х х х
Когда Юнги приходит сюда в следующий раз, солнце уже почти село, лишь едва выглядывая из-за вершин гор, окрашивая все вокруг в предзакатные оттенки. Он держит в руках коряво заточенный ножом карандаш и листы бумаги, некоторые из которых уже изрисованы небрежными и быстрыми набросками; садится на остывающую землю, подбирая под себя ноги, и рисует — просто все то, что видит. Делает быстрые, прерывистые штрихи, создавая нечто неясное, лишь потом приобретающее ясные очертания; не дорисовывает, оставляя незаконченным, и так по новой — для того, чтобы убить время. Мир словно затихает, и причудливая какофония звуков умолкает, сменяемая лунной акапеллой так же, как день сменяет ночь — постепенно и неторопливо, словно густая ароматная смола, стекающая, сверкая, с коры; над головой рассыпаются миллионы белых звезд, источающих холодный неяркий свет, сливающийся в одно целое с лунным. Шаткую тишину нарушает всплеск воды и пение. Юнги завороженно смотрит прямо перед собой, видя все и одновременно не видя ничего. Голос, такой волшебный и мягкий, окутывает шелковым шлейфом, проникая куда-то глубоко в душу, оставляя неясный осадок; он не был чем-то тяжелым или угнетающим, нет — это было что-то белесое и туманное, напоминающее утреннюю дымку, лежащую над водой. Песня, которую Юнги слышит в ту ночь, была пронизана чем-то особенным, чем-то, что заставило его отложить бумагу на холодную траву, и двинуться вперед, к нечеткому темному силуэту, виднеющемуся на мелководье. Тот, кому принадлежал очерченный бликами силуэт, неотрывно смотрел на луну, словно взывая к ней; он пел и пел, и все вокруг будто замерло, до тех пор, пока он не прервался, тяжело дыша — Юнги задержал дыхание, когда, подобравшись достаточно близко, смог увидеть одиноко скатившуюся слезу, на миг блеснувшую и исчезнувшую в ночном мраке. — Ты… хорошо поешь, — внимательно всматриваясь в чужой профиль, полушепотом, словно боясь спугнуть, говорит Юнги. Парень напротив вздрагивает — наверное, от неожиданности, и оборачивается лицом к нему. В этот момент Юнги готов поклясться, что ничего прекраснее он не видел. — С-спасибо, — незнакомец облокачивается на камень, слегка тушуясь под чужим изучающим взглядом, и отворачивается. Они молчат пару неловких минут, которые, наверное, тянулись целую вечность, когда, наконец, он спрашивает: — Кто ты? — Юнги. Мин Юнги. Живу вон в той деревушке, — указывает куда-то в сторону долины, — а ты? Не видел тебя никогда. — Я Чимин, — коротко отвечает, кажется, на миг задумываясь, — живу прямо здесь. Юнги осматривается вокруг, надеясь увидеть что-то, напоминающее дом или хижину, потому что в памяти не всплывает ничего подобного, и с запозданием понимает, что это бесполезно — вокруг слишком темно, чтобы увидеть что-то дальше, чем само озеро — света, исходящего от луны и звезд, не хватает. В голове мелькает мысль о том, как же он доберется до дома. — То есть как? Чимин не отвечает ему, отталкиваясь от камня и отплывая чуть дальше, демонстрируя сверкнувший серебром чешуйчатый хвост; он скрывается где-то под толщей холодной воды, и снова появляется на прежнем месте. Алмазные капли падают с его волос, стекая по коже; Юнги ловит себя на мысли, что зависает. — Вау, — только и может сказать он. В голове как-то резко пустеет, и он не находит, что сказать в такой ситуации, поэтому выдает какое-то нелепое: — Тебе не холодно? Впервые он слышит, как Чимин смеется, и от его смеха почему-то становится тепло; он весь такой очаровательный, и Юнги правда не знает, почему он так притягивает — может, из-за прекрасного чарующего голоса, или из-за того, что он русал — это ведь так удивительно, — а может, просто потому, что он сам по себе такой: необычный и обаятельный. Но это все слишком неважно, только не сейчас, когда он смеется так звонко из-за глупого, должно быть, вопроса, заданного Юнги, который, в душе глубоко недоумевая, невольно сам начинает улыбаться. Они сидят так до первых лучей рассвета, просто разговаривая — обо всем и одновременно ни о чем, улыбаясь и наслаждаясь тусклым светом звезд. Юнги видит, как в темных глазах Чимина отражается бесконечный небосвод, казалось, полностью укрывшийся в глубине его зрачков; Чимин говорит ему, что в каждом есть свои собственные звезды, сияющие внутри, а Юнги свято верит в то, что у Чимина внутри — вселенная. Но вслух, конечно, не говорит. Пусть это останется в его голове.х х х
Солнце нежными лучами скользит по медовой коже, плавно очерчивает контуры лица, спускаясь на плечи, наполовину укрытые водой, и растворяется где-то среди отблесков, растекающихся редкой рябью. Юнги лежит на траве, слабо щекочущей ладони, и наблюдает за умиротворенным Чимином из-под опущенных ресниц. Конец весны пришел вместе с первыми ароматными ягодами, травяным чаем и запахом цветов, только-только зацветших; Юнги приходил все чаще, проводя целые дни, которых было так мало, рядом с Чимином. Рядом с ним было по-особенному тепло и уютно, настолько, что это не сравнится ни с теплом летнего солнца, ни с уютом родного дома, ни с чем-либо еще. В этом мире просто не было вещи прекраснее, чем Чимин — Юнги был уверен в этом. Принося ему постоянно что-то, будь то теплые булочки с ягодами или старая пыльная книга с пожелтевшими от времени страницами, которая нравилась когда-то Юнги, рассказывая что-то интересное и новое, он старался вызвать его улыбку, сделать хоть вполовину таким же счастливым, каким благодаря ему становится сам Юнги. Он действительно хочет, чтобы Чимин смеялся как можно чаще, не грустил из-за нелепых, на самом деле, вещей, и не чувствовал больше той странной тоски, которой сквозят его песни, неизменно из раза в раз обращенные к луне. — Как думаешь, есть ли на самом деле способ обменять хвост на ноги? — спросил однажды Чимин, когда Юнги читал ему одну из книг — «Русалочку». — Зачем тебе это? Чимин нервно прикусил нижнюю губу, отвечая не сразу, словно обдумывая: — Хочу стать человеком, — вздыхает, — я ведь не могу выбраться отсюда. Тебе, наверное, трудно возиться со мной? Просто я бы хотел быть с тобой всегда, хен. Юнги в этот момент искренне удивился его словам, словно он сказал что-то до того глупое и несуразное, что поразил этим даже его, уже давно привыкшего к наивности Чимина. — Я бы не приходил сюда, если бы мне было трудно, — говорит медленно, смотря прямо в глаза, — не забивай себе голову всякой дурью, я всегда буду рядом с тобой. Чимин улыбнулся как-то печально и натянуто, отводя взгляд. — Что там дальше? Дальнейший рассказ он слушал вполуха, погрузившись в свои мысли. Юнги осторожно протягивает руку вперед, касаясь мягких волос Чимина, перебирая высохшие на солнце непослушные пряди. Тот улыбается, ластясь к руке, словно котенок, и Юнги невольно улыбается своим мыслям. Такой же нежный и крошечный, которого хочется не то защищать ото всего, не то крепко обнять и никогда не отпускать; ему действительно повезло, что в его жизни появился Чимин. — Ты прекрасен, знаешь? — негромко говорит Юнги, в тысячный раз поражаясь его красоте. Он, должно быть, совсем влюбленный дурак — впервые настолько сильно. — Ты шутишь, — Чимин едва приподнимает уголки губ в улыбке — вновь какой-то печальной. Он подплывает еще ближе к краю невысокого берега — почти вплотную, — смотря изучающе на того снизу вверх. — Однажды я напугал какого-то рыбака настолько, что он убежал с громким криком. — Тэхена-то? — улыбается, — не бери в голову, привыкнет. И я не шучу. Юнги переворачивается со спины на живот, приподнимаясь на локтях; его лицо оказывается так близко к чиминовому, что внутри что-то трепещет, скручиваясь в узел. На коже чувствуется чужое теплое дыхание. — Не думаю. Его губы оказываются солеными на вкус и холодными, но по-прежнему такими же желанными; Юнги целует настойчиво и долго, стараясь уместить все те чувства и мысли, что не выразить простыми словами, и получает неумелый ответ. Поцелуй выходит смазанным и влажным, они оба тяжело дышат, когда отрываются друг от друга, чувствуя недостаток воздуха; Чимин прячет горящие румянцем щеки в ладонях, смущаясь совершенно очаровательно. — А зря, — Юнги хитро и шкодливо улыбается, тянется к нему, едва ощутимо чмокая куда-то в макушку, — я люблю тебя, и только попробуй начать отрицать это. — Я тоже люблю тебя, хен, — бурчит себе под нос, смущаясь, кажется, еще сильнее, вызывая заливистый смех Юнги. Солнце плавно склоняется к линии горизонта, окрашивая редкие облака в розовато-лиловые оттенки; птицы наперебой насвистывают, шумно перекрикиваясь, и скачут по веткам деревьев. Чимин наблюдает, как крошечные пернатые, похожие на соловьев — Юнги не знает названий — снуют туда-сюда, летают над головами, и рассказывает о чем-то; сам Юнги молчит, вслушиваясь в его негромкий спокойный голос, прикрывает глаза и улыбается — кажется, что рядом с Чимином он по-настоящему счастлив.