Нежизнь

У Бакуго потрепанный рюкзак за спиной, по два фунта цинизма в карманах куртки и на зубах скрипящее отвращение к происходящему. Он презирал мир, пару месяцев назад скатившийся на самое дно, до такой степени, что внутренности разрывались, в ушах глухой шум стоял, а в глазах все плыло и очертания теряло. Он презирал двумордого ублюдка, который раздражал так сильно, что хотелось проломить ему череп, избить до полусмерти и выбить уебищный серый глаз. Он презирал себя. Жизнь та еще непредсказуемая херня. Сегодня у тебя есть цели, планы и мечты, а завтра ты стоишь на обломках человеческой цивилизации и проклинаешь весь мир. Если бы Бакуго любил шутки, он бы даже поржал над случившимся дерьмом (истерично так, надломано, знаете?). Но он класть хотел на шутки, поэтому предпочитал стучать зубами от ярости, красным оседающей на глазах, и разбивать костяшки в кровь от отчаяния. Потому что когда остаешься один на один с миром (который пошел по пизде), становится самую малость не по себе. Ну так, что поджилки трясутся, кровь дегтем по венам растекается, в голове сотня мыслей за секунду пролетает, а еще хочется проснуться. Бакуго хотел проснуться первые несколько дней, бесцельно шатаясь по пустынным пыльным улицам (каким, блять, улицам?) в поисках пропитания до тех пор, пока не наткнулся на горстку выживших. А когда те попытались его убить-ограбить-и-хрен-пойми-что, еле свалил, прихватив рюкзак одного из них, в котором оказались скудные запасы еды. Тогда он понял, что ебучие мечты о проснуться можно зарыть туда же, куда и воспоминания о жизни до. Покажите человека, у которого в мечтах было пережить апокалипсис при условии, что придуманной романтизированной херни, которой наполнены фильмы, в реальности не существует. В реальности, блять, не до романтики. Когда смотришь сериалы про зомби, то представляешь себя главным героем, умело расправляющимся с живыми трупами, расшибая их сгнившие головы тяжелой битой. Ну эй. Давайте будем честными перед самими собой. Если бы такая херня случилась, то голову бы расшибали тебе. Никаких зомби на улице Катсуки не встречал, зато случайно наткнулся на половинчатого ублюдка. У них все вообще произошло случайно, если честно. Случайно встретились, случайно подрались (Бакуго был инициатором), случайно поперлись в одном направлении, случайно потрахались. Им было по пути, поэтому никто из них не считал, что они вместе. Случайные (блять, снова) попутчики. Херня в том, что идти им было некуда. У Тодороки сумка через плечо, ботинки, почерневшие от грязи, и серая повязка, скрывающая выбитый левый глаз. Шото никогда об этом не говорил, Бакуго не спрашивал, но догадывался, что с глазом он попрощался тогда же, когда сам он с нормальной жизнью. Этот ублюдок был странным. Он бесил до дрожи, до белых пятен перед глазами, до ебаных бессонных ночей (Катсуки в такие до синих пятен сжимал его плечи, жмурил глаза и отворачивался от раскрытых губ, кусая собственные). Вообще Тодороки особо ничего и не делал, чтобы выводить Бакуго из себя. Разве что мелькал своей двухцветной макушкой перед глазами и раздражал. Но Бакуго раздражало все и, Тодороки подозревал, так было еще до того, как практически все человечество было уничтожено. Тодороки ночью, когда не было видно ни звезд, ни луны (их не было видно уже как пару месяцев), прорывало на философствования. Он нес всякую херню про апокалипсис, про судьбу, про еще какую-то ересь, которую Бакуго пропускал мимо ушей. Бакуго за это грозился его побить. Хватал несколько раз за воротник куртки, заносил руку и обещал, что свалит от него куда подальше, если не заткнется и не даст поспать. (а в один момент ощутил, что от этой мысли внутри все предательски задрожало и зашлось в истерическом припадке). Катсуки тогда подумал, что это первый тревожный звонок. Катсуки дураком не был, но ошибся — потому что звонок был уж точно не первым. Тодороки замолкал и смотрел открыто-доверчиво, отчего прокричать ему в лицо хотелось, как ты, блять, все еще можешь так после пережитого пиздеца? Однажды Бакуго всмотрелся в его глаз и увидел в серой бездне такой ад, от которого самого наизнанку вывернуло. А еще от желания обнять придурка свело руки и живот, но Бакуго предпочел послать эти чувства нахуй. Потому что только там им и место. У Бакуго потрепанный рюкзак за спиной, складной нож в кармане куртки и привкус крови во рту из-за искусанных губ. Они торчали в уцелевшей квартире на первом этаже незнакомого дома (когда разрушенная местность была знакома в последний раз?), укутавшись в теплые одеяла из шкафа. На улице, погруженной под горы обломков и гниющие трупы, лил дождь. Катсуки смотрел на него через разбитое окно и был бы не против, если бы тот оказался свинцовым. Когда целью твоей жизни становится выживание, это уже, блять, не жизнь. Тодороки прислонился к его сгорбленной спине лбом и тихо выдохнул, прикрывая глаз. — Отъебись. Шото обхватил руками и прижался сильнее. — Я же тебе сказал съебать! — Катсуки орал, огрызался, осыпал Тодороки проклятиями, но и пальцем не дернул, чтобы вырваться. Они переспали на полу темной затхлой квартиры. Тодороки прижимался лбом к виску Бакуго, переплетал с ним пальцы и думал, что все, возможно, не так уж плохо. Катсуки не отворачивался от него, тянулся ближе и в его откинутой назад голове крутилось, что все хуже некуда. Тодороки смотрел на отвернувшегося и укутавшегося в кокон Бакуго до тех пор, пока глаз от усталости не закрылся. Катсуки, хмуро разглядывая пальцы, вспоминал тяжелое дыхание над ухом, пьяный взгляд, от которого внутри все переворачивалось-крутилось-взрывалось, и понимал, что попал. Перебираться с места на место стало рутиной. Искать пропитание — рутиной. Смотреть в сторону и видеть бело-красную блядскую шевелюру — тоже. Она все так же раздражала, но это было так привычно и казалось таким нормальным, что Катсуки ненавидел его еще больше. (нихера он его не ненавидел). Катсуки не верил в бога, но если он и был, то определенно вел себя как конченный мудак. Потому что оставить человечество на грани вымирания — это явно не лучшая из идей, которая приходила в его божественную голову. Но встреча с ублюдком перекрывала даже этот косяк. У Бакуго не осталось никого. У Тодороки не осталось никого. Если честно, то только они друг у друга и были. Катсуки не видел в этом ничего хорошего. Шото не видел в этом ничего плохого. У Бакуго потрепанный рюкзак за спиной, скомканные надежды на будущее в карманах куртки и язык Тодороки в собственном рту. Тодороки прижимал его к полу, прижимался сам так, что дышать было невозможно, будто легкие цементом залило и сверху еще раскаленным металлом припорошило. Катсуки оттолкнуть его пытался, да только предательские пальцы крепко вцепились в рукава футболки и губы сами призывно раскрывались навстречу. Трахаться — окей. Дрочить друг другу — да пожалуйста. Но целоваться так, что воздух кончается и ноги трясутся — простите, но это начало ебучего конца. И Бакуго падал в этот конец точно так же, как и люди пару месяцев назад в расщелины; они были погребены под техникой, под мебелью, под самими же людьми. Происходящее с самого начало было чертовым пиздецом, глобальным пиздецом, вселенским пиздецом (и не только пиздецом). Бакуго каждый день подбирал кучу синонимов к концу света, отчего Тодороки начинал думать, что это у него своеобразное хобби. Нихера это не хобби, а констатация факта. Они сидели на асфальте на окраине города и начинающегося глухого леса. Бакуго наблюдал за Тодороки, снимающего запылившуюся повязку с глаза, и задавался вопросом, как в него еще зараза не попала в условиях их нежизни. Как его хотелось одновременно прибить и не дать потерять единственный глаз. Бакуго поначалу пугало, что он, скорее, склонялся ко второму варианту, но с каждым днем на страх забивать становилось проще. А Тодороки, видимо, на это забил с самого начала. Вот же уебок. Катсуки выхватил у него из рук чистый бинт и развернул Шото лицом к себе. Тот никогда не показывал ему зияющую в глазнице дыру и не спешил сейчас. А когда Бакуго, закончив бережно накладывать бинт, смазано поцеловал его в закрытый глаз и отпихнул от себя, Тодороки и вовсе застыл, смятенный и удивленный. — Поднимай свою задницу и пошли. Тодороки, все еще находящийся в замешательстве, теплой патокой разливающейся по телу, поправил повязку, схватил сумку и выкинул скомканный грязный бинт. — Блять, придурок, можешь быстрее ногами шевелить? Нужно успеть найти место, где переночевать. — Главное, чтобы тебе не пришла в голову мысль спасаться от ливня в заводе по переработке отходов. Как в прошлый раз. — Заткнись! У Бакуго потрепанный рюкзак за спиной, засунутые руки в карманы куртки и рядом Тодороки, идущий вместе с ним хрен знает куда. Грязный бинт, поднявшийся в воздух, раскрутился и упал на камень, закрывая его разводами гноя.