Сугавара Коуши — счастливчик!
Сугавара Коуши был, наверное, единственным учеником в Хогвартсе, рьяно ненавидящим любимый многими предмет о паранормальном и мистике. Он охотно возился с растениями на Травологии, с искренним интересом на пару с Азумане корпел над бурлящим пузатым котлом с дымящимися в нём зельями, а его начитанность позволяла получать хорошие оценки даже на ЗОТИ (а того же Азумане эта аббревиатура приводила в ужас и заставляла биться в неконтролируемых припадках паники). Единственную ненавистную дисциплину во всей школе для него составляло безобидное Прорицание: Сугавара считал себя отъявленным циником, не поддающимся на обаяние профессора Трелони, которая из кожи вон лезла в попытках отыскать хоть какой-нибудь способ приобщить скептически настроенного ученика к весьма занимательному процессу предсказывания будущего; к огромному счастью самого Коуши, её старания оказались тщетными. Его не увлекал процесс выуживания надуманной картинки в потёртом учебнике, и он не спешил опустошать чашку с горькой, плавающей на дне кофейной гущей лишь для хорошей оценки. А уж эти линии на ладонях, что якобы должны определять его дальнейшую судьбу, и вовсе вызывали у парня ядовитую усмешку. У него попросту не сбывалось ни одно из предсказаний; об источающих гадкую вонь внутренностях птиц ему не хотелось даже думать — слишком он был брезглив. Карты Таро сыпались из рук, отсутствие навыков построения преграждали ему путь в составлении звёздных карт, а после несчастного случая с разбившимся хрустальным шаром последние крохотные остатки мотивации постичь этот противный предмет и вовсе сошли на нет. Единственным утешением для огорчённого и скучающего Сугавары служили лишь горячий чай и совместные уроки с Гриффиндором; без этих двух составляющих очарование Прорицания испарилось бы совсем. Который год подряд, начиная с третьего курса, на уроках Прорицания его ладони согревала чашка с любимым зелёным чаем, а взгляд то и дело, как нарочно, оставался прикованным к облачённому в тёмно-красную мантию ученику. Коуши привык жаловаться на память, посему стал всё записывать, и победное второе место в его чёрном списке уже несколько лет занимал Квиддич; о неприязни Сугавары к любому виду спорта не знал только глухонемой, поскольку брезгливое выражение его лица в те моменты, когда любимая Трансфигурация заменялась Полётами на мётлах, говорило само за себя. Однако, как ни странно, ещё ни один сокурсник не смог отгадать истинную причину его присутствия на каждом квиддичном матче с участием Гриффиндора, и ни один сокурсник не мог взять в толк, почему же мальчик с факультета Слизерин восторженно подпрыгивает, когда победу присуждают команде, носящей красные галстуки. Итак, Сугавара не любил Прорицание, ещё сильнее ненавидел Квиддич, но до поджатых пальцев обожал капитана квиддичной команды Гриффиндора, как назло, сидевшего на Прорицании с участливым видом и по-глупому широкой улыбкой, крутя в руках потрёпанную звёздную карту. Мальчишка был по-настоящему, искренне увлечён этой наукой: ему нравилось заглядывать в будущее, поскольку все виды предсказаний крутили одну и ту же пластинку — скорую встречу «родственной души», одно упоминание которой заставляло Коуши презрительно фыркать и заказывать глаза, в глубине души отчаянно желая оказаться этой самой родственной душой. Несмотря на это, Сугавара и не помнил уже, какой момент его жизни стал переломным, когда даже квиддичные матчи стали казаться не такими уж и муторными. Начало октября дышало прохладой, румянило щёки и запутывало цветастый шарф, нагло срывая его с шеи и закручивая на лысеющие ветки деревьев. В непринуждённой атмосфере всеобщего энтузиазма, перезвона стучащего друг о друга фарфора, мягких голосов и шелеста страниц, Коуши позволил себе насладиться наблюдением за кучерявыми языками пламени, лижущими потрескивающие дрова в камине, вдыхая аромат листьев, плавающих на дне его чашки. Однако в полной мере погрузиться в размышления мешал звучащий неподалёку тёплый, слегка хриплый, постоянно посмеивающийся знакомый голос. А голос этот был слишком тёплым: наверное, так звучал бы шоколад. «Дурак», — надувая губы и подпирая подбородок кулаком, думал Коуши, даже и не помня о предательски пылающих щеках, служивших словно индикатором стеснительности и реагирующих на любую мысль о Савамуре Даичи. «Дурак!», — вторым же ругательством Сугавара обращался к себе, стыдливо отворачиваясь к противоположному окну. Профессор Трелони то и дело подливала ученикам кофе, зажигала свечи и делилась пледом с теми, кто замёрз. Наблюдая за этой всеобщей увлечённостью, юноша лишь дёргал плечом, обречённо вздыхал и грустно улыбался в кулак, понимая, что его не согреет и дюжина колючих клетчатых пледов. Наступающий вечер подводил урок к концу: ученики посмеивались над обнаруженными на дне чашек картинками, подшучивали над предсказаниями друг друга и начинали лениво прибирать за собой, когда Сугавара крупно вздрогнул от громкого хлопка и неожиданно появившегося человека, которого он ожидал увидеть здесь в последнюю очередь. Плюхнувшись на гору подушек, напыщенный Оикава, явно довольный собой, состроил ужасающую гримасу и кинулся к приятелю с не менее пугающим «Бу!» Тёмно-зелёная мантия мягко струилась по фигуре, прикрывая перевязанное бинтами повреждённое колено. Юноша с нетерпением выжидал, какой эффект произведёт его безрассудный и неожиданный фокус и какая эмоция исказит лицо сокурсника на этот раз. Но, похоже, сам Коуши настолько привык к подобным сюрпризам от Тоору, что даже бровью не повёл, Он лишь вздохнул и отвернулся, однако, впрочем, вскоре услышав раздосадованный голос слева от себя: — И это что, вся твоя реакция? — казалось, Тоору готов был вот-вот расплакаться; он развёл руки в стороны, его лицо приняло по-детски жалостливое выражение, словно младенца обделили необходимым ему вниманием. Возмущение Оикавы переливалось через край и грозило в любой момент превратиться в гнев или самую настоящую обиду. Он ненавидел, когда ему не удавалось кого-то впечатлить. — Ты занимаешься этой ерундой который год, — спокойно проговорил Коуши, пожимая плечами. — Я уже привык, можешь не стараться. Юноша ощущал кожей прожигающий ненавистью взгляд своего сокурсника, изо всех сил пытаясь не рассмеяться. — Ты аппарировал из больничного крыла? — наконец, повернувшись к другу, полюбопытствовал заранее знающий ответ Сугавара, улыбаясь краешками губ. — А что, если заметят? Оикава цокнул языком и поудобнее развалился в мягком кресле, скрещивая руки на груди. Приятная атмосфера способствовала тому, чтобы расслабиться и согреться среди мерцающих ярких бусинок свечей, прячущихся в самых разнообразных уголках кабинета. Кофейный и чайный ароматы смешивались и приятно щекотали обоняние. — Они пичкают меня травами, — поморщился от отвращения Оикава. — Я уже на восемьдесят процентов из них состою. Сил моих нет, и я решил… — запнулся он, на секунду задумавшись —…потренироваться. — Ага, и не нашёл места лучше, чем кабинет Прорицания? Оикава недоумевающе взглянул на своего сокурсника, взглядом вопрошая: «А куда же, по-твоему, ещё?» — Ладно, молчи, — посмеялся Коуши; за всё время беседы он не выпустил из рук чашку с прилипшими на дно чайными листиками, по которым, впрочем, гадать не собирался. Зато, на грех Сугавары, собирался кое-кто другой. — Наш Мистер Бодрячок приуныл? — настроение моментально сменилось, и Тоору поинтересовался развязно, растягивая гласные и замечая едва приметную полуулыбку, тронувшую губы Коуши. Последний же чуть наклонился вперёд, склонил голову и продолжил крутить чашечку в ладонях, расфокусированным взглядом уставившись в точку на полу. Незаметно подсмотрев витиеватое расположение чаинок на дне, Оикава улыбнулся и слегка толкнул друга в плечо, нагло заставляя обратить на себя внимание. — Тебя скоро ждёт что-то хорошее, Мистер Бодрячок. Юноша опомнился не сразу и первые пару секунд тупо моргал, не понимая смысла сказанного. — А? — Да ты на чашку посмотри. У тебя чаинки ко дну прилипли видишь как? — заражённый энтузиазмом Оикава придвинулся ближе и указал пальцем на безобразную густую чайную кашицу, разъясняя её особое значение; а Сугавара не видел в этой кашице ни необычного смысла, ни уж тем более чего-то примечательного. — Я в учебнике читал, что полумесяц знаменует что-то радостное. Коуши недоверчиво покосился на своего друга, будучи крайне удивлённым такой рьяной тягой Оикавы к познанию. — Не смотри на меня так, — буркнул Тоору. — Тупо лежать на койке очень не весело. — Ох, да я же молчу, — отозвался Сугавара на шутливый упрёк своего сокурсника, отмахиваясь. — Так что там о хорошем? Юноша заметил, как Оикава смотрит не на него, а сквозь, куда-то поверх головы и хищно ухмыляется. — Савамура с Гриффиндора жрёт тебя глазами. В тот момент Коуши готов был поклясться, что физически прочувствовал отмирание каждого жизненно важного органа и застывшую в жилах кровь, которая не разрумянила щёки, а заставила побледнеть насмерть. Желудок больно сжимался. Из трясущихся замёрзших пальцев едва не выпала многострадальная чашка. Однако опомнился Сугавара быстро, мотая головой из стороны в сторону. — Не говори ерунды, — сперва могло показаться, что голос Коуши предательски задрожал, однако он быстро прочистил горло. — Это у тебя галлюцинации от трав. С лёгким смешком, с трудом сдерживая рвущийся из груди восторженный визг при мыслях о Савамуре, Коуши поднялся на ноги, дожидаясь, когда приятель соизволит пойти за ним. Бум! Сугавара и сообразить не успел, как, даже не отойдя от кресла, снова рухнул на него же, столкнувшись с чем-то мягким и тёплым. Первым в глаза бросилось размытое пятно насыщенного алого цвета, затем — протянутая рука: большая, тёплая ладонь, маячившая прямо перед носом. Поморгав, юноше удалось в деталях рассмотреть пострадавшее от его неуклюжести существо, однако он тут же пожалел, что зрение к нему вернулось: на него, беспомощно распластавшегося в позе перевёрнутой черепашки, во все глаза смотрел Савамура Даичи. И ладно бы просто смотрел: этот дурак ещё и виновато улыбался, краснея, стоял с протянутой рукой. В ушах гудело, все внутренние органы будто подобрались к глотке, а сердце о грудную клетку билось так сильно, что складывалось впечатление, будто рёбра норовят прорваться сквозь мягкую, сливовую плоть, обнажаясь уродливыми ветками. Воздух превратился в потоки солёной воды, заполнившей дыхательные пути и лёгкие, и насмерть сдавившие горло. Словно в замедленной съёмке, Коуши мёртвой хваткой зацепился за протянутую в приглашающем жесте ладонь. Рука Даичи была тёплой, немного влажной от горячего пара, слегка шершавой от натёртых на тренировках мозолей, но Сугавара готов был поклясться, что в тот момент эта рука заставила бы его, Сугавару, следовать за её обладателем хоть на край света. — Извини, — потирая затылок, оправдывающимся тоном начал Даичи, задерживая ладонь Сугавары в своей руке немного дольше положенного. — Я немного неуклюжий. Я протираю чашки и хотел взять твою… Весь его мир в тот момент сузился до зрачков стоящего напротив Савамуры, и Коуши отчаянно желал продлить этот момент настолько, насколько это было возможно. Мерлиновы подштанники, вблизи он ещё симпатичнее. Коуши отчаянно хотел ему нравиться. Россыпь холодных мурашек пробежала по влажной спине, коленки задрожали, в горле мгновенно пересохло, и как бы Коуши ни старался сделать глубокий вдох, попытки оказывались тщетными. В чудовищном смятении он не знал, куда деть руки и как встать, и ему не оставалось ничего, кроме как механическим жестом бесконечно поправлять идеально выглаженную мантию. Пока Коуши вспоминал, как правильно дышать, Савамура переминался с ноги на ногу в ожидании. — Ну, так что? — А? — Могу я взять чашку? В чувства Сугавару привело едва ощутимое касание их ладоней: Даичи потянулся за многострадальной чашкой, которая вообще мало волновала одурманенного слизеринца на тот момент, именно поэтому он беспрекословно подчинился и разжал пальцы. — А… ага. Замыленным взглядом юноша проводил улыбающегося мальчика с факультета Гриффиндор, не дыша и не моргая, пока тёплая ладонь по-хозяйски не опустилась на его плечи: — Эй, приём, — лёгкое пощипывание не возымело желаемого эффекта, и Оикава дотронулся ледяными руками до приятельской незащищённой шеи. — Вызывает Земля, приём! Однако и на это холодное прикосновение Коуши должным образом не отреагировал; более того, он так и не сомкнул губы, продолжая беспомощно, пустым взглядом следить за Даичи, беззаботно беседующим с однокурсниками. — Оикава, — сипло прошептал Коуши, не поворачивая головы. — Ммм? — Тоору пришлось приблизиться и немного нагнуться, чтобы лучше расслышать несвязный приятельский лепет. — Оикава… что только что произошло? До слуха Сугавары донёсся сдавленный хрип. Прищурившись, Оикава любовался пунцовым румянцем, тронувшим щёки его опьянённого сокурсника. — Мерлин, ты сделан из сахара, Суга, — посмеиваясь, подтрунивал Тоору, дотрагиваясь тыльной стороной ладони до пылающего огнём приятельского лба: уж не горячка ли?~
С этого дня прежняя жизнь Сугавары Коуши словно перевернулась с ног на голову; иногда он даже физически ощущал, будто бы кто-то раздосадованный, махнув рукой, перенял у него вожжи управления, диктуя свои правила. Порой юноша даже не чувствовал себя хозяином своей собственной судьбы: что бы он ни сделал, его нескончаемо преследовало ощущение, будто это уже кем-то предопределено. Не то чтобы Сугаваре не нравились такие перемены…~
Длинный перерыв между Маггловедением и Травологией позволял изнывающим от голода ученикам хоть чем-то наполнить свои желудки, и Сугавара с Азумане активно пользовались этой привилегией. Примостившись на подоконниках в коридоре, около выхода в сад, они лакомились украденными из Главного Зала пышущими жаром булочками и делились впечатлениями от прошедшего дня: Азумане жаловался на грубого преподавателя Зельеварения, совершенно незаслуженно поставившего ему неуд, а Коуши же, мыслями находясь далеко за пределами Хогвартса, искренне пытался вслушиваться. Сугавара любил проводить эту перемену именно с Асахи: начиная с третьего курса, они стали проводить слишком мало времени вместе, и Сугаваре это категорически не нравилось, однако нагрузка на обоих старшекурсников была такой необъятной, что о личном времени мечтать было некогда. Азумане никогда не подтрунивал и не задевал за живое, как порой это неосознанно делал Тоору, и Коуши расслаблялся в его обществе. За возвышающимися стенами замка веяло прохладой, начинал накрапывать мелкий дождь, а небо затянулось тёмно-серой беспросветной периной туч. Время ползло размеренно и лениво, не торопясь: Азумане о чём-то болтал, не ожидая от лучшего друга какой-то особой реакции, поскольку прекрасно замечал устремлённый взгляд Коуши куда-то вдаль. Однако последний всё же учтиво кивал, улыбался и поддакивал на моментах, требующих его внимания. — И я ещё подумал: а смысл мне вообще учить эти рецепты, если он всё равно меня валит? Ну я и решил, что буду выписывать их на… Ты чего? Посреди своего бурного монолога Азумане насторожился, увидев стеклянный взгляд лучшего друга, высматривающий что-то за его спиной; подстрекаемый любопытством, Асахи повернул голову и увидел стремительно приближающегося к ним гриффиндорца, держащего в обеих руках какой-то предмет. Поначалу Азумане было подумал, что тот пройдёт мимо, однако побледневший Коуши доказывал обратное. — Привет, — гриффиндорец всё же подбежал именно к ним, обращаясь непосредственно к сидевшему на подоконнике Коуши. И если последний напоминал белое полотно, то мальчишка с Гриффиндора же, напротив, слегка зарделся. — Ты вчера быстро ушёл, я отдать не успел… Короче, возвращаю! Азумане с недоумением следил за разворачивающейся на его глазах сценой: механическими движениями Коуши принял чашку (а это была именно она) из рук гриффиндорца и натянуто улыбнулся, пролепетав: «Спасибо». На донышке что-то зашуршало. — Увидимся, — юноша подмигнул и отсалютовал Коуши, прежде чем развернуться и убежать. Азумане перевёл удивлённый взгляд на глубоко выдохнувшего друга; на лбу Сугавары выступила испарина, грудь ходила ходуном, руки, как и колени, неистово дрожали. — Вашу мать, это что только что было?! — шокировано вопросил Асахи. Азумане прекрасно понимал: этот парень с Гриффиндора никогда не был обделён вниманием, и потому был весьма озадачен тем, что Коуши общается с ним так близко. — Мерлин, чтоб я сдох, Асахи, чтоб я сдох, — еле слышно пробормотал слизеринец, откидываясь на стенку и тяжело дыша. — Суга, это что за нахрен? — Азумане не унимался, запрыгивая на подоконник рядом с лучшим другом. — Это? Этот нахрен — Савамура с Гриффиндора, приятно познакомиться, — всё ещё переводя дух, усмехнулся Сугавара, разводя руками. — Я знаю, что Савамура; он тут-то что забыл? — Он мне кое-что вернул, — Сугавара поднял чашку и помахал ею в воздухе. Азумане недоверчиво покосился на лучшего друга. — Что? — посмеялся Коуши. — Не смотри так, я сам ни черта не понимаю. Асахи подсел ближе. — Ты же знаешь, что он капитан сборной Гриффиндора, да? — тихо сказал он. — Да как уж тут не знать, — съязвил Коуши, усмехаясь. — И что? — И то: за Савамурой наша староста, как шальная, носится, — высоким голосом он начал пародировать. — Даичи то, Даичи сё, Даичи кла-ассный, — лицо исказила гримаса отвращения. — Вообще кошмар. Да и не только наша староста… Коуши рассмеялся, находя реакцию своего друга весьма забавной. — Жесть, — заключил он, не выпуская чашку из рук. — Самого Даичи я не знаю, — Асахи пожал плечами. — Что он за человек и вообще… Но, если такой интроверт, как ты, подпустил его к себе, значит, не так уж страшен чёрт, как его малюют. Коуши опустил глаза, и губы его тронула слабая улыбка. — Не так уж страшен, — тихо согласился он, выуживая со дна первую записку, сложенную в форме крошечного самолётика. «Уложенные в форме полумесяца лепестки означают какие-то радостные события или хорошие известия. Если Вы видите полумесяц, значит, Вы счастливчик. Учебник Прорицания, Глава 3, Параграф 7, пятое сверху предложение» «Сугавара Коуши — счастливчик!»~
С этих пор летающие самолётики для Сугавары Коуши стали обычным делом: он получал их за завтраком, за ужином, они прилетали в его окно, приземляясь на кровать, он находил у себя в сумке и на столе, заполненном учебниками. Правда, дальше милых записок и флиртующих переглядываний на совмещённом уроке Прорицания дело не заходило: их обоих устраивало сложившееся положение вещей, и ни один не стремился каким-то образом перейти черту, нарушая границы дозволенного. Хотя порой нарушить их хотелось до чрезвычайности. Они сталкивались на переменах, переглядывались на совмещённых уроках, и в такие моменты ватным ногам Сугавары приходилось искать опору, а дрожащим рукам — прижимать учебники к груди сильнее, ибо те так и норовили будто просочиться сквозь негнущиеся пальцы. Тайком прокрадываясь на квиддичные тренировки, Коуши исподтишка, забираясь в неприметные уголки, наблюдал за развевающейся тёмно-бордовой мантией, за взъерошенными влажными волосами, прилипшими ко лбу, за грацией, присущей Даичи во время полётов на метле, и он, Сугавара Коуши, непоколебимый староста Слизерина, болезненно осознавал, что утонул. И от этого осознания подкашивались колени, неумолимо стучало сердце, словно стремясь раздробить грудную клетку, и потели ладони. Чёртов Савамура улыбался самой очаровательной улыбкой, салютовал низенькому рыженькому мальчишке — ловцу сборной Гриффиндора — и весьма тактично переговаривался с Тетсуро, обсуждая предстоящий матч, а Сугавара беспокойно ёрзал на месте, просунув сцепленные ладони между колен, и кусал губы. Савамуру хотелось сильнее, чем жить. А однажды, когда они с Оикавой вырезали тыквы для Хэллоуина, сидя на поляне, одна такая записка мягко приземлилась прямо внутрь овоща, и Коуши ещё пришлось изловчиться, чтобы выудить её оттуда. «Мне жизненно важно прогулять Травологию с тобой. Буду очень-очень ждать в половину восьмого в липовой аллее»~
Отдающий сыростью осенний ветер румянил щёки и заставлял нос истекать всеми возможными жидкостями, ищущими себе путь из тела наружу; однако сейчас Коуши не спеша прогуливался по желтеющей аллее, наслаждаясь приятным хрустом листьев под ногами, и нежился в лучах розоватого закатного солнца, едва пробивающегося сквозь раскидистые ветки старых лип. Он различил долговязую фигуру, облокотившуюся о фонарный столб, тонущую в лиловых и золотистых оттенках. Савамура, засунув руки в карманы и пряча половину лица в огромном бордовом шарфе, терпеливо ждал и возил носком ботинка опавшую листву. — Я не опоздал? — по мере приближения Сугавары аромат жжёного сахара, каких-то трав и дыма становился насыщеннее, внутри Даичи что-то заклокотало, когда он услышал робкий голос откуда-то сбоку и краем глаза заметил смущённую улыбку. Ведь Даичи ещё издалека его заметил: Коуши вышагивал грациозно, изящно убирая мешающуюся чёлку назад одним взмахом ладони, глупо улыбался и краснел, постоянно опуская взгляд: он попросту не привык смотреть людям в глаза, как не привык получать неожиданные приглашения прогуляться. Оттолкнувшись от своей опоры, Даичи, как подобает истинному джентльмену, но совершенно никак не похоже на гриффиндорца, галантно взял покрасневшую от холода ладонь Сугавары в свою, дотрагиваясь до сухой кожи одними губами. — Слизеринец не опаздывает, а задерживается, — он поклонился. — Да и ожидание стоило того: ты выглядишь просто обалденно. Сугавара же, быстро адаптируясь к обстановке игры, сделал реверанс в жесте признательности, на что Даичи ответил ласковым взглядом и нежной улыбкой. Он просто стоял напротив и был красивым. Очень красивым. Но его красота не была завидной или подходящей для модного журнала, его красота не смогла бы свести с ума целый мир, вовсе нет. Савамура был красив по-своему — по-домашнему: тёмная трёхдневная щетина бросалась в глаза, осенняя прохлада лёгким румянцем едва тронула его щёки и нос-картошкой, от частого облизывания и покусывания тонкие губы сделались пунцово-красными. Кое-где его лицо рассекали бледные шрамы, оставшиеся, видимо, после квиддичных матчей, а на щеке виднелась свежая ссадина. Блеск его карих глаз не был выделяющимся, однако сокрытой в них доброте и нежности было вполне достаточно. Цвет и овал лица нельзя было назвать благородными: загорелый как попало, он постоянно улыбался, показывая миру мимические морщинки вокруг глаз. — Ну так что: могу я составить компанию одинокому слизеринцу? — поинтересовался он кокетливо, беря Сугавару под руку. — Одинокий слизеринец не будет против, — учтиво произнёс Коуши. Он и сообразить не успел, как послушно, вплотную зашагал рядом с сияющим от счастья Савамурой, чувствуя его тепло, немного терпкий запах, шершавость его ладоней. Присутствие взбалмошного и спонтанного Савамуры согревало Коуши даже в такой промозглый осенний вечер, окутывая уютом. — Вообще, — начал Даичи. — Я, знаешь ли, терпеть не могу Травологию, да. А вот с симпатичными слизеринцами гулять люблю. А уж если симпатичные слизеринцы отвечают мне взаимностью, то никакие наказания меня не удержат. Даичи, незаметно отвлекая Коуши бессмысленной болтовнёй, взял Коуши за руку, выводя большим пальцем замысловатые круги на его ладони. — А что, до меня ещё были? — с лёгким смешком, как бы невзначай поддел Сугавара, пытаясь не рухнуть на своих негнущихся ногах и предательски подкашивающихся коленках прямо к подошвам Даичи. Внутри всё чесалось и клокотало, и довольная улыбка то и дело растягивала его губы. — Да мне, знаешь ли, в последнее время почему-то катастрофически везёт на Слизерин, — пониженным тоном произнёс Савамура. — Вот как, — Коуши неосознанно крепче сжал ладонь Даичи своей. — И куда же они делись? Даичи прищурился и кинул на Сугавару хитрый взгляд. — Если ты думаешь, что у меня в комнате под кроватью лежат трупы очарованных мною слизеринцев, то я не против. Эта реплика заставила юношу сначала фыркнуть, а потом и вовсе залиться чистым, искренним смехом. Сугавара и сам не подозревал, что, смеясь, лишь влюбляется всё сильнее. — А, чуть не забыл, — его слух уловил шуршание обёртки и, кажется, запах кокоса. — Я видел, что ты часто берёшь его за завтраком. Савамура протянул шагающему рядом Коуши плитку белого шоколада, источающего непередаваемый аромат кокоса и молока. В предвкушении Сугавара облизал губы и сглотнул. А когда зубы жадно впились в мягкую плоть лакомства, и глаза закатились от неописуемого наслаждения, все правила приличия напрочь вылетели из головы. — Я не прогадал, — Даичи исподтишка наблюдал за уплетающим лакомство слизеринцем: Коуши совершенно не волновали измазанные в шоколаде жирные руки, он не заботился о звуках, которыми сопровождалась трапеза — рядом с ним шёл мальчик, который симпатичен, на языке приятно таял шоколад, а желудок наполнился теплом. Осенний вечер, плитка шоколада и мальчик, который нравится, — много ли нужно для счастья? Сугавара заметил, что Даичи делал его счастливым. Таким счастливым, что судорожно сжимаешься, дрожишь от удовольствия, зажмуриваешься, начинаешь учащённо дышать и чувствовать прилипшее к грудной клетке сердце. Савамура о чём-то болтал, напрочь забывая о смущении. Чувство юмора, манеры, даже некая в меру придурковатость настолько очаровали Коуши, что тому уже и неважно было, что на него вешается какая-то пресловутая староста с Хаффлпаффа. Все мышцы словно разом отказали и перестали подчиняться мозговым сигналам, поэтому Коуши казалось, что выражения его лица, его действия, улыбки, нервные смешки — всё до безобразия глупо и нелепо. Взгляды перепуганно-стеснительные, перепуганно-влюблённые, перепуганно-перепуганные. Совершенно банальные истории становились захватывающими и интересными в глазах завороженного Сугавары, глупые каламбуры и порой даже неудачные шутки — всё, абсолютно всё юноша впитывал в себя, отчаянно стараясь не упустить ни единого слова, интонации, жеста, взгляда. Сугавара был поистине им очарован. — А ты не играешь в Квиддич? — совершенно неожиданно полюбопытствовал Даичи, заставляя собеседника поперхнуться воздухом. — Я что, похож на спортсмена? — шутливо отозвался Коуши, откашливаясь, посмеиваясь и не замечая серьёзно настроенный тон Савамуры. — Да я его терпеть не могу. — Вот как? — искренне удивился Даичи, задумываясь. — Почему? Сугавара неопределённо пожал плечами. — Скучно, — дал он расплывчатый ответ, переводя всё в шутку. — Мне не кажется весёлой игра, в который ты можешь остаться без головы. А мне моя черепушка ещё дорога, я не хочу, чтобы какой-нибудь бладжер её случайно снёс. На пару минут Даичи умолк, осмысливая сказанное. — А на игры ходишь? — снова спросил он. — Я, кажется, видел тебя на одной. «Если бы на одной», — хотелось съязвить Коуши, однако он лишь старательно прочистил горло и прижался к гриффиндорцу ближе: хотя, казалось, ближе уже некуда. — Ну… по настроению, знаешь. Иногда друг затаскивает, а иногда сам, от скуки… — Приходи к нам завтра на игру, а! — неожиданно выдал Даичи полным надеждой голосом, перебивая и останавливаясь, дотрагиваясь своими ладонями до ладоней Сугавары, смотря ему прямо в глаза. — Придёшь? Коуши же, в свою очередь, решая для виду покрасоваться и поиграть в неприступного, состроил хитрую гримасу, ухмыльнулся и, нарочито медленно растягивая гласные, произнёс: — Ну, я подумаю… …Он почувствовал влажное тепло в уголке своих губ. Ощущение было мимолётным, можно даже сказать, едва заметным, однако изнутри его вновь обдало кипятком, с головы до ног огненная лава опалила каждый внутренний орган, заставляя крупно вздрогнуть. В груди сладко потянуло. Даичи не отстранялся, большим пальцем выводя круги на его, Коуши, щеке. Сугавара сглотнул. — Но… если ты меня зовёшь… — Коуши почувствовал, как Савамура прижался к нему, обнимая и утыкаясь носом в изгиб шеи, глубоко втягивая его сладковатый запах. Сугаваре отчаянно не хотелось уходить; он мечтал продлить эти моменты подольше, на сколько-нибудь дольше. Ему хотелось мёртвой хваткой вцепиться в Савамуру, в его шею и застыть в такой позе безжизненным памятником. Умереть в объятиях Савамуры Даичи — о лучшем Коуши и мечтать не мог. — Ты что, сбежал с Травологии, чтобы затащить меня на матч? Выдавлено это было слишком дрожащим голосом. Даичи близко. Опалённое горячим дыханием ухо различило смешок, и теперь поцелуй обжёг щеку. И это был действительно поцелуй: тёплый, влажный, долгий поцелуй. — А ты хочешь, чтобы я затащил тебя в постель? — шёпот прямо в ухо, тягучий и горячий, и дотронувшиеся до подбородка дрожащие пальцы. — Обойдусь матчем, — нервно хихикнув, отрывисто прошептал Коуши, наслаждаясь покрывающими спину мурашками. Мерлин пресвятой, до чего же хорошо! — Ладно, — влажным поцелуем Савамура мазнул подбородок, проводя потрескавшимися губами по яркой пунцовой щеке в поисках самого главного. — Ладно. Расслабь-ка… От этого хриплого шёпота, от фразы, что он отчётливо прошептал прямо в губы, сердце ухнуло, колени задрожали, ладони вспотели мгновенно, набухающий в груди шарик стремительно разрастался. Он целовал его. Савамура, мать его, Даичи целовал Коуши; нет, даже не целовал — растворял, плавил, заставлял таять, что угодно, но только не целовал. Губы на вкус отдавали корицей, с кисловатым ароматом лимона и жжёной листвы, сырого дерева. Сначала осторожно, будто исследуя, а затем глубже, со всей отдачей, притягивая дрожащего Коуши к себе ещё ближе, хотя, казалось, ближе уже некуда. Мокро и слишком горячо, приятно до подкашивающихся колен. Тёплая нега разлилась внизу живота, скручивая желудок в спазме наслаждения. Если бы Сугавару попросили описать поцелуй одним словом, он бы без раздумий ответил — сладко. Будто взяли вафельный рожок с тающим мороженым, стекающим по пальцам, и начали сдавливать. Мокро, липко и сладко, до одурения сладко. Хрустится приятно, на языке тает. Вот, что такое целовать Савамуру — чувствовать себя тающим мороженым, плавящимся от прикосновений. От удовольствия и тягучей сладостной истомы Сугавару периодически била крупная лихорадочная дрожь: он слишком долго ждал этого, чтобы не насладиться запахом его кожи, его вкусом, теплом его прикосновений. Их редкие встречи доселе ограничивались стеснительными переглядываниями в Главном Зале, и юноша с неистовым рвением желал впитать в себя всю прелесть этого поцелуя, желал умереть, как умирают от разливающегося по телу блаженства люди, испытывающие оргазм: всего на миг, воскресая вновь, однако какой он, этот миг!.. Даичи был близко, непозволительно близко, чтобы довести целиком отдавшегося поцелую Коуши до исступления, незаметно расстёгивая молнию на пальто и забираясь ледяной ладонью под футболку, поглаживая мягкие бока и легко оттягивая волосы на затылке. Коуши, вздрогнув от контраста теплой кожи и ледяной руки, задыхался от обрушившегося на него наслаждения, обвивая шею Савамуры одной рукой, а другой пытаясь дотянуться до ладони, хозяйничавшей под его футболкой, и на эти тщетные попытки Даичи лишь посмеивался, заставляя Сугавару тихо постанывать в поцелуй каждый раз, когда их языки соприкасаются. Отпусти его Савамура сейчас, Коуши бы пластом рухнул ему под ноги, содрогаясь в конвульсиях: так он был счастлив. — Убе… убери… — промямлил Коуши прямо в поцелуй, в следующую секунду громко ахая от прикосновения ладони к спине. Даичи потребовалось немало времени и приложения, казалось, колоссальных усилий, чтобы отстраниться и взглянуть на трогательно покрасневшего, пытающегося отдышаться Коуши: юноше было так хорошо, что даже слишком, он размяк, сделался податливым, мягким и отзывающимся на любое, даже едва ощутимое прикосновение. Чувства обострились, и хотелось лишь одного: ещё. Голова шла кругом, в ушах гудело, зацелованный Коуши вообще мало что соображал, и поэтому все слова доходили до него не сразу, а словно через тонкую-тонкую полупрозрачную плёнку истомы и наслаждения. Замыленным взглядом он попытался различить черты лица Савамуры, прижавшегося вплотную. Они смотрели друг на друга расфокусированными глазами, то и дело облизывая покрасневшие губы, прижимались в поисках тепла и прикосновений, не желая отцепляться. — Я всё-таки терпеть… не могу квиддич, — с блаженным лицом расслабленно прошептал Коуши, тяжело дыша. Дёрнув бровью и ухмыльнувшись, влажными губами Даичи прижался к его шее, слегка прикусывая и заставляя Коуши прикрыть глаза, открыть рот в немом стоне и выгнуться в спине, помогая опустившейся на поясницу рукой. Сугавара рвано дышал и цеплялся за короткие угольно-чёрные волосы Даичи до побелевших костяшек. — А так? Коуши лениво посмеялся, утыкаясь в изгиб шеи Савамуры. Мороженое с треском разлетелось в ладони, разбрызгивая липкий взбитый крем на всё вокруг. — Вот так — хорошо, — умиротворённо пробормотал Коуши. Савамуре хотелось обнять его милую неуверенность, поцеловать его неуклюжесть, укусить его нежную наглость, облизать его чувство юмора, поставить засос на его интеллекте. Савамура был до смерти влюблён. Говорят, что о счастье не кричат, но упоительное и без вопросов счастье — такая редкость, что ему сильно хочется.~
Витавшие в Главном Зале ароматы сладостей и лакомств дурманили обоняние: пряные, коричные и шоколадные запахи нагло забирались под ученические мантии, путались в волосах, впитывались в кожу и приживались буквально на любом свободном месте, заставляя изнывать от нетерпения и обильного слюноотделения. Атмосфера всеобщего ожидания Хэллоуина и волшебного тыквенного пирога распространялась и на воодушевлённого Сугавару Коуши, вяло ковырявшегося вилкой в блюде, отдалённо напоминавшем остывший омлет. Казалось, он чувствовал всё и сразу, все существующие на свете ощущения, переживал все эмоции одновременно, и его настолько разрывало от этого, что он ёрзал на месте не в силах устроиться на мягком кресле. Воспоминания о вчерашнем вечере разжижали сердце нежностью. Он словно чего-то ждал: влюблённые всегда словно чего-то ждут. Родного запаха, приветливой улыбки, знакомого голоса, прорывающегося сквозь толпу. Постоянно вздыхая, с блаженным видом он подпирал щеку ладонью и бросал ленивые расфокусированные взгляды то на омлет в тарелке, то на учеников, будто помешанных на идее о тающем на языке шоколадном пирожном. Со всех сторон, то тут, то там, сновали широко улыбающиеся сокурсники и золотом поблёскивали подвешенные под потолком гирлянды. Канун Хэллоуина мог означать лишь одно… —…Ты слышал о сегодняшнем матче, Суга? — вместо приветствия, с грохотом падая на облюбованное место прямо напротив Коуши, оповестил о своём присутствии взъерошенный ото сна Куроо: рубашка была застегнута не на те пуговицы, галстук ненужной тряпкой болтался на голой шее, а недавнее пробуждение выдавал розоватый след от подушки, красующийся на щеке. Ловким движением пальцев Куроо схватил тонко нарезанный ломтик сыра, закидывая лакомство в рот. — Мы против Гриффиндора, — с набитым ртом оповестил юноша, громко чавкая. — Вот это жара будет! Придёшь?! С ног до головы Сугавару будто обдало кипятком; огонь влажно лизнул даже изнутри. Истерически хихикнув, Коуши одарил сокурсника игривым взглядом, отложил вилку и подпёр подбородок ладонями, уставившись куда-то и одновременно никуда. Словно не замечая обескураженного Куроо, Сугавара ещё раз вздохнул и, блаженно прикрыв глаза, протянул: — Конечно я приду, Тецу-чан… Что за вопрос. Недоумение на лице Тетсуро говорило само за себя и послужило бы находкой для практикующегося в эмоциях художника. — Ты сейчас серьёзно? — Вполне, — всё ещё не обращая должного внимания на сокурсника, отозвался Коуши. — А что? — Раньше тебя приходилось уговаривать… — Утречка! — развязно протянул Оикава и с лёгким смешком опустился на своё место, предварительно почесав затылок Сугавары кончиками пальцев, улыбаясь ему какой-то особенной, тёплой улыбкой. — Когда такое было? — игнорируя присутствие сокурсника, всё тем же отрешённым тоном пробормотал Коуши. — Чего было? — любопытно протянул Тоору, мотая головой то в сторону Коуши, то взирая на Тетсуро. — Чего было, Тецу-чан? Куроо покосился на прибывшего сокурсника. — Суга согласился прийти на матч, — прочистив горло, глухим шёпотом произнёс он, умоляюще взирая на посмеивающегося Оикаву. — Ну конечно наш Мистер Бодрячок придёт, — как само собой разумеющееся, утвердительно заявил Тоору, взъерошивая и без того растрёпанные волосы Сугавары. — Он не может не прийти на игру своего же факультета, так, Суга? — Отвали, Тоору, — шутливо отозвался последний, посмеиваясь и стряхивая чужую руку с головы. — Он будет болеть за нас, да? — придвинувшись ближе, не унимался Оикава. — Ведь будешь, а? «Ага, как же», — хотелось хмыкнуть Коуши и, показав сокурсникам язык, с радостным визгом прямо сейчас броситься на шею Савамуре, однако внешне его реакция была спокойной — он сдержанно кивнул и снова отвернулся, высматривая что-то в толпе учеников. Мягко лавируя, плавающими движениями, рядом с тарелкой остывшего омлета, приземлился бумажный самолётик, слабо поблёскивающий золотистой пыльцой — волшебный побочный эффект заклинания. Коуши тут же двумя пальцами ловко подцепил блестящий самолётик, словно бы только его и ждал, разворачивая за крылья. Пробежав глазами по тексту записки, он поднял голову, и взгляд его остановился на добродушно улыбающемся Савамуре, махающем рукой с противоположного конца зала: его растрёпанные волосы спросонья напоминали полуразрушенное гнездо, а красный галстук был небрежно наброшен поверх мантии. Сердце Сугавары пропустило удар. — Конечно буду болеть, — комкая записку в кулаке, убедительно произнёс сияющий Коуши, подмигивая Куроо. — Конечно. «После матча будем обниматься»~
Последний день октября давал о себе знать сыростью, промозглым ветром и затянувшимся кучерявыми тучами небом. Большие скопления людей всегда наводили на Сугавару ужас и приступы панических атак, и это являлось ещё одной причиной в списке причин, по которым он ненавидел квиддичные матчи: душное столпотворение фанатов и зевак превращается в Ад на Земле для интроверта, склонного к полной изоляции, а бесконечные попытки некоторых учеников, вооружённых огромными плакатами и флажками с эмблемами факультетов, забраться как можно ближе и выше постоянно оттесняли стеснительного Коуши в неприметные углы. По правде говоря, сам Сугавара был не против притаиться в местечке, где ни одна живая душа его не достанет: он охотно пользовался этим при скрытных наблюдениях, не желая быть замеченным. Сегодня же, однако, забраться подальше и пониже у Коуши не получилось: назойливый Оикава, сославшийся на своё больное колено и временное отстранение от игр и тренировок, вызвался пойти вместе с сокурсником, утаскивая того на самое людное и видное место под предлогом «мы оба знаем, зачем ты здесь, так чего прятаться?» И действительно: а чего? Сугавара до сих пор не мог свыкнуться с фактом, что его здесь ждут, и именно его лицо ищут в толпе заворожённых ученических физиономий, и именно его, Сугавары, присутствие, сегодня осчастливит и подтолкнёт к победе одного симпатичного гриффиндорца. Посему такие перемены Коуши воспринял даже с энтузиазмом, устраиваясь рядом с Тоору и неосознанно выискивая взглядом тёмно-бордовое развевающееся пятно, всячески стараясь игнорировать бессмысленную болтовню Оикавы, возбуждённые крики трибун и восхищённые девичьи вздохи. Юноша нетерпеливо ёрзал на месте и кусал губы, ощущая разливающийся по телу кипяток от щекочущего грудь волнения. Появление на поле капитана команды Гриффиндора заставило сердце пропустить гулкий удар, а самого Коуши — резко вздохнуть, вызывая лёгкий смешок у Оикавы. Савамуре даже не пришлось болезненно щуриться, чтобы заметить укутанное в пальто пятно и тёмно-зелёный шарф: они находились прямо друг напротив друга, и взирали так откровенно, постоянно проглатывая клокочущие комки в горле и потея, что, если бы не Квиддич, они бы рухнули на траву прямо на глазах у всего Хогвартса, переплетённые конечностями. Откидывая назад чёлку одним движением головы, Куроо, задрав подбородок и хищно ухмыляясь, гордо вышагивал по полю с резной чёрной метлой в руке; за ним, развеваясь, тянулась тёмно-зелёная выглаженная мантия. Навстречу ему шагал нахмуренный Савамура, то и дело кусавший губы и дёргавший плечом. Напряжение накалилось настолько, что всех, даже самых шумных, заставил замолкнуть пронзительный звук свистка. Сбоку, наблюдая за дружеским рукопожатием капитанов, хмыкнул Оикава. Коуши в предвкушении кусал ногти и крупно дрожал. Капитаны обеих команд сцепили руки, сверля друг друга убийственными взглядами. — Я уж думал, не дождусь, — оскалился Тетсуро, вызывая у Даичи ухмылку. Затем облачённый в зелёную мантию капитан горделиво и пафосно выдал: — Посвящаю эту победу Слизерину. Даичи, бросив быстрый взгляд на трибуны, ядовито улыбнулся: — Посвящаю эту победу Сугаваре Коуши со Слизерина. Сам же Коуши не мог слышать, однако прекрасно увидел вытянувшееся ошарашенное лицо Куроо и его беспомощно раскрытые губы, которыми он силился что-то сказать, но не мог выдавить ни звука. Оглушительный свисток раздался во второй раз. Оикава, как натянутая струна, весь превратился во внимание и теперь, нагнувшись, сидел, потирая нижнюю губу большим пальцем и будто не моргая. Глаза его словно превратились в стеклянные, и он даже негромко ахнул, увидев четырнадцать взмывающих в небо учеников. Сугавара же напрочь пропустил начало, задумавшись, что же такого Даичи сказал Куроо, отчего лицо того так вытянулось, приняв шокированное выражение. В чувства его привёл пронзительный крик, раздавшийся где-то над трибунами, и Коуши опасливо посмотрел наверх, замечая огненно-рыжую макушку, с ужасающими визгами увиливающую от прямиком летящих на него бладжеров. — Если их ловец грохнется без чувств, — рассуждал вслух Оикава: всегда, когда дело касалось Квиддича, он был непреклонен, строг и серьёзен. — То Гриффиндор продуют сразу же. Напряжённый Коуши, дрожа от волнения, неотрывно смотрел вверх: страх за сохранность Гриффиндора в целом и Даичи в частности никогда не был велик так, как сегодня. На этот матч он пришёл не в качестве скрытного наблюдателя, притаившегося в каком-то неприметном уголке, нет: сегодня он — любимый человек капитана сборной Гриффиндора, и это чувство клокотало в нём, щекотало его грудь и заставляло внутренние органы гореть. Сегодня в кармане его пальто припрятана маленькая эмблемка красно-золотого факультета, которую можно было нащупать, и он пришёл болеть в открытую, не стесняясь и не отводя взгляды: он смотрел в упор, не двигаясь и не дыша от напряжения. Первое очко отхватил Слизерин: двое загонщиков — огромные, крепкие, двухметровые амбалы — со всего размаху забросили квоффл команде противника, оставляя всех гриффиндорцев и одного мальчика с факультета Слизерин крайне раздосадованными. Оикава же ликовал: сетуя на своё больное колено, он рвался на поле, однако не получил разрешения, и теперь ему осталось лишь радоваться в общей куче слизеринцев. Радоваться очку, которое забил не он. Трибуны рыдали, размахивая флагами с эмблемой серебристо-белой змеи. Всякая, даже едва заметная улыбка, сошла с губ Сугавары, когда он заметил злящегося Даичи, глазами пожирающего воодушевлённого Тетсуро. Однако вскоре пыл последнего поутих, задетый квоффлом, перелетевшим через ворота Слизерина. С самого начала Коуши прекрасно осознавал, что в этот раз игра будет для него напряжённее, чем было до этого. Спустя несколько десятков мячей, забитых в ворота обеих команд, истинная причина неприязни этого вида спорта сама собой всплыла у Сугавары в памяти: процесс настолько рутинный и затянутый, что где-то на середине игры начинаешь зевать. Обычно в затянувшихся матчах Коуши не видел ничего захватывающего и предпочитал просто уходить, потом узнавая исход игры у Оикавы, который посещал каждую. Суга считал это нестерпимой скукой. Однако сегодняшняя ситуация, включающая в себя сидящего рядом Тоору и обещание, что Коуши дал Даичи, удерживали его на месте, как сильно ни хотелось бы забраться под тёплое одеяло, стянув с себя до нитки промокшую одежду и приготовить горячий крепкий чай. С молочным шоколадом. Ещё, пожалуй, Савамуру. Да, точно: весь список желаний Сугавары Коуши на тот момент включал в себя немного пунктов: нагретая кровать, горячий чай, молочный шоколад и Савамура Даичи. В мечтаниях о тёплом одеяле и объятиях Савамуры, Коуши и понять не успел, как на поле появился снитч; несмотря на очевидные недостатки, Сугавара обожал эту часть игры: малютка-снитч красиво поблёскивал позолотой, и всё эстетическое взвывало в Коуши в те моменты. А ещё, конечно, благодаря ему заканчивалась, наконец, очередная муторная игра. Конечно. — Удивительно, что их ловец не откинулся, — вновь протянул Тоору, протирая свои очки кончиком шарфа. — Держится, но измотан. Если Яку не ступит, всё будет просто замечательно. А у Сугавары на языке чесалось колкое замечание о том, что он хочет, чтобы Яку всё-таки ступил. Хочет до чрезвычайности. Постоянно проглатывая подкатывающую к горлу тошноту, Коуши то и дело оттягивал внезапно ставший колючим воротник пальто и всё крепче сжимал эмблемку Гриффиндора в кармане. Внезапно трибуны разом ахнули, тут же замолкнув: по всему стадиону воцарилась гнетущая тишина, все затаили дыхание. Ловцы обеих команд, устав от бесконечной погони и перепалки, одновременно взмыли вверх; и теперь оставалось только ждать окончательного исхода матча. Онемели все, даже Оикава, уставившийся в небо стеклянными глазами, не моргая и не отрываясь. Коуши выслеживал огненно-рыжую макушку. …Он не успел понять, когда весь Гриффиндор взревел сотнями голосов, подпрыгивая и размахивая флажками с гордыми огненным львом. Он не успел понять, когда с пронзительным, до ужаса довольным и счастливым визгом огненно-рыжая макушка, двумя руками держа снитч над головой, рухнула на землю. Он не успел понять, когда от восторга подпрыгнул вместе с трибунами, подбрасывая эмблему, что доселе комкал в руке, вверх. Никому не показалось странным, что мальчик с факультета Слизерин, счастливо хохоча, подорвался с места, сорвал тёмно-зелёный шарф с шеи и кинулся на поле, не видя собственных подкашивающихся колен и кидаясь на шею, в широко раскрытые объятия капитана сборной Гриффиндора под оглушительные визги трибун. Уткнувшись носом в изгиб шеи Савамуры, Коуши едва сдерживал влажные клокотания в горле, однако стекающая слеза всё же немного намочила бордовую мантию, а сцепленные в кулаки ладони сжали ткань так сильно, что послышался треск. Поглаживая подрагивающую спину слизеринца, капитан, отбросив метлу, обеими руками вцепился в хрупкого Коуши, притягивая к себе ещё ближе, сжимая в объятиях до хруста в позвоночнике. Сугавара смеялся, а Даичи, наблюдая за радующейся командой, подбрасывающей в воздух кричащего от счастья ловца, ликовал. — Ну, как я тебе? — шёпот обжёг ухо, и Коуши пришлось встать на носочки, чтобы обхватить шею Савамуры ещё крепче, ещё сильнее. — Я люблю тебя, Мерлин пресвятой, — на выдохе произнёс Сугавара куда-то в плечо Даичи, не помня себя от чувств. — Кто бы только знал, как я тебя люблю! Поцелуй обжёг висок. — Посвящаю эту победу, — ухо снова опалило горячим дыханием. — Сугаваре Коуши со Слизерина.***
(Бонус)
После этого размеренная жизнь Оикавы была нагло перевёрнута с ног на голову: вернувшись в гостиную факультета, как обычно, глубоко за полночь, он застал восседающих на диване в турецкой позе Коуши и Савамуру. Следующие недели Оикава был свидетелем (или, точнее сказать, жертвой) попыток сокурсника овладеть древним японским мастерством — оригами. Способности Коуши к этому виду рукоделия всегда приводили друзей в дикую истерику, поскольку умения его ограничивались лишь кривоватыми птичками. А уж о том, чтобы заколдовать эти птички и сделать их летающими, не могло быть и речи. Теперь каждое его, Тоору, возвращение сопровождалось тем, что он либо наступал в кучу неудачных попыток создать самолётик, либо же получая от этого кривоватого самолётика удар в лоб. Если поначалу Тоору списывал это на природную приятельскую криворукость и не раздражался, то по мере того, как Коуши делал успехи в этом деле, до Оикавы стало доходить: сокурсник специально заколдовывал самолётики, целясь бедняге прямо в лоб. — Чертовы идиоты, — ворчал Оикава, накладывая на них Заглушающее: желание спать перебивало всякую охоту ругаться. — Мерлин свидетель: в следующий раз я разобью эту чашку к хренам. Вот и встретились, вашу мать, два одиночества.Конец