Funny girl

I am the antidote I’ll suck your venom out Show me where it really hurts I’ll show you where it really hurts Should’ve stopped for the wind Should’ve stopped for love Should’ve stopped for the wind Should’ve stopped for love St. Vincent «The Antidote» Молли всегда просыпается на пятнадцать минут раньше, чем звенит будильник. Так было всю её жизнь, ещё со школы. Как будто она всё время боится куда-то опоздать. Но, разумеется, Молли из тех людей, которые никогда никуда не опаздывают. Она — эталон времени и частоты, и могла бы стать богиней метрологии, если бы на должность богинь брали дурнушек. Её круглое лицо похоже на циферблат, а та частота, с которой Шерлок Холмс говорит ей гадости, соизмерима только с той частотой, с которой она делает в его присутствии глупости. В определенном смысле они дополняют друг друга идеально. -- Понежившись в постели, Молли открывает глаза и широко, с уютным шумом зевает. Ей хотелось бы потянуться, чтобы размять плечи после сна, но она боится потревожить сидящего на кровати кота. Тоби — древний китайский император, принявший обличье рыжего пушистого шара весом с двухэтажный автобус, и его приплюснутая морда выражает такое презрение к окружающему миру, что Молли периодически извиняется за него перед гостями, объясняя, что он всегда такой, ничего личного, гладить не стоит, у него капризный характер, может поцарапать. На самом деле, Тоби, приди в его плоскую голову такая мысль, может разодрать чьё-нибудь горло на части раньше, чем его успеют отцепить, когти у него, как скальпель, а симпатии и уважения к окружающим — минус двести семьдесят три градуса по Цельсию. Молли хотела как-то сострить на эту тему в присутствии Шерлока, но тот не любит, когда она шутит, а она не любит, когда выражение его лица становится хуже, чем у Тоби. Когда она купила кота и ехала с ним домой, а он издавал звуки, из-за которых таксист чуть не высадил её на улице, у неё не было времени думать, да и голову заполняло такое мяуканье, как будто в Тоби сидело сто котов и одна проржавевшая водопроводная труба, вот-вот готовая прорваться. Но после, когда время подумать появилось, она сказала вслух: — Теперь я старая дева с котом. Классика. От этой мысли стало так грустно, что она немедленно записала её в своём блоге, где посмеялась над собой, пошутив, что для одинокой незамужней старше тридцати на роль спутника был выбор между котом и другом-геем, и она решила остановиться на первом варианте, ха-ха. Потом Шерлок разоблачил Джима, и стало ещё смешнее. Кот двигается на одеяле, лениво шевеля толстыми боками, и смотрит на хозяйку, как будто видит её насквозь, а ещё — осуждающе, требовательно и немного раздраженно. Но он, по крайней мере, на неё смотрит и замечает, пусть даже лишь потому, что она о нём заботится и бьет церемониальные поклоны перед его небесным величеством. Это очень важно — чтобы тебя видели. Даже если смотрят, как на мышь, в которую ты превращаешься под этим рентгеновским взглядом. -- За исключением Шерлока Холмса вся жизнь Молли втиснута в стандарты неписаных железных правил. Одно из них гласит, что у непривлекательной девушки обязательно должна быть красивая подруга, чтобы та смотрелась на её фоне ещё эффектнее, и была бы центром внимания в обществе своих приятельниц, не выигравших в генетическую лотерею. Возможно, так мироздание выдерживает баланс, разбавляя общество курносых и горбатых носов одним греческим. У Молли есть Кэйли, срисованная со страниц мужского эротического журнала и умеющая поправлять свои блестящие темные волосы так, что вокруг на несколько миль останавливается движение. Кэйли говорит, что Молли нужно делать макияж, качать в спортзале зад, носить лифчики пуш-ап и: — О, Боже, ты опять одолжила юбку у своей прабабушки. Именно ей Молли и звонит, когда Джон Уотсон приглашает её встретить Рождество на Бейкер-стрит. Молли просит о помощи: — Я хочу выглядеть… хорошо. На языке вертится: «Выглядеть, как ты», но ведь она разумная девушка, признающая единственную сказку под названием «Дневник Бриджит Джонс» с мистером Дарси в роли прекрасного принца. Кэйли, выбранная на роль феи-крестной, вгрызается в предложенный проект с энтузиазмом бобра, строящего плотину. Молли начинает подозревать, что ничем хорошим это не кончится, хотя по началу всё идет гладко: шофер в этот раз не пытается выкинуть её из машины, а довольно навязчиво флиртует, а мужчина, с которым она сталкивается у самого входа в дом, упирается в её лицо таким оценивающим взглядом, что, будь они коллегами по работе, можно было бы подавать на него в суд за сексуальное домогательство, и от всего этого Молли чувствует, хоть ей и немного стыдно осознавать, что её самооценка выбирается из подвала на свет, шур-шур, тихонечко, но вверх. Глядя на своё отражение в стекле, на котором дробятся огни, она поправляет заколку в тщательно уложенных волосах. Насчет заколки у неё были серьёзные сомнения — не слишком ли большая и блестящая, но Кэйли сказала: «Ради Бога, попробуй привлечь к себе внимание хоть раз в жизни», а потом добавила, усмехнувшись: «Не съест же он тебя, в конце концов». Девушка в подсвеченном окне — хорошенькая, и Молли улыбается, сначала застенчиво, как обычно, потом вскидывает голову, и улыбка становится вызывающей и манящей, почти обложечной, хоть закрепляй лаком, чтобы было проще всегда её удерживать на лице. Эта парадная улыбка — такая, как будто Молли выпила шампанского, и оно танцует в крови золотистыми пузырьками. Но затем она оказывается в доме Шерлока, и всё меняется. Он ещё ничего не успел ей сказать, а она уже осознает со всей остротой, что вечернее платье смотрится на ней, будто с чужого плеча, сочно-красные рождественские губы — тоже чужие, серьги похожи на глупые елочные игрушки, прическа помпезна, подарок, который она выбирала несколько недель, отправится в мусорное ведро даже не распакованным, и ей так неловко за собственное существование, что она извиняется за него с порога. — Привет всем. Простите, привет. Шерлок сидит, повернувшись к ней спиной, она видит осколок профиля и фрагмент взгляда, изгиб длинной шеи над воротником темной рубашки, уголок неприязненно сжатого рта, и ей хотелось бы думать: «Высокомерный козёл», но получается только: «Какой он красивый» и «Какая же я дура». Некоторые Золушки никогда не попадают на бал. -- «Дорогому Шерлоку С любовью Молли xxx» -- Она не злится на него. Это так странно, но на него она никогда не злится. — Ты всегда говоришь такие ужасные вещи… Но она не будет плакать, нет, ни за что. Если у неё размажется тушь, она будет похожа на енота и станет ещё смешнее. Эта смешная девчонка Молли. «Жизнь — конфетка, а солнце — печеньице». [1] — Каждый раз. Всегда. Оказывается, когда Шерлок теряется, в нём появляется что-то детское, как у всех остальных людей, что-то, выбрасывающее его из собственной, такой глазастой и такой слепой, вселенной аутизма, и Молли вдруг понимает, что видит его таким не в первый раз, и что эта растерянность, как старинная баллада, посвящена лично ей. Счастливого Рождества, Молли Хупер. xxx -- В морге, куда Молли отправилась, чтобы быть полезной, Шерлок изучает труп женщины, которую узнаёт не по изуродованному лицу. Она стоит и терпеливо ждет, зная, что он опять не видит её и не поблагодарит за то, что она вышла на работу в праздник, когда все остальные отказались, потому что пируют дома с семьями и индейкой или веселятся на вечеринках, где выпивка и музыка текут рекой, и каждый немного влюблен, по крайней мере, пока пьян. Впрочем, он всё же благодарит её на свой лад. — Тебе не нужно было приезжать, Молли. Голос у него затуманенный, а лицо такое, каким бывает у всех, кто приходит сюда в это слишком тихое, слишком чистое, слишком холодное место. На его узком лице не дрожит ни один мускул, но она опять видит то, чего не видят другие, и о чём не знает он сам. — Когда ты смотришь на него, то видишь только то, что хочешь видеть. — Я вижу его таким, какой он есть. И я люблю его таким, какой он есть! — Люби его поменьше. Это пойдет ему на пользу. [2] Но она не может этого сделать и знает, что даже не будет стараться. Шерлок уходит, не оглядываясь на неё. -- Мина — подруга совсем иного рода, чем Кэйли. Они с Молли плывут в одной лодке, и другие постоянные участники их встреч это выстроившиеся стройными рядами батареи из бутылок красного вина и башни, сложенные из коробок шоколадных конфет. Столько их выпито и съедено за годы, что хватило бы на целый специальный магазин для одиночек, тоже начитавшихся пресловутого «Дневника». Но в этот вечер Мина задействует тяжелую артиллерию, протягивая Молли пакет с зелеными детенышами лимона и текилой. — У тебя был такой голос по телефону, — говорит подруга, снимая пальто и вешая его в прихожей на привычное место. — Что случилось? — Ничего особенного, — отвечает Молли. — Всё, как обычно. — Понимаю, — кивает Мина. — В этом-то и проблема. Одно время Молли думала, что если бы её звали как-нибудь иначе, например, Кристина Трессильян или Диана Стронг, её жизнь сложилась бы по-другому, потому что «Молли Хупер» это ходячий лабораторный халат, в который засунуто серое, присыпанное пылью создание. Но её подругу зовут Вильгельмина Валентайн, а барахтаются они на пару в одной затхлой воде. Вначале они пьют под сериал Glee, а затем напиваются под него же, хотя обеим завтра с утра на работу, а похмельная ломота и припухшие мешки под глазами исчезают после тридцати лет в десять раз хуже, чем это было в двадцать, вот такая незатейливая математика. — Я бы обратилась в брачное агентство, не будь это последним прибежищем неудачников, — говорит Мина мрачно, слизывая соль с руки. — По-моему, напрасно ты так. Многие находят таким способом своё счастье, — возражает Молли, которая о чем-то таком где-то слышала, или читала, или не слышала и не читала, но предпочитает верить. — Городские легенды, дорогуша, — усмехается Мина и тянется за новой порцией, — городские легенды. Слушай, ну, а как этот твой? Она выделяет последнее слово многозначительной интонацией, а Молли думает, что, если бы могла сказать про Шерлока «мой», то этот вечер прошел бы для неё совсем иначе. Она не знает, как именно, но уверена, что в сравнении с этим радужный фейерверк сериала Glee показался бы плевками серой грязи, разлетающейся дождливой осенью из-под колёс машин. — Никак, — Молли подливает себе ещё текилы, придающей жизни более привлекательные очертания. — Тоже, как обычно. Флиртует со мной, если ему что-то нужно, а потом я снова для него пустое место. — Плюнь ты на него! — советует Мина горячо. — Сколько можно? Насильно мил не будешь, что уж тут поделать, если человек на тебя не реагирует. Молли задумывается и отставляет в сторону свой стакан, так и не пригубив. Глупо думать такое после тридцати. Ещё глупее — так чувствовать. Шерлок Холмс делает её очень-очень глупой. — А знаешь, — говорит она, — это не имеет никакого значения. -- Кэйли подарила ей на день рождения блеск для губ в роскошном тяжелом флаконе, похожем на что-то, отколупнутое от галереи Версальского дворца. Молли держит его в руке, глядя на себя в зеркало. В детстве мама говорила ей: — У тебя ямочки на щеках, солнышко. У кого на щеках ямочки, тот будет счастливым. Молли улыбается, чтобы увидеть обещание счастья, а потом плачет. Вытерев слезы, она уходит на работу, так и не подкрасив губы. Какая разница, это всё равно ничего не меняет. День длинный, тяжелый и трупный-претрупный — результат очень нехорошей автокатастрофы. Под вечер она устает так, что её ноги не держат. Ей хочется лишь попасть поскорее домой, выпить чаю и улечься в постель, чувствуя кошачью тяжесть на том конце кровати, где устроится Тоби. Когда Шерлок отделяется от темноты, как призрак, она пугается, а потом видит его глаза, и её сердце холодеет, но всего на миг, ведь она не может себе позволить паниковать. Она слишком нужна ему, и не могла бы быть нужнее, будь у неё темные блестящие волосы или зови её «принцесса Аннабель Сильверстайн Богемская». Если бы это был другой давящийся страхом смерти человек, Молли усадила бы его на стул, сочувственно похлопала бы по плечу и сделала бы чаю, но это Шерлок, а, значит, требуется совершенно другое. Уже собираясь уйти, он неожиданно застывает, оборачивается и приоткрывает рот, ища слова, дающиеся ему так трудно не потому, что у него нет сердца, а потому, что он не умеет им пользоваться, и боится, что оно его подведет. — Я знаю, — Молли не даёт ему ничего сказать, чтобы он не чувствовал себя ещё уязвимее, но, не удержавшись, добавляет то, что отваживаются говорить только женщины, — Пожалуйста, не бойся. И не лги, что ты не боишься, потому что я… — Видишь, — Шерлок Холмс не может устоять перед тем, чтобы озвучить самый невероятный вывод, к которому он приходит, отбросив всё невозможное. [3] — Потому что ты видишь. Это не наука и не искусство. Это то, из-за чего он мог придти только к ней. У него опять детское лицо, с таким малышня ахает, войдя в комнату, где стоит только что наряженная ёлка в мерцающих гирляндах, хотя маленький Шерлок, наверное, не ахал, а пытался определить, сколько ёлке лет и чем занимаются её родственники в соседнем лесу. Молли замечает, что у него чуть дрожат пальцы. Она могла бы поразить его ещё раз, сказав: «Ты хочешь пожать мне руку, но не решаешься», но она только ободряюще улыбается ему напоследок. Ей не хочется красоваться, и достаточно того, что ему больше не страшно. Конец