***
– Ты как грозовая туча, – говорит Тина. – Мне трудно дышать. Она лежит ничком на кровати, укрывшись пальто. Грейвз садится – скрипит матрас, – и снимает с нее пальто, бросая его в кресло. Он вынимает у нее из волос сильвановые заколки и кладет их на столик. Сухое сильвановое дерево брелое и твердое, как кость, когда сильван умирает, он становится сырьем. Тине кажется, что это жутко, но заколки достались ей от матери. – Ты мой начальник, ты второй человек после Пиквери, ты герой войны, и ты ведешь себя так, как будто весь мир принадлежит тебе. В твоем мире меня просто нет. – Тина, – он кладет ей руку на спину, рука немного влажная и горячая. – Я не хочу всего этого, если ты считаешь, что я ничего не значу. Мне не нужно то, что есть у тебя. Я хочу иметь свое. Ты понимаешь? – она поднимается на локтях и смотрит на него. Лицо у нее красное и опухшее, а ей все равно. Она пытается, и не может найти слов, чтобы объяснить, и заходится внутри самой себя, когда видит, что он не понимает. Ей кажется, что Грейвз хочет сказать, желваки у него на щеках надуваются и опадают, и Тина сглатывает, комкая одеяло, но он молчит. Он может найти все слова в мире, если хочет добиться своего, но он немеет, и на глазах Тины выступают слезы. Дерет воспаленные щеки и першит в горле, она больше не может плакать, у нее горят глаза. – Почему ты молчишь, тебе нечего сказать? Тебе все время нужно быть правым, нужно быть сверху, – говорит она, чувствуя, что догадалась, что поняла что-то, чего не понимала раньше. – Тебе это важнее всего. Да? Грейвз кивает. Он столько раз был жесток, и Тина говорит себе, что поступает правильно, а его глаза говорят ей, что она забралась слишком далеко. Тина знает, что должна остановиться, но ей уже все равно: пусть горит. Она открывает рот, хочет сказать ему что-то хлесткое, горькое, а Грейвз прикладывает палец к губам. Тина становится стыдно, стыд подстегивает ее. – Я не ребенок... – начинает она, и Грейвз начинает говорить вместе с ней. – Я – волшебник в черт знает каком поколении, и единственный наследник всего, что эти поколения нажили. У меня никогда не было выбора, быть первым и лучшим, или нет. Я был, потому что так было нужно, и потому что мне это нравилось. Я мог принимать решения, с которыми другие не справлялись, – сосуды полопались, глаза у него розовые, как у кролика. – Если я буду вторым, это буду уже не я. – Ты уже второй после Пиквери. – Я первый в департаменте. Президентом я становиться не собирался. Тина садится на кровати, поджимая по себя ноги. Чулок поехал, она ковыряет ногтем стрелку. Капронки стоят дорого, новые она сможет купить не раньше аванса. Мысли бродят, как гномы по саду, ей хочется взяться за голову и, согнувшись, ткнуться макушкой в матрас. Только теперь Тина понимает, насколько она пьяна. Она икает и говорит: – Меня сейчас стошнит. Грейвз вытряхивает из вазы, стоящей на столике в изножье кровати, фрукты, и дает вазу Тине. Фрукты раскатываются по кровати, глянцевые красные яблоки и твердые, водянистые китайские груши с короткими толстыми черенками. Грейвз подхватывает яблоко с белой подпалиной на краю матраса и жестом руки переносит его на диван, во время левитации яблоко дергается и подпрыгивает: он почти не сконцентрирован на нем. – Тебе не жалко? – Тина ставит вазу на колени. – Это просто ваза, – Грейвз пожимает плечами. Наверное, теперь ее очередь что-то сказать, но фонтан слов иссяк. Тина не знает, что говорить, и кладет ладони на резные хрустальные бока вазы, чувствуя себя отупевшей. Ее рот полон горькой слюны, но ее не тошнит, она плюет в вазу, длинные липкие нити тянутся изо рта, она снова икает и вытирает рот рукой. – Это мерзко, – говорит Тина. – Ты думаешь обо мне плохо. – Я не думаю о тебе плохо. – Я тебя ударила, – Тина прижимает руку тыльной стороной ко рту. – И наговорила Основатели знает что. – Это... был повод думать о тебе плохо. Я все равно не стал. – Ты пытаешься быть хорошим? – Тина глотает отрыжку и смотрит на Грейвза поверх руки. В спальне горит лампа с абажюром, по мозаике перебегают зачарованные изумрудные стрекозы, цветные тени на стенах, на потолке, на лице Грейвза все время меняются. Он дергает ртом: – Я могу попытаться. – Мне было очень обидно, – говорит Тина неуверенно. – Или я просто выпила лишнего. Я не знаю. Ей сложно сказать, обидно ей или нет, когда к ней возвращается ясность мысли. Ее чувства никогда и ни для кого не было главными, главным было учиться, работать, заботиться о Квини, добиваться своего, не отставать, держать строй и голову высоко, что бы ни случилось. Она даже не понимает, почему ей было так плохо, но чувство не уходит: в груди у Тины тянет и болит живот, но не от тошноты. – Я не самый хороший человек на свете, – говорит Грейвз. – Может быть, не самый приятный. Я не хочу быть таким для тебя.***
Утром Тина сидит в ванной, она сползает по стенке как можно ниже, так, чтобы вода поднялась до носа. Ванная комната большая и просторная, в ней можно танцевать, практиковаться с дуэлями, ездить на одноколесном велосипеде или дрессировать жмыров. Ее слишком много для одного человека, и в ней всегда холодно, поэтому Тина залезает в горячую воду и жалеет, что не с головой. – Доброе утро, – говорит Грейвз. Он в очках и в пижаме, несет чашки и открывает дверь ногой. Очки круглые, в черепаховой оправе, и очень ему идут. Тина хотела бы, чтобы так, как ему, ей шло хоть что-нибудь. – Держи кофе. Тина высовывает руку из воды и берет чашку за маленькую белую ручку. Грейвз опускает крышку унитаза и садится, опираясь локтями о колени, крутит чашку в пальцах. – Скажешь что-нибудь? – спрашивает он. – Что? – спрашивает Тина. Она пьет кофе мелкими глоточками, он очень горячий, но она так хочет кофе, что у нее болят зубы и рот наполняется слюной. – Он горячий, подожди пока остынет, – Грейвз встает тянется к ее чашке рукой, Тина поднимает плечо и выставляет локоть вперед, и Грейвз сдается. – Твой кофе, пей как хочешь. Я подумал, что ты захочешь поговорить. – Нет, – говорит Тина. Она паникует, и изо всех сил старается этого не показать. – Я хочу сделать вид, что ничего не было, а потом вспоминать об этом и думать, где была моя голова. – На плечах. Я бы заметил, если бы ее не было, – Грейвз кладет ногу на ногу, и нюхает кофе. На кухне у него стоит несколько сортов, и он каждый раз говорит домовихе, какой он хочет сорт: колумбийский, бразильский, или, может быть, кенийский, а, может быть тот, дорогой редкий, который Тина, если бы заранее знала, как его делают, и в рот бы не взяла. – Я не хочу говорить ни о чем прямо сейчас. И обсуждать тоже ничего не хочу. Я наговорила лишнего и мне все это неприятно, – Тина поджимает губы. – Ты сказала правду, – возражает Грейвз. – Ты сказала, что тебе плохо. Тина выставляет локти из ванной, и садится повыше. Грейвз смотрит на ее грудь, и Тине хочется прикрыться. Одно дело – раздеваться с ним наедине, другое – сидеть с голой грудью и разговаривать, как ни в чем не бывало. Тина сползает вниз, так, что грудь покрывает вода, соски все равно видно, но для того, чтобы их видеть, нужно встать над ней и смотреть в воду. – В ссоре виноваты двое. Здесь есть и моя вина. – Наверное, – соглашается Тина. Грейвз хмурится. – Тебе что-то не... – Мне не хотелось об этом говорить, правда, – когда Тина говорит о том, что ей нужно, ей всегда кажется, словно она хочет слишком многого, и страдает, чувствуя себя эгоисткой. – Я не хочу, чтобы ты считал, что, если ты будешь все время говорить мне, что у меня не так, я буду послушной. Я буду слушаться тебя на работе, и не буду перечить. Ты мой начальник, я бы и не подумала... – Уже неправда, – перебивает ее Грейвз. – Ты принимаешь указания, делаешь по-своему, а потом объясняешь, что так было лучше и у тебя не было выбора. – Не всегда, – волнуется Тина. Она не любит чувствовать себя виноватой, чувство вины мучает ее, как камешек в ботинке. – Просто так складываются обстоятельства. – Обстоятельства всегда складываются так, что тебе приходится поступать по-своему. Знаешь, что? Это хорошо, что ты думаешь своей головой. До тех пор, пока это не приводит к печальным последствиям, я готов закрывать на это глаза. Тина молчит и смотрит на кончики своих пальцев под водой. То, что он говорит, похоже на еще один кабинетный разнос, и Тина чувствует себя разочарованной. Ей все еще стыдно за то, что случилось ночью, но ей показалось, что после этого что-то изменилось между ними, что-то, что могло со временем стать лучше. Оказалось, что все осталось по-прежнему. – Я тебя расстроил? – спрашивает Грейвз. Тина рассматривает медные краны и думает, что не хочет на него смотреть. – Тина, посмотри на меня. Тина подобрала волосы невидимками, и ее уши, оказавшиеся на виду, через некоторое время покраснеют от досады. Грейвз встает с унитаза и ставит чашку с кофе на раковину. Он подходит к ванне и садится перед ней на корточки, положив локти на эмалированный край. Его отражение плывет над ее животом и она шевелит ногой, чтобы оно исчезло в волнах ряби. – Ты очень необычная молодая женщина, – говорит Грейвз, разглядывая Тину. – Храбрая, смешная. Ты говоришь, что уважаешь правила, но я вижу, что это не так, просто пока ты не готова это признать. Тина, я знаю, что тебе тяжело. Я долго был один и забыл, как это бывает, когда у тебя есть кто-то, кого ты не хочешь потерять. Если ты дашь мне время, я вспомню. Грейвз ставит кулаки друг на друга, и упирается в них подбородком. Тине становится тяжело дышать, от зачарованной на удержание тепла ванной поднимается жар, от которого у Тины стучит в ушах. Она ждет, пока пройдет, но жар не проходит, звон заглушает звуки, темнеет в глазах. – Мне нехорошо, – она хватается за борта. – Вылезай, – командует Грейвз. Тина цепляется за борта и поднимается, шатаясь, вода скатывается с нее с плеском. Ее бросает назад и она прижимается спиной к холодной кафельной стене. Тина отталкивается от стены локтями и падает вперед, в Грейвза, который заворачивает ее в полотенце. – Не надо, – бормочет Тина. – Я сейчас отдохну, и мне станет лу... Тина сползает вниз, хватаясь за руки Грейвза, и едет носом ему по груди, надеясь, что сядет на бортик, но не чувствует опоры. Грейвз берет ее подмышки и поднимает рывком, Тина моргает, как слепая сова, перед глазами у нее темнота. – Возьми меня за шею, – голос Грейвза звучит далеко и глухо. Тина пытается вдохнуть, но не может, она хватает Грейвза за воротник пижамы в страхе, что ее затянет в темноту. Грейвз берет Тину под коленки и тянет вверх. Полотенце сползает, по ногам тянет сквозняком, Тина свешивается у Грейвза с плеча, подставляя сквозняку лицо. Во рту у нее слюна вперемешку с желчью и Тина вдавливает ладонь в рот и сглатывает, надеясь, что ее не стошнит.***
– Тебя больше не тошнит? – спрашивает Грейвз. Тина сидит на кровати в халате и заправляет за уши мокрые волосы. Между ее ног стоит эмалированный таз, из которого едко пахнет желудочным соком и забродившей едой. Тина мотает головой. – Да, тошнит или нет, тошнит? – Уже не тошнит. – Хорошо, – Грейвз поднимается с корточек и делает знак домовихе. Домовиха, ковыляя, берет таз за металлические ручки с розочками, и исчезает, закручиваясь сама в себя. Ее шамкание и шаркание теперь звучит на кухне, она гремит ведром и включает воду, отдуваясь и поскрипывая на ходу. Домовиха смотрит на Тину неодобрительно, но молчит, и не бормочет под нос по обыкновению домовиков ни в присутствии Грейвза, ни когда Тина остается одна. – Ты совершенно не умеешь пить, – Грейвз стоит перед Тиной, сунув руки в карманы пижамы. Он ставит ноги шире плеч, и наклоняет плечи вперед, опуская подбородок. Тина знает эту позу, так он стоит, когда не может понять, раздражен он или озадачен. – Я не тренировалась, – Тина прижимает ладони к лицу. У нее чешется нос и она трет его мизинцем. – Не пей виски, пей вино. Только не шампанское, от него еще хуже. И, ради Основателей, не мешай, – Грейвз ходит по комнате, Тина смотрит на него сквозь пальцы. Он шагает из угла в угол как маятник, у Тины кружится голова. Она ложится, свесив ноги на пол, и лежит, сложив руки на животе, ей хочется, чтобы стало тихо и принесли зельтерской. Грейвз подходит и берет Тину за лодыжки, она поднимает голову: – Что ты делаешь? – Укладываю тебя, – Грейвз поворачивает Тину на кровати и кладет ее ноги на матрас. – Патентованный конкокт Вуйчик или пиво? – Зачем? – не понимает Тина. Она мало что понимает, в голове у нее словно комок ваты, через который мысли проходят с трудом. – От похмелья. Еще можно есть куриный суп, лимонад, – перечисляет Грейвз. – От лимонада болят зубы, у куриного супа нет вкуса. – Я не могу поверить в то, что ты когда-нибудь напивался до такого состояния, – Тина ложится обратно, и складывает руки на животе. Когда она разговаривает лежа, у нее в голове не гудит и не звенит от звуков его голоса. – Когда я только начал жить один после школы, я напивался каждые выходные, – Грейвз садится на кровать и берет Тину за лодыжку. – Флиппи выставляла таз в прихожую. Я трансгрессировал, и расставался с выпитым. Однажды я проснулся в ванной, в одежде. Флиппи ничего мне не сказала, только посмотрела как на девятнадцатилетнего идиота, которым я тогда, вероятно, был. – Что она сделала? – Тина слабо улыбается. Девятнадцатилетний Грейвз на колдографиях был красив, как вампир, как вила, если бы вилы были мужчинами: белоснежное лицо, родинка на щеке, яркие темные глаза, и выражение лица человека, который не знает, что обстоятельства не всегда бывают на твоей стороне. – Принесла мне в ванну завтрак и выложила чистую одежду стопкой, – Грейвз трогает Тину за ступню, и она отдергивает ногу, – что еще она могла сделать. Я ее хозяин, она могла думать обо мне что угодно, не заботиться обо мне она не могла. Ты боишься щекотки? Тина кивает. Грейвз смотрит на нее, его ладонь с подогнутыми пальцами лежит совсем близко к ее ступне. Грейвз вытягивает мизинец и тянется к ступне Тины, и Тина хватается за одеяло, подтягивая колени к груди. – Нет. – Ты боишься щекотки? Я и подумать не мог, что мой аврор боится щекотки. – Даже и не думай, – Тина пытается сесть и заваливается на бок. – Вы утаили это от меня, мисс Гольдштейн, о таких вещах курсивом пишут в резюме. Как ваш непосредственный начальник я не могу бросить вас наедине с вашим страхом. Помогу от него избавиться. – Нет, – говорит Тина. У нее спирает дыхание, когда он хватает ее за ступню и щекочет. Тина извивается, как червяк, и дрыгает ногами, вопль рвется наружу, но она не может вдохнуть, ее скрючивает от смеха. Полы халата распахиваются, Тина пытается зажать их между коленями, чувствуя, как развязывается пояс, и Тина начинает дрыгать и размахивать руками как под действием Таранталлегры. Тине кажется, что она толкает Грейвза ногой в лицо, ее пятка скользящим ударом расходится с его челюстью. Халат разваливается, и движения Грейвза замедляются. Тина лежит на спине, беспомощная, как жук, икая от смеха, на глазах у нее выступают слезы, под носом мокро. Она хватает ртом воздух и никак не может отдышаться, прижимает руки к груди, то ли кашляя, то ли всхлипывая. – Что если бы меня стошнило? – спрашивает Тина. На лбу выступает испарина, подмышками мокро, но голова больше не кружится. В желудке тянет, и Тина понимает, что она бы съела что-нибудь вроде сэндвича с мидиями, и чтобы мидии были в жирном оранжевом масле, стекающему по хлебу и капающему на тарелку. Ее больше не выворачивает от еды, появившийся аппетит быстро растет. – Тогда тебе стало бы лучше. Грейвз смотрит на Тину, и у него меняется взгляд, тепло поднимается от низа живота к груди, где Тина его чувствует, так сильно, как если бы он вел не глазами, а пальцами. Грейвз отодвигает полу халата и берет Тину за бедро, сжимая пальцы. Его рука совсем близко к треугольнику черных волос у на лобке, он, и Тине хочется, чтобы он положил руку ей между ног, и надавил, и чтобы пальцы провалились внутрь. – Тебя еще тошнит? – спрашивает Грейвз. – Уже нет. Но у меня во рту плохо, – признается она. Грейвз выдвигает ящик прикроватной тумбочки и роется там. Он вынимает засохший мятный марципан в виде мыши, из которой почти выветрились чары, мышь подергивает ушами и почти не шевелится. Это к лучшему, свежие зачарованные марципаны Тина даже не пытается кусать. Грейвз отдирает бумажную корзиночку, к которой пристала мышь, и Тина открывает рот. Марципан сухой и приторно-сладкий, мята бьет в нос, Тина жмурится. Тина целует Грейвза, не дожевав, и он засовывает язык в марципановую кашицу у нее во рту. Она берет Грейвза за мягкий живот под пижамой и ведет пальцами вниз, туда, где волосы становятся гуще и жестче, торопясь, Грейвз развязывает пояс и стаскивает штаны. Он стоит перед раздвинутыми ногами Тины, которые она сгибает в коленях и поднимает к груди. Грейвз смотрит ей туда, а потом – в глаза. Халат остается лежать на кровати, раскинувшись рукавами, как сброшенное оперение. Голова опять немного кружится, и Тина крепко держится за Грейвза, он знает, что делать: он встает на колени, и Тина садится на его бедра, взяв его за шею. Он кусает ее за сосок и мнет грудь, глядя на нее снизу вверх, и Тина целует его в лоб, в нос, в губы, в глаза. – Чего ты хочешь? – Чтобы ты меня трахнул. – Я хочу тебя ласкать. – А я хочу чтобы ты меня трахнул.