное объятие. Тот поеживается. («Ты ни в чем не виноват»). — Мне не хочется всё время жить в страхе, — говорит он. Мать с легкой, совсем не обидной насмешкой фыркает в ответ. — Как будто у нас есть выбор, милый. Постоянно бояться — это и значит быть человеком, — она ненадолго замолкает, потом мечтательно вздыхает. — Ну же, Тайлер. Я ведь читала твои стихи. Мне казалось, что из всех моих детей уж ты-то точно первым поймешь и примешь такие очевидные вещи. — Я понимаю, просто… — он трет переносицу пальцами. — Это всё сводит меня с ума. — Может, любовь и должна быть такой. — Это совсем не похоже на то, о чем обычно поют в песнях, — с наигранной обидой замечает Тайлер. Губы вздрагивают, сдаваясь под напором улыбки. Сами собой расправляются плечи. Ему легче. — Тогда напиши свою собственную песню, — говорит мать. — Давно не слышала от тебя ничего нового. — Не было настроения, и… — Да, — перебивает она, — я знаю. И он вдруг чувствует: да, это правда. Долгое время Тайлер был не в состоянии говорить о себе, но его мать всегда была рядом, была готова прийти на помощь в любой момент. Тайлер был не в состоянии говорить о себе, но ей это было и не нужно — она понимала его в детстве, понимает и теперь. Тайлер просто настолько закрылся в своей боли, что не сразу это заметил. И он говорит: — Хочу тебя обнять, мам. Она смеется в ответ — у неё красивый смех, звонкий и переливчатый, с хрипотцой. — Приезжай в гости, дорогой. И возьми с собой Джоша. После того, как они прощаются, Тайлер долго стоит у открытого окна и дышит полной грудью.*
Всю неделю Джош пишет смски: «Как у тебя дела?», «Почему молчишь?», «Я за тебя переживаю». Тайлер читает их, но не может найти в себе сил, чтобы ответить.*
Когда он в очередной раз отказывается идти со всеми на обед, Марк хмурится. — Ты похож на мешок с костями, чувак, — говорит он. — Когда ты в последний раз ел? Тайлер пытается вспомнить, и его молчание затягивается. Марк красноречиво вскидывает бровь. — Сегодня ты идёшь со мной, никаких отговорок. И ты съешь что-нибудь, слышишь меня? Даже если мне придется привязать тебя к стулу и кормить с ложки. — Кинково, — вяло пытается отшутиться Тайлер, но все игнорируют его. — Эй, Джек! — Марк окликает одного из их коллег, и тот выглядывает из-за стеллажей, держа новую партию комиксов в руках. — Мы идем на обед, магазин остается под твою ответственность. Джек кидает удивленный взгляд в сторону Тайлера, но лишь пожимает плечами. — Нет проблем. Возьмите мне, типа, какой-нибудь сэндвич. В кафе через дорогу много народа и мало света, воздух пропитан запахом разогретого масла. Марк берет себе бургер, Тайлер берет себе крем-суп, и они садятся за столик к ребятам, которые работают в музыкальном магазине по соседству. Все они знакомы друг с другом. Общие обеды — это старая традиция. Тайлера не было здесь несколько месяцев, но все по-прежнему рады его видеть. У Хэйли теперь ярко-желтые волосы, у Пита — несколько новых татуировок, Патрик всё так же не расстается со шляпой даже в душном помещении. Они болтают, периодически включая в разговор и Тайлера, но не пытаются насильно развеселить его, не требуют от него, чтобы он был в порядке. Пит ворует у Патрика картошку фри, тот в отместку тайком допивает у Пита молочный коктейль. Хэйли предлагает всем попробовать новый пудинг — сезонное предложение в меню. По громкой связи играет Кэти Пэрри. Марк пачкает кетчупом рукав рубашки. Все смеются. И в этот момент забывается всё плохое, в груди словно наполняется гелием огромный воздушный шар. Тайлеру спокойно, как никогда. Он доедает свой суп, а потом, улыбаясь, ворует картошку у Патрика. Пит видит это и ухмыляется. Вокруг много людей. Всё в порядке. Голод почти не дает о себе знать.*
Джош приходит к нему в магазин ближе к закрытию, встает в дверном проеме и даже не пытается притвориться, будто его интересуют выставленные на витринах комиксы. — Привет, — глупо говорит Тайлер, стоя за кассой. Вопреки его ожиданиям, Джош не выглядит злым — скорее, обеспокоенным. — Хей, — говорит он, подходя ближе. — Ты не отвечал мне целую неделю. Всё хорошо? Его зелёные волосы уже успели слегка выцвести; сегодня на нём майка с логотипом Аутласта и рваные черные джинсы. Ни уставший вид, ни мелкие несовершенства кожи не портят его — Джош всё ещё выглядит как вымышленный персонаж, потому что настолько идеальных людей просто не бывает. Тайлер так соскучился по нему, что ощущает свою тоску точно ампутированную конечность, точно огромный хирургический шов на груди, в котором забыли скальпель и пинцет, и немного ваты. Это невыносимо: прошло так мало времени, а ему уже хочется жадно обнять Джоша при встрече, прижаться вплотную, долго-долго не отпускать. — Всё окей, — говорит он, и ложь дается легко. — Просто телефон сломался. Прости. По чужому лицу быстро проносится тень облегчения. — А, ясно. Просто хотел узнать: сегодня будет та вечеринка, о которой я говорил тебе… Хочешь пойти? Тайлер не хочет никуда идти. Тайлер хочет, чтобы Джош поцеловал его, прижав к прилавку. Он прекрасно знает, что Марк и Джек тайком подслушивают их разговор, прячась за стеллажами, и это раздражает. Чужое внимание лишает возможности сказать «нет». Это всё равно что делать предложение в многолюдном месте — любопытные взгляды присутствующих не оставят никакого выбора. Кофейни, концерты, прогулки — всё это уже пройденный этап. Раньше Тайлер был благодарен Джошу за то, что тот никогда не выходил за рамки дружественных отношений, но теперь это тяготит и мучает. Тайлер жаден до близости, ему хочется большего. И в то же время он боится близости. Боится, что ошибется и вновь упустит свой шанс на счастье. Недосказанность висит над ними бетонной плитой. — Конечно, — бесцветно говорит Тайлер, подхватывая с пола свой рюкзак. — Эй, Марк! Могу я уйти?.. — Идите-идите, — доносится из-за стеллажей. — Никаких проблем, бро. Джош не чувствует подвоха и мельком улыбается, глядя вглубь магазина. Тайлер должен быть благодарен Марку. Он ему благодарен.*
В пикапе Джоша пахнет чупа-чупсами. Тайлер приоткрывает окно, чтобы впустить в салон немного свежего воздуха. Начинает урчать двигатель, машина трогается с места, и все ещё витающая в воздухе недосказанность пристраивается на заднем сидении, дыша прямо в затылок. Тайлер ожидает, что Джош заведет беседу, начнет задавать вопросы или требовать объяснений, но тот молчит. Это странно. Ложь про сломанный телефон кажется глупой даже самому Тайлеру. Он готовился к худшему, но его так и не случилось, и, вопреки логике, это настораживает даже больше. Чтобы хоть чем-то разбавить тишину, он говорит: — Прочитал книгу твоей сестры. Пожалуй, это безопасная тема. Джош оживляется. — И как тебе? — У неё и вправду талант. Она творит со словами потрясающие вещи. — Да, — в голосе проскакивает нотка гордости, — я говорил ей то же самое. — Её книга определенно заслуживает публикации, — Тайлер прикусывает губу, на секунду отводя взгляд. — И ты можешь не отвечать мне, но… У Эшли была депрессия? Она… пишет слишком искренне, как будто не понаслышке знает об этом. Джош смотрит на дорогу, крепко сжимая руками руль. Тайлер украдкой смотрит на него и видит плотно сжатые губы, отсутствующее выражение лица, ломко ссутулившуюся спину, побелевшие костяшки пальцев. Человек, полный солёных слёз. Догадка приходит раньше, чем Джош открывает рот. — Нет. Депрессия была у меня. Пикап останавливается на светофоре, мерно щёлкает включенный поворотник. Тайлер не знает, что ответить. Он пытается как-то свыкнуться с этим открытием, но оно никак не укладывается у него в голове. Оно не вписывается в образ Джоша — всегда веселого, всегда готового выслушать и прийти на помощь. Тайлер повторяет последнюю мысль про себя и тут же чувствует, как щёки обдает стыдом. Он прокололся на одном из самых популярных клише. С чего он взял, что у часто улыбающегося человека всё обязательно должно быть хорошо?.. Он был слишком зациклен на своей боли и не видел того, что происходило вокруг. Если подумать, Джош мало и редко рассказывал о себе — Тайлер ничего не знает о его жизни, совсем ничего. — Мне… жаль, — наконец говорит он, и в затянувшейся тишине это звучит вымученно и как-то по-детски. Загорается зеленый свет. Джош поворачивает на перекрестке. — Всё нормально, — с подчеркнутой легкостью отзывается он, не меняясь в лице. — Моя семья очень помогла мне. Эшли всегда была готова выслушать. У неё было что-то типа теории: если тебе плохо, надо попытаться подобрать как можно более точное слово или фразу, чтобы описать своё состояние. Это позволяло мне отвлечься, а ей — лучше понять меня. Мы целыми вечерами сидели и листали словари в поисках формулировок… — Джош сдержанно усмехается. — В итоге накопилось много материала, и она начала писать стихи. Тайлер смотрит вниз, на свои лежащие на коленях руки. Долгое время он не говорил о себе откровенно, потому что слова, которые приходили ему в голову, казались глупыми и неподходящими. Как только он снова начал писать пару недель назад, ему опять захотелось общаться. Эшли Дан, похоже, чертовски умна. — Ты был не против? — спрашивает Тайлер. — Нет, это было интересно, — Джош качает головой. — Я даже помогал ей иногда. С подбором рифмы у меня не очень, но зато я хорошо чувствую ритм — играл когда-то на барабанах. Тайлер давит в себе порыв спросить, почему больше нет. Пикап едет в сторону пригорода. Улицы становятся уже, дома — ниже. Медленно темнеет, совсем скоро зажгутся фонари. Высокие серые столбы вдоль дороги соединены нервами электропроводов. Тайлер смотрит на профиль Джоша, обрисованный предзакатными лучами, и чувство привязанности к кому-то, спаянности с другим человеком вновь приходит к нему через образы, чувства, через мышечную память тела. Грудную клетку словно заполняет теплой водой. Его тянет к Джошу так сильно, что это уже невозможно игнорировать. Тайлер подается вперед, собираясь сказать что-то глупое, сделать что-то глупое, собираясь рукой выдрать у себя из груди остатки сердца и швырнуть их Джошу прямо на колени, но тут пикап съезжает на обочину и тормозит. — Приехали, — говорит Джош. Момент упущен. Тайлер отстегивает ремень безопасности и выходит из машины.*
Внутри дома стены дрожат от музыки. Всюду царит полумрак, стоящие в прихожей и коридоре люди бросают оценивающие взгляды на Джоша и Тайлера, когда те проходят мимо. Виднеющийся в дверном проеме кухонный стол заставлен бутылками с алкоголем, шейкерами и одноразовой посудой. Из гостиной убрана вся мебель, освободившееся пространство переделано под танцпол. Откуда-то из глубины толпы к ним проталкивается вертлявый темноволосый парень. — Джош, ты приехал, чувак! — он салютует ему стаканом пива так энергично, что чуть не проливает всё на себя. Джош придерживает его за локоть, улыбаясь. — Привет, Брендон. — Чувствуйте себя как дома! Вся выпивка на кухне. Надеюсь, там ещё есть хоть что-то приличное. — Чел, я за рулём. — Останешься на ночь? Или вызовете такси? Джош качает головой. — Я просто не буду пить. Брендон в притворном испуге округляет глаза, хватаясь за сердце. — Нет, — удивительно твердым для его состояния голосом говорит он. — Нет, приятель, так не пойдет. Ты не для того в кои-то веки приехал на вечеринку ко мне, чтобы пугать всех своей трезвой рожей. Вы оба переночуете тут — если что, на втором этаже есть гостевые спальни. На крайний случай, в подвале лежат спальники. Серьезно, чувак. Тебе нужно расслабиться. Тайлеру не кажется это хорошей идеей, но Тайлер не против расслабиться. Брендон игриво толкает Джоша плечом, и тот смеется. — Ладно. — Аллилуйя, — Брендон снова салютует стаканом. Пиво льется на пол, заставляя всех вокруг брезгливо отступить в сторону. — Веселитесь! — Есть, сэр. Когда Брендон нетрезвой походкой уходит обратно в гостиную, Джош поворачивается к Тайлеру, прикусывая губу. — Ну что? — спрашивает он. — Как насчет ночевки? Тайлер обводит взглядом комнату и пожимает плечами. — В крайнем случае, мы всегда сможем вызвать такси. Они выпивают по стакану виски-колы. Парень, который делал им коктейль, не поскупился на «Джек Дэниелс», и теперь Тайлер чувствует сладкий ожог алкоголя у себя в горле. Джош приносит добавку. Они выпивают ещё. На кухне они знакомятся с двумя парнями, которые работают вместе с Брендоном в звукозаписывающей студии. У обоих — очень приятные улыбки и миллион забавных историй про работу с начинающими исполнителями. У Даллона и Кеннета очень смешная разница в росте: когда Даллон пытается сказать что-то, перекрикивая музыку, ему приходится наклоняться к остальным, складываясь чуть ли не напополам. Вчетвером они выпивают ещё, потом Кеннет утягивает всех в гостиную, чтобы потанцевать. К этому времени связь Тайлера с реальностью уже становится тонкой и зыбкой, как нить паутины. Он ощущает блаженную расслабленность во всем теле, голова как будто набита сахарной ватой. Немного мутит, во рту теплится кислый привкус. На танцполе тесно, невозможно даже повернуться, не задев кого-нибудь локтем. Тайлер не особо умеет танцевать, но сейчас его это не заботит — музыка слишком громкая, цветные лучи подсветки бьют по глазам. Он чувствует, как Джош то и дело прижимается к нему бедрами; в такой толкучке трудно сказать, сделано ли это намерено. Жарко. Майка липнет к телу. — Я отойду на секунду, — сквозь энергичные биты очередного трека кричит Тайлер. Даллон наклоняется ближе. — Что? Джош машет рукой, кивая. По сравнению с гостиной, в коридоре как будто в разы больше воздуха, температура сразу падает на добрый десяток градусов. Тайлер прислоняется к стене, закрыв глаза и запрокинув голову. Он пытается отдышаться. Ему хорошо — внутри словно лопаются пузырьки пены шампанского. Нет зажатости, нет тревоги, нет тягостных мыслей. Кто-то зовет его по имени. — Тайлер? Тайлер! Привет. Не ожидал тебя здесь увидеть. Он узнает этот голос. Он узнает этого человека ещё до того, как открывает глаза. («Ты виноват во всем»). — Привет. — Теперь ты ходишь по вечеринкам, ну надо же. Это похоже на дежавю, на кошмарный сон, который прорвался в реальность. Стоящий рядом парень выглядит именно так, каким Тайлер его запомнил — и каким хотел навсегда забыть. Когда-то Тайлер любил целовать эти губы, смотреть на эту улыбку, когда-то давно он жаждал прикосновений этих рук к себе. Когда-то он прислушивался к этому голосу и ловил каждое слово. Сейчас кажется, что это было миллионы световых лет назад. — Я пришел с другом, — говорит он. Парень делает шаг вперед, насмешливо вскидывая брови. — Серьезно. Мы едва расстались, а ты уже успел залезть в штаны к кому-то другому? Детка, я зря сомневался в тебе. Всё это — шутка, но и она больно задевает на излете. Пульс колокольным боем начинает стучать в висках. В коридоре стоят и другие люди, но никто не обращает на них внимания. Громкая музыка перекрывает чужие разговоры, в тесном помещении почти полное отсутствие пространства между собеседниками не кажется чем-то угрожающим. Со стороны два стоящих рядом человека наверняка выглядят как двое старых знакомых. Или как друзья. Или как пара. Тайлер чувствует себя так, словно ему в грудь вкручивают штопор. — Перестань, — едва шевеля губами, говорит он. — Ладно, ладно, ты прав. Я не хотел. Просто увидел тебя тут — и решил подойти, я не собирался снова ругаться. Ну… Как дела? Тайлер слышит: «Как тебе без меня?» И отвечает: — Нормально, — сразу на оба вопроса. — Я… рад. Они просто смотрят друг на друга. Почти три года отношений, и им больше нечего друг другу сказать. Нет, это неправда. Они оба обманывают себя. Сказать можно столько, что голова идет кругом от обилия вариантов. «Почему мы расстались? Я по-прежнему люблю тебя. Я всё ещё думаю о тебе, когда прохожу по местам, где мы раньше гуляли, держась за руки. Я всё ещё не могу спокойно слушать песни, которые ты любил напевать, лежа в ванне. Тебя будто ампутировали из моей жизни, и я до сих пор не смирился с утратой». «Как здорово, что мы расстались. Я не могу забыть слова, которые ты сказал мне, когда уходил. Почему мы не разбежались сразу, как только начались проблемы? Ведь даже дураку было понятно, куда всё шло. На что мы надеялись? Посмотри, куда это нас привело: теперь я стою и втайне мечтаю вернуть тебя, хотя и понимаю, что нам намного лучше друг без друга». «Любовь — это когда вы вдвоем боитесь одного и того же. Может, мы просто боялись друг друга». В гостиной кто-то включает неспешный, мелодичный трек, и все парочки тут же устремляются на танцпол, украдкой посмеиваясь, стреляя глазами. Под потолком лениво крутится диско-шар, оставляя на всех вокруг скользящие пулевые ранения из света. Коридор будто бы пустеет. Теперь виден и затоптанный грязный пол, и валяющийся мелкий мусор, и свежее пятно от пролитого пива на ковре, но при этом в помещении становится легче дышать. Тайлер смотрит на стоящего напротив него парня, и ему легче дышать. — Надеюсь, теперь ты счастлив, — говорит он. Старые обиды вдруг сходят с него, как вода. Холодная стена упирается ему в лопатки. Нужно было долгое время изводить себя, фантазируя об этом моменте, чтобы потом резко сдать назад и сделать всё по-другому. — Я на пути к этому, — никакого сарказма, никакой затаенной злобы. — Надеюсь, и ты тоже. — Да… Вроде всё начинает налаживаться. — Это хорошо. Слушай, я… — он теребит пальцами край рубашки. — Если честно, порой я немного скучаю по тебе, мне не хватает наших разговоров. Мы могли бы попробовать остаться друзьями… если захочешь. Тайлер вздыхает. В своем собеседнике он вдруг видит отражение своей собственной усталости, и это заставляет его притормозить, задуматься. Когда-то у него был план. В нем Тайлер представлял себя разгневанным, и остроумным, и отважным, и вместе со своим бывшим парнем он словами вскрывал себе душу — копившиеся годами грязь, недосказанности, мелкие обиды с мерзким хлюпаньем выливались прямо на пол, им под ноги. Реальность оказывается более чуткой и нежной. Все обиды давно сгнили под тремя метрами земли, их скелеты надежно запрятаны в шкафах. Тайлер никак не может заставить себя произнести то, о чем думал все эти месяцы. Раньше он хотел злиться. Теперь это не имеет значения. — Мы можем попробовать, — говорит он. — Но не сейчас. — Не сейчас, — согласный кивок в ответ. — Может быть, никогда. — Как скажешь. Если что, у тебя есть мой номер телефона, — он вздыхает, глядя в сторону. — Мне жаль, что всё так вышло. В смысле, у нас. Тайлер горько усмехается. — Мне тоже. С другой стороны, три месяца порознь — и мы снова можем нормально разговаривать. Ну надо же. Улыбка, которую он получает в ответ — острая и пропитанная ностальгией. Это приятный вид. — Какое достижение. Едкая ирония — одна из причин, по которой он когда-то полюбил этого человека. — Знаешь, я… — Тайлер! — Джош окликает его и подходит ближе, жарко обмахиваясь рукой. — Не хочешь выйти на задний двор? — он запоздало замечает стоящего рядом парня и резко останавливается, хмурясь. — Оу, я вам помешал?.. — Нет, я уже ухожу. Береги себя, Тайлер. — Удачи. Они не обмениваются ни объятием, ни рукопожатием, только едва заметно кивают друг другу. Почти три года отношений — и это всё, что оба могут вынести. Это не так мало, как может показаться. — Кто это был? — заинтересованно спрашивает Джош, глядя вслед уходящему парню. Ночь в самом разгаре. На кухне гости перешли с коктейлей на шоты. В гостиной снова играет что-то быстрое и зажигательное; сквозь дверной проем видно, как посреди комнаты Брендон, Даллон и какая-то темноволосая девушка танцуют так, что остальные поглядывают на них с невольным уважением. — Просто знакомый, — говорит Тайлер. — Ты говорил что-то про задний двор?.. — Там развели костер. Ребята собираются жарить маршмэллоу. — Либо у Брендона самые понимающие на свете соседи, либо он заплатил всему кварталу. Джош криво усмехается, будто бы в шутку приобнимая Тайлера за плечи. Он немного пьян, и у него раскрасневшееся лицо, слегка прикрытые веки. Улыбка кажется ленивой и расслабленной, после танцев тело буквально дышит жаром. Тайлер смотрит на Джоша, и вся жизнь кажется ему одним дурацким долгим днем, который пришлось провести без него. Хочется закричать, потому что нежность, которую он испытывает в этот момент, настолько всеобъемлющая, настолько сильная, что это причиняет почти физическую боль. — Думаю, его соседи просто привыкли и смирились с неизбежным. Тайлер придвигается ближе и вздыхает. — Окей, — говорит он. — Давай только возьмем ещё выпивки.*
Самое приятное время дня — это первые пять секунд, пока не сделан глубокий сонный вдох и глаза ещё закрыты. Столпившиеся вокруг кровати стены медленно приобретают четкость, внутренние часы начинают стучать, за окном светлеет. Рука гладит ровную поверхность простыни. Тайлер ощущает головную боль как звенящий в тишине отголосок веселья — эта боль словно происходит где-то ещё, вовсе не с ним. В незнакомой комнате от подушки пахнет искусственно-приятным кондиционером для белья, на прикроватной тумбочке стоит ваза с фальшивыми цветами, которые выглядят почти как настоящие. Стрелки будильника беспристрастно отсчитывают секунды. Тайлер просыпается в одной из гостевых комнат в доме Брендона, лежа с Джошем в одной кровати, прямо поверх одеяла. Они оба одеты. Их кеды валяются на ковре. Джош глубоко дышит во сне через приоткрытый рот, прижавшись щекой к подушке. Он выглядит умиротворенным, он выглядит уставшим, и Тайлер вдруг чувствует отголоски этих умиротворения и усталости в самом себе. Ему нравится слушать дыхание Джоша. Первые лучи солнца лениво заглядывают в окно. Один из них падает на кровать, скользит по изголовью, и Джош дергается, просыпаясь. — Господи, — сонно бормочет он, потирая лицо. — Который час? — Почти девять. Думаю, все ещё спят. — Наверняка. Можем выбраться на кухню. Хочешь есть? Тайлер думает о горячем кофе, о вафлях, о шоколадных хлопьях или омлете. Живот сводит голодной судорогой. — Нет, — говорит он. — Давай поваляемся подольше. Джош зевает и потягивается. Рубашка поднимается вверх, оголяя полоску бледной кожи, к которой хочется прижаться губами. — Может, залезем под одеяло? Чертово солнце светит прямо в лицо. Тайлер усмехается, соглашаясь. Они накрываются с головой. Лежать в постели в одежде — это странное ощущение: слишком жарко, неуютно, простыни цепляются за грубую ткань джинсов. Одеяло все ещё хранит тепло их тел, весь мир схлопывается до расстояния между их лицами. Тайлер и Джош дышат дыханием друг друга. Они не чистили зубы с утра. Это не имеет значения. Джош шепотом спрашивает: — Хочешь секрет? Тайлер кивает. — Я почти два года ни с кем не целовался. — Что? — с недоверием переспрашивает он. Джош выглядит смущенным, но пытается скрыть это за вымученной улыбкой. — Мне было не до отношений, пока… ну, ты понимаешь. Трудно было найти в себе силы, чтобы поддерживать контакт хоть с кем-то, а секс на одну ночь — вариант не для меня. — Джентльмен, — с наигранной мечтательностью отзывается Тайлер, за что получает тычок под ребра. — Заткнись. — У меня для тебя хорошая новость, Джошуа. Поцелуи — это как езда на велосипеде. Если научился один раз, то потом уже не забудешь. — У меня для тебя плохая новость, Тайлер. В детстве я умел ездить на велосипеде, но сейчас, кажется, уже понятия не имею, как это делается. — Серьезно? Ты мастерски катаешься на скейте, делая кучу трюков, но боишься упасть с велосипеда?.. Черт возьми, мы это исправим. Наденем на тебя шлем и наколенники, вставим между спицами на колесах карточки с Покемонами. Сначала проедем всё Огайо, а потом запишемся на Тур де Франс. Они приглушенно посмеиваются, глядя друг на друга. Луч солнца слепо шарит по тонкому одеялу, пытаясь пробраться сквозь преграду, и в отместку отбрасывает тени на их лица прямо сквозь ткань. Зеленые волосы Джоша при таком освещении кажутся почти изумрудными, и это делает его похожим на комиксного героя. Влюбленность разрастается у Тайлера в сердце, как метастазы. — Если честно, велосипеды мало волнуют меня, — шепчет Джош, придвигаясь ближе. — Что, боишься, что твой первый за два года поцелуй оценят на три балла из десяти? — остро улыбается Тайлер. Джош округляет глаза. — Хей! — Ладно, прости, — Тайлер нисколько не раскаивается. — Хочешь секрет? — Давай. Повисает пауза, наполненная теплом одеяла и кисловатым запахом утреннего дыхания. Слышно, как внизу хлопает входная дверь, а потом всё снова стихает. Тайлер украдкой поджимает пальцы на ногах. — Неделю назад пришел твой комикс про Сорвиголову, а я никак не мог решиться, чтобы отдать его тебе. — Ничего, я не особо… — Тот парень, с которым я вчера разговаривал, был не просто знакомым. На прошлой неделе у меня не был сломан телефон. Я просто… просто… — слова колкой соломой забивают горло, и он замолкает. Брови у Джоша дергаются, словно он хочет нахмуриться, но сдерживает себя. — Это целых три секрета, — буднично замечает он. Тайлер пытается улыбнуться, но лицо не слушается и кривится, морщится, как от судороги. Он закрывает глаза. Он вдруг чувствует себя невероятно уязвимым — никаких защит, никакого притворства. Они с Джошем добрались до той стадии, когда случайно оброненную искреннюю фразу уже нельзя будет замаскировать под шутку. — Хочешь ещё секрет? — говорит он и не дожидается ответа: — Мне кажется, я люблю тебя. Я боюсь тебя. Боюсь того, что ты можешь со мной сделать. Слишком много всего произошло, и я не знаю, смогу ли увлечься кем-то так же сильно, как раньше. А ещё я никак не могу понять, что ты нашел во мне. Почему ты всё ещё рядом? Если что, я не совсем беспомощный, Джош. Мне было плохо, но… не надо меня спасать. В приглушенной тишине пространства под одеялом его слова звучат, как гром — они тяжело повисают в воздухе, удушливой пленкой ложатся на лицо. Тайлер не должен был говорить об этом. Он не мог не говорить об этом. Ему нужно было дать Джошу возможность бросить его, уйти, спастись — сейчас, пока ещё не стало слишком поздно (он, конечно же, лукавит — все сроки прошли давным-давно, ему просто не хотелось признавать очевидное). Все невысказанные слова, невыплаканные страхи вдруг начинают градом сыпаться из него, и этому нет конца. Он зря храбрится. Собственная показная уверенность не смягчит удар, не защитит от боли, если Джош вдруг решит с ним распрощаться. Тайлеру страшно. Но Джош не спешит уходить. В интимной духоте одеяла он придвигается ближе, шепчет в самые губы: — Ты не так меня понял. Я не хочу спасти тебя, Тайлер. Я хочу тебя. Тайлер хочет что-то ответить, но мыслями теряется в этих нескольких сантиметрах пустого пространства между ними. Их первый поцелуй выходит осторожным и слегка неловким. Они стукаются зубами, их движения не согласованы, они не чистили зубы с утра, но это — всё равно идеально. Тайлер зачарованно облизывает губы, когда Джош отстраняется. — Ну как? — в его голосе слышно улыбку. Тайлер медленно открывает глаза. — Лучшие три балла из десяти в моей жизни. Они смеются, путаются в одеяле, когда Джош пытается пнуть его ногой, а Тайлер начинает уворачиваться. Шумный всплеск сладости в груди. Мир путается, стягивается перекрученной тканью простыней, когда они оба падают с кровати, все ещё толкаясь и брыкаясь, громко хохоча. Переплетаясь, они лежат на полу, глядя на исчерченный тенями потолок. Солнце за пустым провалом окна — желтое-желтое, похожее на подтаявшее масло. На улице становится всё светлее, несвежая одежда неприятно льнет к телу. С первого этажа доносится перестук посуды и писк микроволновки, кто-то хлопает дверью ванной, занимая душ. — Сегодня суббота, — задумчиво замечает Тайлер. — Тебе нужно на работу? — Завтра будет утренняя смена. А что? Он пальцем манит Джоша ближе, обвивает его шею руками, на ощупь находит впадинку, где встречаются позвоночник и линия лопаток. Никакая близость, никакие вечеринки, никакие признания не отвлекут Тайлера от того, что с ним происходит. Но это и не нужно. Больше он не собирается убегать. И потому, путаясь пальцами в зеленых волосах, он говорит: — Поехали ко мне. Джош снова целует его, и теперь это — десять из десяти.*
Это не попытка отвлечься. Это не попытка заглушить в себе мысли о ком-то другом. Вместо этого — пальцы, которые пытаются совладать с пуговицами на рубашке и стремятся прикосновениями заклеймить каждую часть тела; горячий рот, прижимающийся к губам, подбородку, к чувствительному месту под линией челюсти. Шёпот, обнаженная кожа и стонущие пружины матраса. Они занимаются сексом в холодной постели Тайлера. — Как тебе нравится? — Можешь не сдерживаться. Хочу чувствовать тебя даже на следующий день. Тайлер горячо усмехается. — Будешь стоять на работе за прилавком и думать об этом моменте? Вау. Джош нисколько не смущается, широко разводя ноги. — Давай уже. Смазка холодит руку. Тайлеру всегда нравится именно эта часть: будь терпелив, попробуй узнать, как далеко ты сможешь завести партнера одними лишь пальцами. Можно позволить себе любоваться, пробовать, смаковать. Можно позволить себе насладиться ошеломительной тонкостью кожи с внутренней стороны бедер, жаром чужого тела, с каждым движением все больше и больше раскрывающегося тебе навстречу. Тайлер мог бы и не торопиться, Тайлер по своей сути гурман, любящий все тщательно распробовать, но он помнит о пожелании Джоша, а потому ускоряет движения, делает их резче, глубже, разводит пальцы, силой преодолевая сопротивление мышц. Джош запрокидывает голову и стонет. У него подрагивают мышцы живота. Он удерживает свои ноги навесу, обхватывая руками бедра, выставляя себя напоказ. Он открывается так бесстыдно и доверчиво, что этой беспечностью почти хочется воспользоваться. Тайлер мог бы схватить его за волосы, ударить лицом о бортик кровати — сильно, больно, чтобы зубы хрустнули и полетели в стороны, как костяные бусины с лопнувшей нитки. Тайлер мог бы перехватить горло Джоша, чтобы ощутить, как ходит под ладонью кадык, а потом надавить, надавить, не отпускать, пока не сойдет на нет ток чужого пульса. Тайлер мог бы поддаться собственной жажде, быть жестоким и требовательным. Но нет. Он слишком долго ждал этого. Ему нужно прочувствовать всё: горячие, плавные рывки внутрь, трение тел и сводящую с ума тесноту проникновения, тихие смешки и собственный охрипший голос. Джош тяжело дышит приоткрытым ртом, слегка постанывая на выдохе. Тайлер припечатывает его к месту поцелуем, большим пальцем очерчивает темный ореол вокруг соска. — Черт, сильнее, — шипит Джош, запуская пальцы ему в волосы. — Хочу чувствовать тебя даже на следующий день. Тайлер слышит: «Пожалуйста». Джош хочет носить эту тягучую, сладкую боль в себе, словно сувенир. Он хочет, чтобы от воспоминаний об этом моменте его отделяло лишь одно движение, один шаг. Он хочет потеряться в удовольствии, позволить себе забыть о прошлом и настоящем — здесь и сейчас для него есть только Тайлер, Тайлер, Тайлер. Этот человек уже пережил боль и привык к ней, а потому надо двигаться еще глубже, резче и быстрее. Тайлер слушается. Он заворожено смотрит на то, как его член входит в Джоша, как одной рукой Джош быстро и жадно дрочит себе, а второй — до красных отметин впивается в бедро. И Тайлер подается вперед, трется щекой о чужую шею, прикасается губами к коже, обнажает зубы, кусает. Джош выгибается под ним, сжимается вокруг него. Тело прошивает судорогой. Удовольствие сражает Тайлера наповал, будто удар в голову или выстрел в висок. Кончая, они не целуются, они дышат рот в рот; Тайлер проводит языком по губам Джоша и крепко обнимает его. После, в приятном изнеможении лежа на животе, Тайлер пытается воссоздать в памяти только что пережитое ощущение полной растворенности друг в друге. Пару месяцев назад ему казалось, что для него оно теперь навсегда останется в недосягаемости, но вот он здесь, в своей кровати, которая пахнет Джошем, и сексом, и слегка несвежим постельным бельем. Он поворачивает голову и замечает, что Джош лежит на боку и смотрит на него хитро, с прищуром. — Не дай бог ты сейчас скажешь что-нибудь про три балла из десяти, — предостерегающе говорит Тайлер. — Я вышвырну тебя из квартиры. Джош насмешливо фыркает. — Хочешь секрет? — спрашивает он. — Давай. — Семь баллов. Тайлер толкает Джоша ногой, и тот чуть не падает с кровати, и он смеется. Они смеются. Забывается всё плохое.*
Остаток дня они проводят, пересматривая фильмы про Мстителей. Ближе к обеду Джош заказывает пиццу, и Тайлер с наслаждением съедает два куска. Голод все ещё не дает о себе знать в полную силу, но теперь немного проще получать удовольствие от еды. Они разговаривают про комиксы, про любимые топпинги, про музыку, работу и друзей. Перед сном они занимаются сексом. Собственная постель больше не кажется Тайлеру холодной. Собственная квартира больше не кажется ему пустой.*
Время не лечит — об этом часто говорят. Мало кто говорит о том, что иногда этого и не нужно.*
Тайлер приходит в музыкальный магазин ближе к закрытию, встает в дверном проеме и даже не пытается притвориться, будто его интересуют выставленные на витринах инструменты, партитуры и диски с музыкой. По громкой связи играют The Smashing Pumpkins, лениво крутится вентилятор под потолком. Между стеллажами нет ни одного покупателя — будний день, все застряли на работе. Выставленные в окнах объявления о скидках интересуют людей только по выходным. За прилавком скучают два консультанта. — Смотрите-ка, — заметив Тайлера, один из них расплывается в улыбке. — Неужели это тот, о ком я думаю?.. — Неужели ты умеешь думать, Фрэнк, — бесстрастно отзывается его коллега, не отрывая взгляда от свежего номера Rock Sound. — Это опасно. Быстро прекращай. Фрэнк уже открывает рот для возмущенной ответной тирады, но Тайлер его перебивает: — Хей, — с наигранной легкостью здоровается он, — я ищу Джоша. — Не может быть, — всё таким же мертвецки ровным тоном говорит второй парень, переворачивая страницу. У него очки в пластиковой оправе, полосатая футболка. На бейдже написано: «Майкл». — А я ищу способ превращать свинец в золото, но почему-то не делаю это посреди чужого рабочего дня. — Чувак, хватит тебе, — Фрэнк подталкивает его плечом. — Тоже мне, Майки Уэй — начальник смены, незаменимый и серьезный, как тест на ВИЧ. — Согласно правилам компании, ты должен обращаться ко мне «мистер Уэй» или «сэр». Технически я теперь старше по званию. — Ха! «Мистером» я называю разве что твоего брата, когда… Майки захлопывает журнал и звучно шлепает им Фрэнка по лицу. Тот смешно взмахивает руками, пытаясь защититься, по инерции отступает назад, теряет равновесие и падает на пол, по пути увлекая за собой один из стеллажей. Диски рассыпаются по полу, металлический каркас с грохотом ударяется о плитку. На шум из подсобки выбегает Джош. — Да вы совсем уже… — запальчиво начинает он, но замечает посетителя и тут же останавливается. — О, привет, Тайлер. Тот улыбается. — У тебя потрясающие коллеги. — Слышал, мистер? — бормочет Фрэнк откуда-то из-под прилавка. — Меня назвали «потрясающим»! Он мне нравится, Джош, можешь оставить его. Майки и Джош закатывают глаза. Синхронность, с которой они это делают, выдает много часов совместной практики. Тот факт, что никто особо не переживает за целость Фрэнка и не помогает ему подняться с пола, тоже говорит о многом. — Рад познакомиться с тобой, Тайлер, — меланхолично произносит Майки, снова открывая журнал. — Но я не могу отпустить Джоша раньше. Он и так постоянно отпрашивался с работы всё лето. — Хей, но это же никак не повлияло на… — Предыдущего менеджера уволили. — Его не уволили, Джерард сам ушел, потому что решил посвятить жизнь рисованию комиксов. Майки поджимает губы, пытаясь справиться с улыбкой — едва заметно, но это чуть ли не первая эмоциональная реакция от него за всё время. Из-за этого она поначалу кажется миражом, оптической иллюзией. Майки выглядит одновременно благодушным и слегка рассерженным; странное сочетание, но ему к лицу. — Рано или поздно его всё равно уволили бы, если бы только застали за чтением «Сорвиголовы» на рабочем месте. Джош прищуривается. — К слову об этом… — протяжным, многообещающим голосом начинает он. — У меня есть десятый выпуск. Игравший по громкой связи трек заканчивается, следующий не спешит начинаться. На какую-то секунду в магазине повисает хрупкая, звенящая тишина. Майки медленно поднимает голову, отрываясь от журнала. — Нет, — с отчаянной убежденностью говорит он. — А вот и есть! — Откуда? Весь тираж распродан. — Я от лица магазина делал запрос в издательство, — невозмутимо замечает Тайлер, влезая в разговор. — Они печатали дополнительные экземпляры. Джош кивает, подтверждая его слова. Лицо Майки напряженно кривится от тщательно сдерживаемого страдания. — Подумаешь, — говорит он, снова утыкаясь в журнал. — Не то чтобы мы с Джерардом хотели собрать весь четвертый том, правда же. Как ему удается выглядеть настолько несчастным, не напрягая ни одну мышцу на лице — это загадка загадок. Невысказанный упрек чувствуется даже в опущенной линии плеч, даже в острых костяшках пальцев, которые сжимают журнальную страницу. Тайлер чувствует себя так ужасно, будто он только что украл из церкви ящик с пожертвованиями и купил на них героин. Даже Фрэнк сочувственно вздыхает откуда-то из-за прилавка. Джош складывает руки на груди, наспех изображая что-то вроде ободряющей улыбки. — Хей, не вешай нос. Как насчет сделки?.. Редкий-редкий выпуск в обмен на то, что в ближайшие две недели я буду уходить с работы чуть раньше. Взгляды всех присутствующих устремляются на Майки. Тот выдерживает паузу, делая вид, что раздумывает. Пока ветер из вентилятора мягко перебирает его волосы, по громкой связи начинает играть новая песня — на этот раз, кажется, The Offspring. Голос Декстера Холланда скачет по пустым проходам магазина, бесплотным призраком повествуя о своем влечении к какому-то абстрактному татуированному парню. Обманчивое спокойствие момента вдребезги разбивается о воодушевленный вопль Фрэнка. — Беги, Джош! — вопит он, мертвой хваткой вцепляясь в ногу Майки. — Я его задержу! Майки спокойно стоит на месте, не делая попыток вырваться. Поверх очков он смотрит на Фрэнка взглядом, в котором разом читаются сразу несколько неутешительных диагнозов. — Никаких поблажек в выходные, — вздыхая, говорит он. — В остальном — так и быть. Комикс принесешь завтра. Джош расплывается в улыбке, отстегивая бейдж от рубашки. — Спасибо! Аве, лучший менеджер Колумбуса! Майки лениво морщится. — Идите уже. Из-под прилавка Фрэнк поднимает два больших пальца, Джош отвечает ему тем же. Майки пользуется тем, что Фрэнк больше не держит его ногу и несильно пинает его в бок. Слышен обиженный вздох. Тайлер даже не пытается скрыть улыбку, выходя из магазина обратно на улицу.*
Парковка раскрашена неглубокими лужами, в которых отражается цветной неон вывесок и туманная желчь фонарей. Стук каблуков по асфальту, трубные гудки машин и музыка, доносящаяся из их приоткрытых окон, складываются в одну затяжную симфонию, которая звучит и звучит на фоне сизого неба. Тайлер и Джош какое-то время стоят на крыльце и смотрят, как ранняя осень медленно переходит в ту стадию, когда ещё нет парализующего холода и ветров, но уже есть всё остальное — ранние вечера, дожди, кроваво-вишневые закаты. Тайлер вдруг вспоминает, что он давно не смотрел на небо. Теперь, когда оно не старается его раздавить своей тяжестью, уничтожить, делать это становится легче. После ливня воздух прохладный и влажный — как будто дышишь сквозь мокрую тряпку, пропахшую болотом. Алая краска солнца постепенно тускнеет, стекая куда-то вниз, за ровные зубцы домов. Джош поеживается, стоя в своей тонкой рубашке, но не торопит Тайлера. Они одни стоят на парковке, но кажется — будто одни в целой вселенной. — Думал, ты искал этот выпуск для себя, — говорит Тайлер просто для того, чтобы слегка отвлечься от всей значимости момента. Джош пожимает плечами. — Так и есть — мы с братом, типа, собираем четвертый том. Он будет рвать и метать, когда узнает, — сухая, снисходительная усмешка. — Но плевать, это стоило того, чтобы уйти с работы пораньше. Благо, мой парень может помочь мне заказать новый выпуск?.. Он говорит это таким тоном, словно сбрасывает тяжесть с плеч. Тайлер лениво улыбается, прикрыв глаза. Его рука сама собой находит чужую руку, пока последние лучи солнечного света оплетают их лентами, падая с неба. Лужи переливаются изнутри всеми красками, и странное ощущение вдруг прошивает с головы до ног: теплое, как молоко, объятие и знакомое дыхание, сплетающееся в слова. Они звучат в каждой капле воды, в каждом дуновении ветра, и в следующее мгновение Тайлер с удивлением осознает, что в нем больше нет горечи, нет невыплаканных слёз. На их место приходит, казалось бы, давно позабытое, сильное чувство, от которого в груди сам собой завязывается крепкий узел счастья. Сердцу горячо-горячо. — Придется делать запрос в издательство, — говорит он, усмехаясь уголком губ. — Дело небыстрое. Джош сжимает его пальцы в своей ладони. — Ничего. Мы никуда не торопимся. Они стоят на крыльце магазина и смотрят, как садится солнце. — Красиво, — говорит Тайлер. — Красиво, — говорит Джош. Они оба смотрят друг на друга.*
На зеркале заднего вида в пикапе висит новый освежитель — по мнению производителей, именно так должен пахнуть хвойный лес. В реальности же после первого вдоха Тайлеру начинает казаться, будто его отхлестали по лицу еловым веником, а царапины от иголок потом сбрызнули этиловым спиртом. Он немного скучает по чупа-чупсам. — Куда поедем? — спрашивает Джош, набрасывая на плечи ветровку. Двигатель уютно урчит, прогреваясь. Фары выхватывают из темноты парковки лужи и истершуюся разметку на асфальте. Тайлер вскидывает брови. — Ко мне? Ну, если хочешь, — он совсем не чувствует неловкости за свою прямолинейность. Это хорошо. Это правильно. — Дай мне только на секунду заехать домой, — говорит Джош, трогаясь с места, — возьму одежду и зубную щетку. Тайлер кивает и поудобнее устраивается на пассажирском сидении.*
День стремительно проваливается в бездонную яму вечера. За окном пролетает умытый осенью город — светящиеся глаза зашторенных окон, тонкие скелеты детских качелей и горок, припорошенные сухими листьями лужайки. Другие машины подмигивают огнями, проносясь мимо в волнах ослепительного света от фар. Пикап останавливается перед большим двухэтажным домом — ничего особенного, в этом районе целые улицы выглядят так, словно их застраивали через «копировать-вставить»: аккуратные крылечки, угловатые крыши, купленная в Икее садовая мебель и скуксившиеся от ночных холодов цветы. Через приоткрытое окно на первом этаже слышно успокаивающее бормотание вечерних новостей. — Скоро вернусь, — говорит Джош и глушит мотор, оставляя ключи в замке зажигания. — Не скучай. Брелок мелодично звякает на прощание. Хлопает дверь машины, и Тайлер остается один. Чтобы чем-то занять себя, он рассматривает фасад здания, дверь гаража, извилистый тоннель улицы. В обычный осенний вечер это место выглядит, как и любое другое место на земле. Окна то вспыхивают, то гаснут, обозначая все перемещения обитателей дома. Сидя в темной, остывающей машине и глядя на увитую плющом веранду, Тайлер думает о том, что очень давно не виделся ни с кем из своей семьи. Из всех родственников он за последние три года разговаривал по телефону лишь с матерью. Инстаграма недостаточно. Молчаливо оставленных лайков недостаточно. Хочется вновь вживую увидеть улыбку Зака, поцеловать Мэдди в щёку, хлопнуть Джея по плечу. Когда Тайлер закрылся в себе, он был уверен, что ему никто не нужен, что он сам больше не нужен никому. Теперь он так не считает. Многое изменилось за последние пару недель. — Эй! Кто-то останавливается рядом с машиной. Теплое бордовое худи, из-под капюшона виднеются длинные рыжие волосы. Прижатый к груди лэптоп. Девушка оценивающе рассматривает Тайлера, когда тот открывает дверь машины и пытается неуверенно улыбнуться. — Привет. — Привет. Прости, ты приехал с Джошем? Где он? — Забежал домой, чтобы взять кое-какие вещи. — И даже не предложил тебе войти?.. — девушка фыркает. — Господи, ну и манеры. Кстати, я вроде как знаю всех его друзей, но тебя вижу впервые. Тайлер неуютно поеживается, по привычке побаиваясь чужого осуждения. — Я Тайлер… — …парень Джоша, — заканчивает за него девушка, заметно оживляясь. — Круто. Рада наконец-то познакомиться с тобой. А я Эшли… — …сестра Джоша. Она смеется. — Это так неловко. Как будто мы уже давно знакомы, хотя на самом деле — нет. Тайлер медленно кивает, соглашаясь. Ветер катается по траве. Сквозь пальцы утекают мгновения вечера, одетого в усталость и лай соседских собак. Веки наливаются приятной тяжестью, хочется поскорее оказаться дома, чтобы стащить с себя надоевшую за день одежду. Эшли переминается с ноги на ногу, поудобнее перехватывая лэптоп. Пряди её длинных волос скользят по груди и касаются лица, когда она слегка наклоняет голову в сторону. — Я много слышала о тебе от Джоша. Ты мне уже почти как друг. — Те же ощущения. — М-м? — Я читал твою книгу. — А, — отзывается Эшли безо всякого смущения. — Точно. Я и забыла. Тайлеру кажется, что он ослышался. Как можно забыть, что человек читал что-то твоё? Это слишком интимно — вывернутая наизнанку жизнь, насильно вставленная в зубастый чехол текста; собственные страхи и сомнения, растолкованные и разобранные по частям. Должно быть, на лице у Тайлера отражается что-то из этих мыслей, потому что Эшли улыбается, глядя на него. — А ты сам пишешь, Тайлер? — с насмешливой лаской спрашивает она. «Да». «Нет». «Это трудно объяснить». — Раньше я много писал, но в последнее время… — он пожимает плечами. Эшли вздыхает. — Джош рассказывал тебе, как я набрала материал на свою книгу? Тайлер слышит: «Он рассказывал тебе о своей депрессии?» Он отвечает: — Да. Немного. — У нас в семье не принято говорить об этом, но… Вот тебе история: моему брату было плохо. Я постоянно спрашивала его: «Почему?», но он не знал. Шли недели. Однажды на каникулах я приехала из университета домой и поняла, что это начало выходить из-под контроля. Джош совсем не улыбался, он все время сидел дома, перестал общаться с друзьями. Он постоянно был уставшим. Мне хотелось помочь, но я не знала, что делать: нужен был врач, а у меня была только степень бакалавра по филологии. В следующий свой приезд я привезла Джошу книгу. Он сказал, что ему слишком плохо, чтобы читать, но эта книга была вовсе не для чтения. Это был словарь. «Ты можешь грустить, сколько захочешь, — сказала я ему, — но для этого тебе нужно понять, что именно с тобой происходит. Это грусть? Или горе? Тоска или меланхолия? Это чувство больше похоже на отчаяние или на потерянность?» По вечерам мы с Джошем садились за стол и листали словари, выписывая нужные формулировки. И однажды — Джош сам рассказывал мне об этом — он вдруг посмотрел на тетрадь и кое-что понял. Слова никак не влияли на силу его грусти, но они оказались меньше, чем он думал: громадная, всепоглощающая пустота внутри, а слово — маленькое, ограниченное, имеющее рамки. Слова конечны, а человек — намного больше, намного сильнее и могущественнее, чем эти буквы, написанные его же рукой. Не «я в депрессии», а «у меня депрессия». Это она — часть чужой жизни, а никак не наоборот. Со временем Джошу стало лучше. У Эшли — потемневшее, утопающее в олове фонарного света лицо; её голос полон такой глубины, что в нем хочется потеряться. Она и Тайлер пристально смотрят друг на друга — зрительный контакт взамен разговора, потому что сказать хочется так много, что говорить, вроде бы, не о чем. Ветви огромного дерева, стоящего у дороги, простираются в вышине, загораживая собой небо. Понимание — это сам путь, а не цель путешествия, и, тем не менее, Тайлеру кажется, будто он достиг его, как какого-то далекого места на карте. Всё слишком реально, почти физически ощутимо. Они с Эшли как будто уже давно знакомы, хотя на самом деле… нет?.. — Спасибо, — говорит Тайлер. Эшли неловко пожимает плечами, отводя взгляд. — Я просто хотела сказать… Что бы с тобой ни случилось, напиши об этом. Пытаясь помочь Джошу, я вдруг поняла, что и у меня самой есть проблемы, просто я никогда не решалась действительно задуматься об этом. Но теперь я знаю: их просто не нужно держать в себе. Раньше мне казалось, что Джош один такой на целом свете, что я одна такая во всем мире, а сейчас на мой адрес пишут читатели со всей страны, говорят, что мне удалось понять их, — она снова пожимает плечами. — Это помогает… наверное, не только мне. Они вдвоем стоят у машины, никто не собирается нарушить их уединение, никто не прерывает разговор. Секретное собрание анонимных искателей смысла, то и дело сбивающихся с пути. Какое-то мягкое, морозное ощущение томится в груди, царапает уже отслужившим свой срок одиночеством. Трудно снова открываться другим людям после пережитой боли, но ещё труднее — противиться ответному инстинкту, когда кто-то открывается первым. Тайлер улыбается плотно сжатыми губами. — Надеюсь, ты рассказываешь всё это не каждому встречному. — Нет, ковбой, только тебе так повезло. — Я особенный? Эшли закатывает глаза. — Скорее, производишь впечатление такого же странного типа, как и мой брат. Как и я. Как и вся наша семья, на самом-то деле, — она усмехается, но тут же вновь становится серьезной, слегка хмурясь. — Просто мне показалось, что ты… ну, поймешь. Тайлер не знает, что ответить, а потому просто смотрит себе под ноги. Тут нечего сказать. Депрессия — это та ещё битва с самим собой, а первое правило Бойцовского клуба… Он переводит тему. — Я хочу написать песню о любви. — Круто, — Эшли убирает локон волос за ухо. — Какой она будет? — Я пока не знаю, — честно говорит Тайлер. Эшли задумчиво хмыкает, поднимая голову вверх. Пожелтевшая листва дерева колышется над ними, как вода. Сладко пахнет прошедшим дождем. Звезд не видно. — Но в этом и прелесть, правда же? Всё как в жизни. Начиная новые отношения, ты тоже не знаешь, чем всё закончится и закончится ли вообще. Где-то в стороне хлопает входная дверь. Слышны быстрые шаги по садовой дорожке. Эшли смотрит куда-то за плечо Тайлера, хитро прищуриваясь. Она говорит: — Знаешь, что ещё классно? Люди любят все песни о любви — даже самые глупые, дурацкие, грустные. — Потому что любая любовь — это хорошо, вне зависимости от исхода?.. Может, это просто жалкое утешение для тех, кому не везет в отношениях. — Всё может измениться в любой момент. — Может, я особенный. Может, я просто не создан для всего этого. Эшли усмехается — по-доброму, почти с материнской нежностью. — Тебе пока рано говорить об этом. В любви больше всего нуждаются именно те, кто думает, что недостоин её. Шаги за спиной становятся всё громче, потом резко останавливаются. — Привет, Эш, — тепло говорит Джош. — Вижу, ты уже знакома с Тайлером. Он появляется в поле зрения — другая толстовка, спортивная сумка с вещами на плече. Его не было всего-то несколько минут, но его возвращение уже кажется целым событием. Тайлер успел соскучиться. Это плохой знак? Это просто данность. Ему хочется прикоснуться, забывая о том, что просто прикосновения между ними теперь обесценены (когда они — в порядке обыденных вещей, теряются былые трепет и волнение) (черт с ними) — к руке, и Джош в ответ просто сжимает его ладонь, глядя на него. Наэлектризованный после дождя воздух трещит от невидимых глазу искр. Эшли тактично покашливает. — Ага, мы тут делились своими творческими планами на будущее. Возможно, Джошуа, перед тобой сейчас стоят будущие звезды современной поэзии. Только попробуй осознать, как тебе повезло!.. — Надеюсь, вы не забудете обо мне, когда прославитесь. — Никаких обещаний, братишка. — Возможно, — улыбается Тайлер, — мы с Джошем когда-нибудь соберем группу. Эшли смеется и, отмахиваясь от них, уходит к дому. — Для начала посмотрим, насколько ты хорош, парень, — бросает она напоследок. — Пришли мне почитать свои работы, окей? Если там будут рифмы «кровь-любовь», то я запрещу моему брату общаться с тобой. — Слишком поздно! — кричит Джош ей вслед. — Где гарантии, что эти рифмы предложил ему не я? Эшли молча демонстрирует ему средний палец, даже не оборачиваясь. Садовые фонари с датчиками движения загораются, когда она проходит мимо, мерцают в пожухлой траве, словно светлячки. Джош вздыхает с наигранной обидой, но у него пляшут веселые искры в глазах. Тайлер хихикает. За этой шутливой перепалкой он слышит: «Он мне нравится». Он слышит: «Это хорошо. Мне — тоже». — Ну что, ты готов ехать? — Ага. Скорее сматываемся, пока твоя сестра не узнала, что у меня в черновиках есть песня про Тако Белл. — У тебя есть… что? Они смеются, садясь в машину. Весь салон пропитан синтетическим еловым запахом, но Тайлер прикрывает глаза, жадно дышит полной грудью. Мотор пикапа оживает, сонно мурлыкая, как большой кот. Дворники проходятся по лобовому стеклу туда-сюда. На улице слышен звонкий рыбий плеск — начинается дождь. В зеркале заднего вида отражаются глаза Джоша, мелкие лучистые морщинки вокруг них. Тайлер смотрит на них и чувствует себя дома. — Поехали, — говорит он. Всю дорогу они разговаривают о стихах.*
По оконному стеклу яростно хлещет дождем. Джош оплетает пальцами влажную шею Тайлера. Губы склеиваются поцелуем, который затем судорожно уходит в сторону и падает на щёку, потом — на подбородок; съезжает вниз, на грудь и ключицы, на плечо. Тайлер бесшумно улыбается — Джош позволяет ему вести, подставляется под прикосновения, послушно стонет; так хорошо, так правильно. Он ему доверяет. Тайлер старается не разочаровать. Протиснув руку между их телами, проскользнув за мягкую ткань пижамных штанов, он затаскивает Джоша в судорожное, постепенно нарастающее наслаждение. Тот сладко вздыхает и тянется к Тайлеру в ответ. Резинка боксеров оттягивается в сторону, кожа прижимается к коже. — Ты такой красивый, — губы Джоша прижимаются к горлу, пальцы заставляют тело петь от удовольствия и легкой боли — никакой смазки, слишком сухо, но никто не собирается останавливаться. Тайлер дрожит, он задыхается. — Быстрее, — просит он, и это — последняя сказанная им цельная фраза; дальше от него ничего не зависит. Он отдает себя на растерзание этим ощущениям, ныряя в них с головой, теряя себя в переплетении звуков, красок и самых лучших намерений, обретших телесное воплощение. Это именно то, чего он ждет от Джоша — умереть и подняться через четверть часа, когда чужое дыхание станет более спокойным и размеренным; таким, как обычно. Тайлеру нравится слушать это дыхание. Сейчас его стоны естественно перетекают в стоны Джоша — и наоборот. Они пытаются целоваться, сбиваются с ритма, отстраняются, снова приникают друг к другу. Их губы то и дело соприкасаются, Тайлер дышит одним воздухом с Джошем. Наверное, так он метафорически впускает его в себя — все клише в духе «мы стали одним целым» вдруг наконец-то обретают смысл. Он раскачивается на удовольствии, как на качелях, поднимаясь всё выше и выше. Когда оно доходит до пика, Тайлер не может сдержать низкого, жадного стона и еще сильнее подается навстречу — мгновение спустя его словно насквозь протыкают ножом, вскрывают скальпелем от живота до солнечного сплетения. С острым наслаждением из тела брызжет кровь, а рана зудит, в груди гуляет ветер, но все равно становится лучше. Становится прекрасно. После они с Джошем сплетаются вместе руками и ногами и лежат в кровати, целуя друг друга. Для Тайлера это как прикосновение к медленно заживающему шву: мышцы дергает фантомной болью, но за ней — радость до удушья, предвкушение до волнительной тошноты. Просто трогать, просто целовать. — Хочешь секрет? — спрашивает Джош. — Давай. Он придвигается ближе и горячо шепчет: — Ты чудесный, ты достоин всего самого лучшего, и так будет всегда. Тайлер плотно закрывает глаза, резко подаваясь назад. Все тело напрягается, как натянутая леска. — Не надо, — говорит он дрожащим голосом. — Не сейчас. Джош не настаивает. Он лежит рядом и просто расслабленно дышит, даже и не думая отстраняться. Он ничего не говорит, но Тайлер всё равно слышит: «Я готов ждать». Некоторые вещи происходят далеко не сразу. Но происходят. По оконному стеклу хлещет дождем. Тайлер и Джош лежат в темноте, держась за руки.*
Ему снится сон. Нет свалки, нет огромного незасеянного поля. Сизая стена леса за спиной дышит влажным, гнилостным запахом. Сквозь частокол сосен видно только темноту. Но Тайлер не смотрит туда, он смотрит перед собой, где за холмом переливается на солнце синий лоскут океана. Волны бесконечно месят опутанную водорослями пену, подобострастно вылизывают пляж. Где-то за спиной хрустко ломается ветка. — Выходи, — не оборачиваясь, говорит Тайлер. — Я знаю, где ты прячешься. Ты громко дышишь. Тьма выходит к нему, неслышно ступая по траве, и встает рядом — краем глаза можно уловить слабое мерцание, почувствовать кожей холод, как от сквозняка. С океана дует теплый ветер, пропитанный солью. Тайлер облизывает губы. — Привет. — Привет, — эхом отзывается тьма. Они молчат. Во сне все предметы вокруг кажутся чересчур четкими, реальность слегка сжата по краям, электронные часы на руке показывают «84:71». Вода раз за разом вымывает спутанные нити водорослей с пляжа, но они остаются нетронутыми. Летящая над берегом чайка зависла в одной точке в паре метров над землей. Меняется погода. Из-за горизонта спешно ползут жирные, низкие тучи. Тайлер признается: — Мне страшно. — Ты просто влюбился, — с деланным равнодушием отвечает тьма. — Почему все мне это говорят? — А разве это неправда?.. Ты задаешь не те вопросы. Давай лучше поговорим о том, что действительно тебя интересует. — Меня ничего не интересует, я просто не хочу больше бояться. — Так не люби, — чужой смешок похож на шуршание фольги. — В одиночестве есть обнадеживающая определенность. — Но… — Если уж откровенно, ты просто слишком зациклен на себе. Это ведь не только твоя история. «Не столько искать любви, сколько самому любить», помнишь?.. Подумай о Джоше. Тайлер думает о Джоше. Воспоминания наждаком проходятся по струнам ребер, заставляя всё внутри петь. — Ну так что, ты всерьез готов расстаться с этим? Тайлер вздыхает. — Если так будет лучше, — обреченно говорит он. — Дурак, — потаенно улыбаясь, отвечает ему тьма. — Лучше для кого? «Для него». «Для нас». «Для меня». Нужный ответ теряется где-то на полпути. «Я не знаю». По небу густой пеленой размазаны тучи. Где-то вдалеке усиливается ветер, меркнет солнечный свет, и грозовые облака опрокидываются прямо в океан, окончательно стирая по пути линию горизонта. Впереди остается только переплетение пасмурных цветов — краски, размешанные на огромной палитре. Тайлер смотрит на это, но впервые за долгое время не чувствует в себе грусти. Наоборот, он мается от пьяного, по-детски яркого предвкушения: ему вновь хочется, чтобы поскорее полил дождь, пропитал собою песок на пляже, укутал влагой траву. Предгрозовая духота оплывает, густым туманом течет по одежде. — Я никогда не смогу простить себя, если у нас с Джошем что-то пойдет не так. Тьма придвигается ближе — в этом жесте больше нежности, чем можно было ожидать. У неё мятное, ледяное дыхание и невесомые руки. — Ты никогда не сможешь простить себе лишь то, чего ты так и не решишься сделать. Вина живет только у тебя в голове. Любовь — это открытость, причем абсолютно всему: страху, боли, радости; и на неё невозможно поставить фильтр, у неё не существует полумер. Ты либо любишь, либо нет. Всё остальное — неважно. Тайлер не торопится отвечать. Лес торжественно шумит ему в спину, тонкая оболочка сердца как будто рвётся изнутри. Потоки чувств вымывают из груди гарь и пепел, память клубится в голове обрывками из того, что было и будет. Обычно правильные решения не так уж легко принимать, но из всего есть исключения. — Спасибо, — в итоге говорит он. В завываниях ветра, который прячется под самым куполом посеревшего небосвода, ему чудится песня. Тьма долго молчит, глядя на то, как на небе сгущаются тучи. — Как считаешь, ты достоин счастья? — спрашивает она на пределе слышимости. По сизому мрамору облаков пробегает трещина молнии, на мгновение всё вокруг озаряется нестерпимо ярким светом, стонет гром. Лица касаются мелкие брызги — первые предвестники дождя. Начинается ливень. Тайлер закрывает глаза и улыбается. Он по привычке собирается ответить: «Конечно, нет», но почему-то забывает второе слово.*
Тем утром он просыпается рано. Джош спит рядом, зарывшись в одеяло. Невесомо тикают часы. В доме потрясающе тихо; только где-то далеко-далеко слышен гул пролетающего над городом самолёта — кажется, будто звук доносится из другого мира, с другой планеты. Из приоткрытого окна тянет льдистой и влажной прохладой, которая навевает воспоминания о прошедшем ночью дожде. Тайлер бесшумно выскальзывает из спальни, притворив за собой дверь. Ключи, кеды, ветровка — и он выходит на улицу, стоит под козырьком подъезда и чуть ли не впервые в жизни жалеет, что не курит. Этому утру не хватает сигаретного дыма. Солнце медленно встает над темными угловатыми крышами, освещает туманную дымку желто-красным маревом, и тонкий слой влаги на асфальте начинает искриться, будто расшитая стразами ткань. Это красиво, это дарит покой. Вот только Тайлер здесь не за этим. Стоя на ветру, собираясь с силами, он зарывается лицом в колючую ткань прихваченного из дома рождественского свитера. Человек, который давным-давно подарил его, каким-то непостижимым образом все еще находится здесь, прямо внутри в этой вещи. Им пахнет пряжа. Память вздрагивает, словно потревоженная камнем поверхность пруда — вот только горечи больше нет. Боль пока ещё остается на месте, но это уже заржавевшая, иссохшая боль, больше похожая на булавку, которая удерживает нужное воспоминание на месте. Это больше не кровоточащая рана, не адское пламя. Дыра в вышитом на груди сердце отныне не кажется смертным приговором. Тайлер сжимает свитер в руках, глядя на светлеющее небо. — Тебе надо уйти, — говорит он, одновременно не обращаясь ни к кому и обращаясь к кому-то очень определенному. — Правда, по-моему, тебе пора. Он ласково и бережно опускает свитер в стоящий у дома мусорный бак. От него пахнет гнилью, сыростью, пылью — так себе могила, но Тайлеру плевать; он одновременно замечает и не замечает всё это. Он достает из кармана пижамных штанов фотографию, некогда украшавшую его бумажник, и кладет её рядом, прямо поверх чьего-то пакета с мусором. Двойник на фото смотрит на настоящего Тайлера немного пристыженным, затравленным взглядом. И тот смотрит в ответ, но почти не узнает себя. За последние месяцы всё сильно переменилось. Понятно, что это больно, когда режут по живому, вот только теперь швы наконец-то стянулись, стало легче дышать. «Ты ни в чем не виноват». «Я знаю, я знаю, я знаю». — Не бойся, — говорит Тайлер самому себе, мысленно запечатывая и отправляя послание в прошлое. — Теперь я буду бояться за тебя. И радоваться — тоже буду. Всё закончилось, мы с тобой это пережили. Наверняка в будущем случится что-то ещё, но… нет смысла беспокоиться об этом сейчас. Крышка от мусорного бака опускается с резким и громким звуком, но потом — вновь тишина. Вокруг постепенно начинает просыпаться город; тонкая грань между бурной жизнью и небытием. Открываются окна, начинают перешептываться включенные телевизоры. Внутренний двор дома медленно заливает утренним светом. Он ложится на плечи лентами, греет, будто чье-то невесомое прикосновение. Тайлер с наслаждением подставляет ему лицо. На секунду ему кажется, будто он чувствует соленый запах океана и душный, наэлектризованный — грозы. Больше никаких судорожных попыток выбраться, никакой отупляющей пустоты. Этот виток его личной истории закончился, выбросив его в великую неизвестность, но это — пожалуй, лучшее из того, что только может произойти. Сначала Тайлеру было очень плохо, потом — никак, а сейчас… Сейчас он снова вернулся к себе. Он всегда этого очень боялся — того, что от себя никуда не скроешься, никуда не уйдешь. Но сегодня он впервые в жизни проснулся с радостным и слегка тревожным чувством: эта слепая, огромная внутренняя тьма, с острыми, как железный прут, пальцами, говорящая десятками сотен сорванных голосов, стоит за ним тенью и горой, как нежность, как верный защитник, и никогда его не покинет. И никогда не перестанет любить.