Наша с тобой реальность

      Привычную вечернюю тишину разрывает трель звонка на телефоне.              В моей квартире всегда тихо: я не включаю ни музыку, ни телевизор, потому что мне всё это неинтересно, а отсутствие звуков не напрягает. А вот ты никогда не выносил тишины, нервно выпрашивая хоть какой-нибудь аккомпанемент нашего времяпрепровождения в моей квартире. Тебе необходима даже такая жалкая имитация общества, как шум телевизора. Который стоит в моей гостиной только ради тебя, ради твоих редких визитов, и стоит целую тучу денег.              Этот звонок настиг ушей, пока я листал на ноутбуке почту. Обыкновенная стандартная мелодия, которая установилась при покупке и осталась навсегда. Ты меняешь полифонию каждый месяц, иногда ещё и ставишь для разных людей разные песни. Марш из Звездных Войн на звонках Сарады, этой раздражающей старосты твоей группы, даже у меня вызывал улыбку. Но для меня ты не мог придумать что-то особенное.              Смотрю на переливающийся множеством анимированных фигур экран, сердце неожиданно сжимается при взгляде на имя. «Боруто».              Ты не звонил уже неделю. Что тебе нужно на этот раз, Боруто? Неужели ты уже потратил всё, что я дал тебе семь дней назад? Это была приличная сумма. На что ты её спустил? Надеюсь, на себя? Купил себе что-то важное, или пропил со своими многочисленными друзьями? Почему ты, черт возьми, так долго пропадал?! Надеюсь, я выпотрошу из тебя ответ.              — Алло.              — Мицуки! — такой как всегда радостный и сияющий голос. Раньше я верил в него и грелся в лучах этого тепла. Теперь это солнце выжигает мне глаза и уши.       На фоне даже не играет каких-нибудь басов, и никто не перекрикивается друг с другом. А, ясно. Сегодня все твои друзья заняты, и поэтому тебе скучно. Как обычно.              — Слушаю тебя, Боруто, — голос всё равно получается мягким, и весь я всегда постоянно мягкий, словно желе, тающее от одного твоего взгляда. Я не подаю вида, как я злюсь. Я гашу свои чувства приторной вымученной улыбкой, и ты в неё веришь, точнее, нет, не веришь… Верят те, кто задумывается, кто анализирует и приходит к выводу. А ты не думаешь обо мне, ты меня не видишь. Поэтому ты и не «веришь» и не «не веришь» — тебе просто всё равно. Ты ничего не поймёшь, пока я не схвачу тебя за грудки и не выскажу всё в лицо, сверкая ледяным золотом своих глаз. Но тогда я тебя потеряю. А без тебя я уже не могу жить. Никто не может жить без солнца.              — Я соскучился по тебе! — протягиваешь ты так честно, так любовно и страстно, но я достаточно взрослый человек, я достаточно пессимистичный человек, чтобы понимать, что тот, кто действительно скучал, просто взял бы и позвонил раньше, а не пропал бы на столь долгий срок.              — Хочешь прийти? Я уже дома.              — Отлично. А ты можешь за мной заехать? Я так устал с учебы… — попытка состроить из себя ребенка. Да, ты знаешь, что мне это нравится.              — М… — вздыхаю и закрываю глаза, выдавая робкое признание, — я тоже устал с работы, солнце…              — Понятно, — псевдо замаскированная обида. Я, даже сидя здесь, за рабочим столом, вижу, как ты нахмурился и закусил губу. Повисла пауза. Я вздыхаю снова.              — Ну ладно, мне несложно, — пытаюсь выдавить улыбку. У меня это хорошо получается.              — Спасибо тебе, Мицуки! — в момент меняешься ты. Снова сияешь, опаляя моё сознание. Не могу этому противиться, хочу увидеть тебя больше всего на свете. Хочу упиваться золотом твоего света, отражающимся в моей такой же золотой сетчатке.              Мне плевать, что сегодня весь город стоит в пробках. Мне плевать, что сегодня отработал сверхурочные в офисе, провел два собрания и выслушал очередные лекции босса-отца. Мне плевать, что я не выспался, валюсь с ног, и организм отчаянно требует сна. Переживу, заставлю себя, мне не в первой, всё это не важно. Я так сильно хочу тебя увидеть.              Сажусь в иномарку класса люкс. В жизни бы не стал на неё тратиться, если бы не знал, что ты от такого тащишься. Тебе нравится роскошь, тебе нравится, когда дорогой парень забирает тебя на дорогой машине. А мне нравишься ты. Равноценный обмен. Но отчего-то больно.              Еду по ночным дорогам, не решаясь лезть в левую полосу — не сегодня, глаза уже мылятся. Сойдет и шестьдесят посерединке.              В очередной раз думаю о том, стал ли ты для меня благословлением или проклятием. В очередной раз вспоминаю тот день. День, когда ты пришёл к нам на практику от института. С группкой таких же, как ты, студентов. Все они ковыряли в носу и ограничивались ровным сидением на пятой точке в наших офисах, зависая в телефонах, а ты был какой-то не такой: слишком яркий, слишком шумный, в глазах блистали амбиции, ты свел с ума весь отдел своими идеями. Вы должны были придумать рекламу. Разработать бриф, провести маркетинговые исследования, сделать макеты и воплотить результат, получив потом от нас подписи и печати в своих бумажках. Мы поставили бы их и так, потому что никому нет дела до возни со студентами. Но ты не хотел ограничиваться фальшивой имитацией деятельности, ты хотел доказать кому-то что-то и потрясти всех вокруг, научиться чему-то новому.              — Меня Боруто зовут! — подошёл ты к моему столу, на котором красовалась табличка «Главный бухгалтер». — Здравствуйте!              Меня немного напрягло то, что ты сперва представился и лишь потом поздоровался. Так нестандартно. Хорошо хоть руку не протянул…              — Здравствуйте, — нейтрально ответил я. — Мицуки.              Я не знал, зачем тебе моё имя, думал, наверняка ты его и не запомнишь. Просто правило хорошего тона. Я воспитанный человек. «Что ему от меня нужно? Подсказать, где туалет?» — лениво и раздражительно думал я.              — Я хотел спросить, — уверенно начал ты, — сможет ли ваша фирма оплатить услуги типографии, если мой проект станет удачным и устроит ваше руководство? У вас есть отдельный бюджет на маркетинговые затраты?              Я даже не стал особо задумываться, потому что ответ был очевиден:              — У нас выделяются средства на маркетинговые затраты, но я сильно сомневаюсь, что начальство станет рассматривать ваш проект для инвестирования. У нас есть свой маркетинговый отдел, состоящий из лучших специалистов, регулярно разрабатывающих мощные маркетинговые кампании и стабильно поддерживающих продажи посредством исследований и постоянных рекламных продвижений. Вам нет смысла делать лишние телодвижения.              — Но!.. но… — начал захлебываться ты в своем упрямом неприятии и сильном разочаровании, пытаясь хоть как-то убедить меня в обратном, хотя я всего лишь бухгалтер и вообще тут ни при чем. — Должен же я хоть что-то сделать… зачем практика тогда вообще…              И я отчего-то проникся. Мне стало тоже обидно за тебя. Обидно, что тебя, студента, пригласили на практику в фирму, в которой ты не сможешь сделать ничего от слова «совсем», потому что всё уже сделано до тебя. До тебя разработаны визитки, брошюры, плакаты, лозунги, логотип, фирменные цвета, и поэтому рекламный отдел смотрит на тебя, как на выскочку, огрызается и пренебрежительно фыркает над твоими потугами сделать что-то важное. Они боятся тебя, боятся, что на твоем фоне они выглядят как посредственные серые мыши, пускай они и бесконечно опытнее, а ещё они знают, что ты, наверняка, такой прыткий просто по юности, по первости, и пройдут года — ты пополнишь их ряды, разбившись о жестокую реальность.              Ты не знал, что ты подошёл к правильному человеку со своими проблемами. Понятия не имею, почему ты выбрал именно меня, но ты угадал. Потому что я сын генерального директора этого холдинга.              Я встал из-за стола и позвал идти со мной, заходя в лифт, в котором мы ехали одни, и ты чувствовал напряжение, будучи со мной в одном тесном помещении наедине. Я тоже почувствовал тогда какое-то странное чувство. Почувствовал, что меня к тебе тянет.              Орочимару осмотрел меня каким-то своим хищным насмешливым взглядом. Что у моего приемного отца в голове творится, боюсь представить. Потом изящно перекинул этот взгляд на тебя, ты впервые был в главном офисе фирмы на самом последнем этаже небоскреба. Ты волновался, но старался держаться уверенно и смотреть на него в ответ. Это было так умилительно. Меня это заводит.              Он легко согласился напечатать пятьдесят рекламных баннеров для загородных трассовых щитов, от чего у меня едва не отвисла челюсть. Всё стало ясно, когда под конец разговора он насмешливо подмигнул мне и глумливо покачал головой. Он понял всё даже раньше, чем понял это я. Он понял, что я выслуживаюсь перед тобой, просто потому что зверски тебя хочу.              Потом, кстати, Орочимару бесконечно шутил про «свои гены». Недоделанный комедиант. Но я его люблю.              В маркетинговом отделе тебя недолюбливали, и ты постоянно приходил по всем вопросам ко мне. Ты не выносил одиночества, поэтому только со мной всегда ходил в кафетерий, ведь друзья твои сразу получили печати в отчетах по практике, слились и не приходили больше. Мы перешли на «ты», обменялись номерами. Из-за тебя я даже зарегистрировался в социальных сетях.              Ты сделал отличный плакат, пускай и был ограничен во всём: в шрифтах, цветовой гамме, возможности брать фото из интернета. Тебе ничего не дали, и пришлось рисовать векторную графику самому. Но ты это сделал. Кто-то из рекламного отдела сказал, что слишком много элементов, кто-то сказал, что завален фон, кто-то сказал, что нарушено правило какого-то там золотого сечения, но и мне, и Орочимару, картинка очень понравилась, он одобрил всё сразу же.              И в тот день я пригласил тебя в ресторан. Отметить, так сказать, удачное завершение. На самом деле это ты должен был пригласить меня в благодарность, потому что без меня ничего бы этого не было, но это в нормальном мире, а в нашем с тобой мире вселенная крутится вокруг солнца вместе с другими звездами, черными дырами и галактиками. В нашем с тобой мире я кручусь вокруг тебя и вращаю всё вокруг тебя. Потому что ты такой красивый и красочный, потому что, пускай это будет сколько угодно банально, ты озарил наш серый офис жизнью, наполнил его энергией своих амбиций, мечтаний, стремлений и наивных надежд. Этот твой детский взгляд на мир, в котором, тебе казалось, ты был способен на всё, вселял и в давно мертвого меня какую-то иллюзорную имитацию жизни. Остальным хотелось думать, что всё это юношеское, всё это максимализм, всё это пройдет. А мне не хотелось так думать. Я сейчас понимаю, Боруто, твой свет ещё не скоро погаснет. Я постараюсь его беречь.              В тот день ты много выпил. Честно говоря, это я постарался. Как-никак, это был последний шанс, ведь я сам проставил тебе печати в отчете, поставил подписи рядом с графой «Руководитель от предприятия: имя, номер телефона, подпись», поставил «Отлично» в графе «Оценка», а значит, в нашей фирме тебя больше ничего не держало.              А я был за рулем, и я не пил. Каким-то чудом ты согласился съездить ко мне домой. Ты не хотел возвращаться к себе, у тебя вечно какие-то проблемы дома, поэтому сейчас я понимаю, почему уговорить тебя было просто. Я до сих пор боюсь, что однажды кто-то тоже тебя так «уговорит». Ты ведь Боруто. Наивный и неспособный жить без общения.              Тогда ты впервые возмутился, что у меня нет телевизора. Достал свой ноутбук из рюкзака (как тебе не в тягость всегда носить этот кирпич с собой?), и мы устроились на моей огромной кровати, продолжая винопитие, теперь уже вместе. Ты показывал мне множество фотографий: своих бесчисленных друзей — как я их ненавижу, — своей обожаемой младшей сестры, своей собаки, какие-то горы, какие-то долины, ты, кажется, везде в этом мире побывал и на фоне всего сфоткался, причем обязательно самым оригинальным образом: то якобы общаясь с памятником, то в поте лица пытаясь сдвинуть Эйфелеву башню, то пытаясь раздавить ботинком рассыпанный вдалеке Стоунхендж. Я в очередной раз убедился, какой же ты ещё ребенок, и от того мне ещё сильнее хотелось тебя. Сдавить твоё хрупкое тело, хотя я сам на фоне некоторых спичка, но всё же я на десять лет старше и оттого тебя крупнее. Ты сидел совсем близко, у меня дома, на моей кровати, и так увлеченно пялился в свой ноутбук, постоянно отвечая в соцсетях каким-то другим людям, а я смотрел на тебя, вдыхал твой запах мёда, мяты и миндаля, мечтая только зарыться носом в твои пшеничные волосы. В голову ударил алкоголь, и я уже не прятал от тебя своих голодных взглядов, осматривая тебя по-змеиному, как хищник, как мой любимый отец, и я с упоением считывал румянец на твоем лице, ведь ты начал кое-что понимать, хоть ко всему прочему был пьян.              — Боруто, — привычным бархатом проговорил я, закрывая крышку твоего ноутбука, — может, займемся чем-нибудь ещё?              — Н-например? — ещё больше краснея, пробормотал ты, отчетливо являя мне своё беспокойство. Я подумал ещё тогда: девственник ли ты? Было ли у тебя с парнями? Ты такая душа компании, вечно у всех, вечно со всеми, быть того не могло, чтобы ты в свои двадцать уже не потрахался с кем-нибудь на одной из студенческих убогих вечеринок.              — Например, сыграем, — простодушно явил я привычную улыбку, щуря янтарные глаза. — Правда или действие.              Ты тогда прямо-таки загорелся. Ну, точно, ребенок. Тебя это заинтересовало. Но ты всё же включил музыку на своем ноутбуке, правда с моим условием, что отключишься нахрен от моего вай-фая и закроешь браузер.              Мы снова выпили вина, бросили монету и первым был ты. Ты загадал действие. Ты почти всегда загадываешь действие, когда бы мы ни играли. Тебе неинтересна моя правда.              — Мицуки! — задорно и по-предводительски начал ты. — Покажи свои фотки, где ты в подгузниках!              Я прыснул от такой идеи, но пришлось тебя разочаровать.              — Когда я был маленький, не было подгузников, только пеленки, и фото у меня нет. Я из приюта, меня взяли в семью только в десять.              — Хм, тогда… — по-детски нахмурился ты, даже не вдаваясь во всякие извинения и прочую раздражающую лабуду, — давай станцуем!              Я опешил, и на лбу выступил пот. Я? Танцевать? Не занимался этой ерундой никогда в жизни.              — Я не умею! Я деревянный! — сыпались мои отговорки, но ты уже спрыгнул с кровати и тащил меня за руку танцевать под эту свою попсу, которую ты сделал погромче, и я неуклюже, как медведь, топал за тобой, наваливаясь на твоё тело и отшатываясь, после чего наваливаясь снова. Я держал твою талию, вдыхал твой аромат, проводил рукой по твоей худощавой спине, пересчитывая позвонки, и ещё для себя отмечая, что я тебя намного выше. Я вошёл во вкус, и мы разошлись в касаниях, невольных прижиманиях друг к другу, упиванием чужим теплом, и ты уже сам немного проявлял инициативу, озорно заглядывая в мои глаза.              — Боруто… — томно прошептал я тебе на ухо тогда, всё ещё качаясь в такт очередной песне, притягивая тебя руками за талию, — настало время для моего хода. Я загадываю правду. У тебя есть кто-нибудь? Девушка? … парень?              — Нет, — твое горячее дыхание обдало мою шею, и я продолжал медленно качаться в такт музыке, еле сдерживая себя, чтобы не завалить тебя на кровать прямо сейчас. — А теперь моя очередь. Поцелуй меня.              И у меня внутри всё перевернулось. Плевать я хотел, что я споил тебя, что ты на десять лет меня младше, что ты наивный и всё-такое прочее, что я тогда себе придумал, ты сам предложил, и я только этого и ждал.              Я аккуратно сминал эти желанные губы с привкусом вина, нежно водил своим языком по твоему мягкому и влажному, жадно углубляясь и прижимая твое тело к себе. Этот поцелуй так завел меня, что я, судорожно сминая складки на твоей кофте, повалил тебя на свою кровать, чудом не задев этот проклятый ноутбук, и, когда ты был подо мной, я уже не мог остановиться, исследуя ладонями твоё тело, ощупывая приятнейшую бархатную кожу и продолжая тебя целовать.              — Мх!.. — ты застонал в мои губы, стоило мне задеть пальцем чувствительный сосок, и я перешел на твою шею, покрывая её поцелуями, после чего стянул с тебя кофту, и целовал твоё подрагивающее тело везде, где мог дотянуться мой жаждущий твоей солоноватой кожи язык.       Твои едва подавляемые громкие вздохи, похожие скорее на какие-то тягучие жалобные всхлипывания, заводили меня всё больше и больше, и всё, о чем я мог думать, было то, что я хочу услышать твои страстные стоны и судорожные мольбы. Я с самодовольным упоением нащупал явно возбужденную плоть сквозь твои джинсы и избавил тебя от них вместе с трусами.              — Боруто, — зачем-то проговорил я, как какое-то волшебное заклинание, и подался самому неожиданному для себя порыву: опустился ртом на твой член, с извращенным блаженством слизывая смазку и чувствуя её специфический привкус. Я вообще обожаю тебя всего, даже запах твоего пота, поэтому никогда перед сексом не отправляю тебя в душ, как-то раз даже попросил не пользоваться одеколоном. Я всё же орочимаровский сынок, пусть и приемный, а он наверняка такой же повернутый на молодости и естестве. Да, именно это меня и привлекает в тебе: ты одна сплошная яркая вспышка юности, озаряющая мою скучную и серую повседневность.              — Ах! Мн… — не сдержался ты и смущенно закусил губу, зажмуриваясь, что раззадорило меня ещё больше. Я с удовольствием вылизывал головку, заглатывал глубже, и получал, как трофеи, твои сладостные вдохи и судороги. Энергии в тебе, хоть отбавляй: метался по кровати, сжимал простыни, запускал пальцы в мои волосы (я, правда, готов был замурчать от этого жеста), вскидывал свои бедра.              Когда почувствовал пульсацию в твоем члене, то сразу же отстранился, ибо, пускай и мечтал попробовать твою сперму на вкус, но всё же боялся, что, получив своё, ты сразу же врубишь режим недоступного натурала — я уже тогда догадывался, что ты эгоист. Не знал, правда, что ты гей.              Не долго думая и не разрушая идиллию лишними вопросами, я, сам тому поражаясь, нашарил сразу же на незнакомом ноутбуке кнопки Fn и регулировки звука, убрав музыку за три секунды, а затем потянулся к шкафчику с презервативами и смазкой, валяющимися там уже года три без дела. Смазав пальцы лубрикантом, я раздвинул твои ноги и приставил палец к анусу, чему ты сразу же возмутился:              — М-мицуки! Там же грязно… — смущаясь, залепетал ты, на что я только покачал головой и улыбнулся, после чего попытался войти.              — Расслабься, — мягко проворковал я, пролезая на одну фалангу. Я едва не застонал от экстаза, представляя, как эти мягкие стенки будут сжимать и мой член. Восхитительно тугой, но всё же эластичный.              — Нет, не надо… Господи, я же даже не мылся сейчас, давай ты так войдешь, а? — едва ли не хныча, взмолился ты, явно стыдясь, этого процесса. Я бы на такое в жизни не согласился, ибо в гейском сексе разбираюсь явно побольше: сам ведь не знаешь, о чем просишь.              — Тс-с, — прервал эти речи я, после чего нежно целуя, — всё в порядке. Ты прекрасен, Боруто. Доверься мне.              Никогда до этого у меня не было такого секса. Ты возбуждал меня всем своим видом, как и всегда, как и сейчас, ты моя одержимость. Это худое юное тело, миловидное кукольное лицо, русые волосы, голубые глаза, озорные полоски на щеках. Я трахал тебя, бесконечно целуя и лаская руками, а когда наловчился, наконец, попадать головкой члена прямо по простате, ты свел меня с ума своими стонами, криками и метаниями подо мной.              — А-ах! Да-а-а! М-м-м, пожалуйста, ах! — ты, словно в бреду, бесконечно повторял это снова и снова, сам не зная, о чем прося, тоже теряя остатки разума, и эти твои стенания до сих иногда звенят у меня в ушах, когда я дрочу, даже полгода спустя.              Спина изгибалась дугой, тонкие пальцы остервенело сминали простыни, царапали мою спину, а лицо, лицо искажалось в просто бесподобной мучительной вспышке экстаза. Губы, бедные губы, зачем же ты искусываешь их так?              — Не сдерживайся, — прохрипел я, сам подавляя стоны и проводя большим пальцем по твоим губам, как бы намекая, — не надо кусать себя так.              Ох, как я был доволен собой, когда и так громких вздохов стало в два раза больше.              Ты кончил даже раньше меня, и я до сих пор поражаюсь, как так вышло, потому что от твоей узости, мягкости внутри, от твоего бесподобного горячего образа, от вида потной кожи, влажных волос и опьянённых кайфом голубых глаз, я, казалось, готов был кончить в любую секунду.              Так и начались наши отношения, беззаботно и весело для тебя, в стрессе одержимости для меня, и так продолжаются по сей день.       Я люблю ассоциировать тебя с солнцем. Но если ты солнце, то кто же я?              Ты прекрасен в своей ослепительности и свободе, ты даришь свой свет всем, кто только готов его принять, а тем, кто не готов, даришь его насильно, ибо солнце никогда никого не спрашивает, можно ли на него светить, и кто-то, как дряхлые свиньи из маркетингового отдела, может скукоживаться, щуриться и кривиться от твоего света, а кто-то, как я, будет тянуться к нему изо всех сил.       Я не освещаю ничего вокруг и не делаю ничего, кроме как вращаюсь вокруг своей оси или вокруг тебя. Так кто же я в нашей с тобою реальности? Земля?       Нет, Земля слишком прекрасна, слишком уникальна в своем пышном жизненном великолепии.       А я, я безжизненный и безликий кусок камня посреди бескрайнего космоса, такой же, как тысячи других таких же каменных глыб, Луна на ночном небе, тридцатилетний главный бухгалтер холдинга «Звук». Ничем не примечательный, скучный человек. Ты считаешь меня скучным, ты всегда говоришь об этом. Не могу ничем возразить. Луна не может светить, она может лишь отражать свет.       В нашей системе десятки таких вот лун, никчемных спутников других планет, а Солнце — одно. И то, что меня отличает от остальных камней — тот примечательный факт, что мне повезло быть спутником самой престижной планеты, главным бухгалтером и сыном гендиректора самой успешной корпорации «Звук».       Я дарю тебе всё, что могу подарить. Эти бесконечные технические новинки в лице зеркалки, мощного ноутбука и новейшего Wacom Cintiq’a, — мои жалкие попытки хоть как-то проявить себя в наших отношениях, хотя я даже не покупал это сам, просто давал тебе деньги.              Сколько сегодня будет стоить улыбка на твоем лице?              Вспомнил. Наверное, оплата аренды за твою квартиру. Ты же благодаря мне смог гордо съехать от семьи, в частности от отца. А я уже пожалел об этом. Туда ты хотя бы не мог водить эту свору.       Да, они могут быть неплохими людьми, всё же они твои друзья, но, господи, я терпеть их не могу. Есть в них что-то такое, что выводит меня из себя, и я даже объяснить не могу — что. Я с ними так и не сблизился, в вашей компании я всегда лишний. На меня даже смотрят косо.       Они всегда в твоем приоритете. Ты лучше проведешь время с ними, обсуждая очередной шутер и марвеловский блокбастер, чем со своей пресной и мертвой луной. И плевать, что ты для меня гораздо ценнее, чем для них.       Шикадай так вообще всегда к тебе слишком близко. «Друг детства». У которого на лице написано желание отыметь тебя в зад. Примечательно, что если тебе приходит смска во время прелюдии, это с вероятностью 70% этот чертов Нара. И ты отодвинешь меня, впечатав ладонь в лицо, чтобы ответить.              Я забываюсь, я слишком много хочу. Я хочу, чтобы ты был моим, принадлежал мне, и никогда, никогда я не говорю этого вслух. Потому что солнце никому не может принадлежать. На то оно и солнце. Вот луна может, она всего лишь спутник. Правда, принадлежит она земле, но что она без солнца, и что земля без солнца?              И откуда у меня эта ебанутая страсть на какие-то аналогии? Это всё твоё влияние. До тебя мой мир состоял из счетов и цифр.              Наконец могу бросить машину у твоего дома. Эти пробки выбили у меня последние силы. Останусь у тебя сегодня.              Лень звонить на домофон, открываю дверь подъезда своим чипом. Да, у меня есть ключи от твоего дома, всё же, именно на меня подписан договор об аренде. Да, ты об этом никогда не узнаешь.              На первом же лестничном пролете встречаю нечто блядь невероятное — рисунок огромного красно-черного члена с подписью «ЧМО!» на одном из почтовых ящиков. Узнаю руку мастера! Боруто, что сделал тебе этот сосед? Запомню номер этой квартиры…              А вот и второй этаж, твоя дверь, ты встречаешь меня как всегда в каких-то спортивных шмотках.              — Мицуки! — бросаешься мне на шею, а я, как всегда, деревянный, каменный, в своих мыслях про член на почтовом ящике, даже не соображаю сразу, что происходит, а ты отстраняешься. Не успеваю тебя обнять.              — Привет, Боруто, — мягко улыбаюсь и таю от твоего вида. Только сейчас понимаю, как же я чертовски скучал!              О, этот выжидающий озорной взгляд голубых глаз, эта самоуверенная поза в опирании на стенку. Всё в тебе сводит меня с ума. Так и хочется сделать с тобой невероятно много неприличного.              Мы решаем остаться у тебя, ты ведешь меня в скромную кухню и рассказываешь про своего маразматичного преподавателя, которому давно пора на пенсию в его девяносто пять лет, про сданный норматив по физ-ре, про какой-то конкурс на логотип вашего потока.              Я хочу спросить. Я хочу спросить, почему ты неделю мне не звонил. Да, бывало, ты пропадал на пару дней, на три дня, но неделя… Почему? Почему? Но я не могу. Не хочу выглядеть жалким. Я ведь и так жалкий, пускай хоть с виду буду похож на что-то стоящее.              Нутром ощущаю что-то недоговоренное. Солнышко, ты темнишь.              Куда ты потратил деньги?              Кажется, я сказал это вслух, про деньги. Ты делаешь большие блюдца-глаза в невинном взгляде:              — А как ты понял, что я всё потратил?              Вздыхаю, как умирающий главный герой:              — Я уже семь лет главный бухгалтер одной крупной корпорации. Кстати, скоро меня переведут на должность финансового директора. Так что там с деньгами?              — Какой ты крутой, Мицуки! — в глазах восхищение и даже какая-то зависть. Брось, Боруто, я не сделал ничего сверхъестественного. Или ты насчет моего повышения? — Я, ну… — ты замялся. — мы потратили их на один проект. Нужны были модели, фотостудия. Визажисты, костюмы, парики…              Ого, и ты молчал о чем-то настолько грандиозном. Чувствую, тут и надо копать. Кстати, кто «мы»?              — Вау, и что за проект? — моя улыбка всегда выглядит неискренне, но я правда пытаюсь.              — Ну… — ты как-то покраснел, и даже отвел взгляд. — это курсовая для Саске-сенсея. Он сказал, что если я смогу выполнить подобное, он возьмется курировать мой диплом. А он очень строгий, знаешь… Но такой классный!              «Классный», значит. Уверен, его голова отдельно от тела тоже смотрелась бы потрясно.              — В общем, если он возьмет меня, то моим дипломом однозначно будет нечто невероятное, а потом меня на работу примут хоть куда! — затараторил ты с горящими глазами, и я так хотел сказать, что в Звуке для тебя всегда будет место, но уже знаю, что с местными свинками и змейками ты не подружился и туда не пойдёшь.              — Хм, вот как, — всё, что я могу сказать. А что ещё? Я же типа забочусь о твоем счастье и всё такое… Не должен мешать обеспечивать будущее… С этим строгим и классным Саске-сенсеем. Ебись он в рот.              — Но Саске-сенсей правда жесткий, — надувая губы, вдруг вспомнил ты, — он может держать меня за проектом до самой ночи, пока мы не выполним план, либо пока не закроется фотостудия или библиотека. Вот думаю, самому-то ему не лень со мной столько возиться? Но он типа признаёт, что у меня огромный потенциал…              Сердце отчаянно сжалось, а тело пронзила тысяча раскалённых игл. Что это за жуткое чувство? На лбу выступил холодный пот, и я сам себя не узнаю. Господи, что со мной стало? Что это? Что это?!       «…он может держать меня за проектом до самой ночи…».       Настолько душераздирающая ревность? Настолько, что перед глазами плывет, и даже тяжело дышать? Неужели так бывает?       Оказывается, бывает.              — Но, несмотря на то, что он строгий, он справедливый, и главное — истинный профессионал! Лучший из лучших.              Замолчи. Я не хочу этого слушать.              — Мицуки?              И снова я могу выдавить лишь скромное:              — Ясно. Удачи тебе.              Ты почему-то сереешь, отводишь взгляд. Я не узнаю этих глаз. Они ледяные.              — Я неделю тебе не звонил, — констатируешь каким-то чужим, низким и серьезным голосом. Это что, раздвоение личностей? — Неделю. И ты не звонил мне. Скажи, я тебе не нужен, да, Мицуки?              ………что?              Ты? Мне? НЕ НУЖЕН?              Ты сошёл с ума? Как ты мог об этом подумать?              Я говорю это вслух.              — Мне даже Саске-сенсей звонит, если я хоть раз учебу прогуляю! — всхлипываешь ты со злостью, вцепляешься ногтями в прожжённую кем-то из твоих друзей скатерть. — А тебе плевать! Может, я умер!              — Нет, Боруто. Начнем с того, что я видел, как ты, например, постил фотографии и посты на стене, — от холода в своем голосе хочу себя же убить. Не так я должен говорить, не так! — Я видел их в ленте и знал, что ты жив, и у тебя всё в порядке.              — Ладно, — закусываешь губу, а потом вновь вскидываешь голову, — но всё равно! Всё равно именно я всегда проявляю какую-либо инициативу! Я звоню, я пишу, я говорю, что мне купить на собственный день рождения!              — Солнце, — вновь, как к ребенку, обращаюсь я, — было бы лучше, если бы я купил за эти четыре тысячи долларов не «синтик», а какие-нибудь ненужные тебе швейцарские часы? Или если бы я доставал тебя со звонками, когда ты на своих вечеринках?              — Не часы вместо «синтика», но хотя бы что-нибудь от себя! И, да, я, может, хочу, чтобы ты мне звонил, чтобы ты меня искал! Я хочу твоей инициативы, я хочу знать, что я тебе нужен, а не просто питомец для галочки, в которого ты вливаешь деньги.              И вот здесь я испытал настоящую злость. Вот, значит, как оно было? То есть всё это время, ведя себя, как адекватный и взрослый человек, я, наоборот, делал всё не так? О, не смотри так на меня, Боруто. Не смотри с этим наивным плаксивым вызовом в глазах. Так ты меня возбуждаешь.              Кажется, жуткий зверь, всё это время яростно подавляемый мной глубоко внутри под океанами любви и нежности к тебе, вырвался на долгожданную свободу. Зверь, который жаждет ломать и обладать.              Я ведь никогда тебе не говорил, что у меня второй дан по каратэ? Я выиграл региональные соревнования в твоем возрасте. Нас учили никогда этим не хвастаться. И не применять силу на близких людях. Простите, Суйгетсу-сенсей, не получится.              Беру твою руку в захват, и ты даже не понимаешь, что происходит, а происходит следующее: я транспортирую тебя в спальню, на твою большую кровать. Ты что-то лепечешь, смотришь испуганными глазами, пытаешься сопротивляться, замахиваться, но всё это так неуклюже, я просто стягиваю свой галстук. Нет, мне не стало жарковато, я просто хочу стянуть им твои руки и привязать к выступу кровати, чтобы ты больше не позорился своими жалкими попытками в выученный когда-то в восьмом классе правый хук.              — Знаешь, в чем правда, Боруто? — приторнейше улыбаясь, добродушно протягиваю я, обдавая связанного тебя колким холодом своих глаз. Приближаюсь ближе, кладу руку на твою запыхавшуюся грудь, — Я волновался. Сильно волновался. Я сходил с ума, — голос наполняется жидким азотом с каждым произнесенным словом, покрываясь корочкой льда. — Но я видел эти чертовы посты с цитатками и туториалами на стене, видел тебя онлайн, и знал, что ты, солнце, где-то есть, где-то веселишься, и ты мне не звонишь, — переношу ладонь на твою мягкую щёку, глажу большим пальцем по губам, поглощаю твой испуганный взгляд. — Ты не звонил мне целую неделю. Скажи мне, мой любимый, самый драгоценный, самый желанный маленький комочек моей одержимости, — шепчу уже хрипло и вкрадчиво тебе на ухо ядовитым воздухом, — ты охуел?              Вижу, как твоя челюсть в шоке отвисает. Не думал, что я когда-нибудь так с тобой заговорю? О, это только начало. Снова расплываюсь в улыбке кобры.              — Да, прости, я не представляю, что нужно тебе дарить, потому что моя голова забита квартальными отчетами, я не отличу мыльницу от зеркалки и до недавнего времени вообще не слышал про графические планшеты и фирму Wacom. Я беру на себя миллион дополнительных обязанностей, чтобы исполнять все твои финансовые прихоти, потому что Орочимару и копейки не даст мне просто так. Точнее, ладно, копейки даст, а пару тысяч долларов — нет. У меня не бывает времени ездить с тобой в Париж или Сингапур, потому что в отличии от вас, студентов, у взрослых людей отпуск две недели раз в полгода, и все эти две недели я хочу только одного — лежать в кровати и пересматривать все фильмы с Джеки Чаном на ноутбуке. Говоришь, мне плевать? Да что я тогда вообще делаю здесь?              — Мицуки…              — Остаёшься с преподом черт знает где до поздней ночи? — вот тут уже тяжело улыбаться, но я всё-таки профессионал в этом деле. — Я, черт возьми, готов простить тебе все эти бесконечные шикадаевские посиделки, но это уже ни в какие ворота.              — Мицуки… — в голосе уже не страх, а злость, и меня это каплю накаляет.              — И, да, если ты думаешь сейчас начать указывать мне, что делать и что говорить, то, боюсь, я вынужден буду просто заткнуть тебя ещё какой-нибудь тряпкой, потому что мне теперь совершенно неинтересно твоё мнение, ты от меня никуда не денешься.              Ты замолчал, не зная, что сказать, а я лишь всё больше заводился, глядя на тебя связанного, трепещущего, покрасневшего. Кажется, все мои алчные сумасшедшие чувства отражаются у меня на лице, потому что ты смотришь на меня с ещё большим страхом и шоком.       Наклоняюсь к твоему уху, поглаживая щеку рукой:              — Навсегда бы оставил тебя таким связанным, — я забыл сделать голос попроще. Вышло зловеще. — Боруто… — шепчу уже мягче, забираясь одной рукой в пшеничные волосы и другой под твою футболку, — я захотел тебя ещё тогда, когда только увидел. Когда впервые завел тебя в лифт. Мы были наедине: ты и я. И я жутко хотел нажать на кнопку «Стоп» и зажать тебя, маленького, юного, неопытного птенчика в угол и поглотить без остатка, как питон.              Ты судорожно вздохнул от моих ласк. Ещё бы: я знаю все твои особо чувствительные места. Тебе до одури нравится, когда лижут за ушком, дышат в ключицы, сдавливают бедра… Ты на самом деле один сплошной оголенный нерв. И сегодня я тебя замучаю.              Томительные ласки — изощренный стиль моего наказания. Целую тебя везде, шепчу, как же я тебя обожаю, как я тебя люблю. Наслаждаюсь твоими вздрагиваниями и стонами. Футболку снять не удастся, просто стянул её тебе до кистей, но от штанов и белья избавиться было просто.              — Ты понял, Боруто?.. — перевернув тебя на живот (благо, узел на запястьях позволял) и по-хозяйски сдавливая твои ягодицы, хриплым голосом говорю я. — Даже твоя задница принадлежит мне.              Я давно догадался, что ты только что из душа, весь объятый ароматом хвойных масел и приятный на вкус. Значит, можно издеваться ещё изощренней. Провожу языком по позвоночнику и вплоть до сфинктера.              — Ах, М-мицуки!.. — сдавленно пищишь ты, моя жертва, и я понимаю, что задержусь тут надолго. Ощущения-то фантастические, когда кто-то чувственно вылизывает твой анус.              Медленно обвожу его языком, надавливаю, и сам получаю от этого кайф. Я даже не хочу напасть на тебя и оттрахать, нет. Я хочу мучить тебя в этом до боли сладостном удовольствии как можно дольше. Чувствую, как ты сжимаешься, развожу ягодицы шире.              — Ах! М-м-м! –очаровательно стонешь ты, и я проникаю языком глубже. Ты же как знал — всё прочистил едва ли не хлоркой.       Пора перейти на новый уровень. Поворачиваю твоё лицо в пределах возможного и приставляю пальцы к губам.              — Оближи.              И ты делаешь это. Пальцы правда такие чувствительные? От твоего язычка я готов постыдно замурчать.              Проникаю внутрь и отыскиваю простату сразу же, ты изгибаешься в новых стенаниях. Думаешь, скоро я трахну тебя своим членом и все закончится? Напрасные надежды.       Методично массирую точку блаженства снова и снова, и ты весь извелся, дергая связанными руками и поднимая призывно бедра.              — Нх! Мицуки... а-ах, пожа-а-алуста… — взмаливаешься ты, и моя ухмылка становится лишь плотоядней. Мой идеальный, прекрасный, очаровательный птенчик.              — Что? — как ни в чем не бывало, привычно-бархатно интересуюсь я.              — Трахни меня… я больше не могу терпеть.              Продолжаю играть своими пальцами дальше, пока ты мучительно закусываешь губы.              — Нет, — всё с той же улыбкой разочаровываю тебя я, — не так просто. Ты должен кое-что сделать.              — Что? Что мне сделать, Мицуки? — с голосом полной готовности выполнить любой приказ, вопрошаешь ты, и я нагибаюсь к твоему ушку, хрипло шепча:              — Скажи мне, чей ты. Кому ты принадлежишь.              — Тебе, — всхлипываешь ты. — Я твой, ах, только твой, Мицуки! Мн! Пожалуйста, возьми меня.              — Ты больше не будешь пропадать целыми днями?              — Н-н… Не буду!              — Будешь послушным мальчиком?              — Да…              — Хочешь, чтобы я тебя поимел?              — Черт возьми, Мицуки, да!              — Ладно. Как прикажешь, моё солнце.              Нахожу в твоей тумбочке презервативы и смазку. Переворачиваю легкое тело обратно на спину. Стягиваю одежду, провожу нехитрые операции с интимной атрибутикой, вхожу. Наслаждаюсь видом твоего лица. Ты уже поглощен сумасшествием. Но я никуда не тороплюсь, двигаюсь нарочито медленно.              — Мицуки… ещё, давай сильнее, — умоляешь меня томным голосом.              — Проси меня, — с мягкой улыбкой ставлю тебе условие.              — По-пожалуйста…              Не реагирую. Мало.              — Умоляю, м-м-м, Мицуки, оттрахай меня жестче!              Вот так-то. Киваю, приподнимаю твои бедра, становясь на колени. Ты теперь почти весь на весу, руки связаны над головой, а значит, ты полностью в моей власти.       Какой же ты легкий, Боруто, неужели мучаешь себя диетами?              Постепенно ускоряю темп фрикций до безумия, проходя по простате вновь и вновь, отчего ты уже кричишь бесконечное «Да-а! А-а-ах! Да, Мицуки!», вскидываешь голову, жмуришься, закатываешь глаза и кусаешь, всё кусаешь свои бедные губы.              Чувствую, долго не продержусь, начинаю дрочить твой член, еле удерживая твои бедра одной рукой, наверное, останутся синяки. Ты кончаешь, задыхаясь, и я изливаюсь следом, после чего блаженно заваливаюсь на твоё горячее и влажное тело.              Вот думаю, отвязывать тебя, или так оставить, для профилактики… Не, тогда точно мы уже не переведем это в «попытку разнообразить сексуальные отношения». Стягиваю с тебя галсточный узел.              Замираю в твоих объятиях.              Как я люблю их, эти твои объятия, твою ласку, такую редкую, трепетную и искреннюю.              — А я и не думал, что ты такой бываешь, — довольно мурлыкаешь мне в плечо. А я уже готов поставить себе диагноз — садизм, и тебе — мазохизм… но это в постели. В жизни-то всё наоборот.              — Прости, — даже звучит неискренне.              — Но теперь-то я верю, что вроде как что-то для тебя значу.              — Ты для меня не просто «что-то значишь». Ты моё солнце.              Кожей на груди чувствую, как ты улыбаешься.              — А чего не звонил-то? — между прочим, интересуюсь я.              — Ждал твоей реакции, когда ты сорвешься и сам позвонишь. Не дождался.              Оба вздыхаем. Всё-таки, мне всегда было тяжело понимать людей, а тебя особенно.              — Я боюсь быть навязчивым, начать душить тебя вниманием, — спокойно признаюсь я.              — А я боюсь быть ненужным, — такой же невозмутимый ответ. — Батя вот у меня такой, тоже не звонит никогда, дома не появляется… Он-то точно не стесняется. Семья ему не нужна. Я боялся, что ты такой же.              — Переезжай ко мне, — предлагаю неожиданно даже для самого себя.              — А?              — Только никаких твоих друзей в моем доме.              Молчишь минуту, обдумываешь. А потом сам себе киваешь, лежа на моей груди:              — Ладно.              Расплываюсь сука в улыбке. Блаженство. Счастье. Ты мой, только мой, и мы упиваемся теплом друг друга в полумраке.              Через полчаса играет песня «I’m sexy and I know it», и мне жутко интересно, на кого ты поставил такой рингтон, и как этот кто-то смеет звонить тебе в десять вечера.              — Да, Саске-сенсей? — кутаясь в одеяльце, сонно отвечаешь ты, а у меня руки чешутся выхватить трубку и тоже мило поздороваться. — Ну я сейчас с парнем. Ага, помирились. Хе-хе, типа того, да. Блин! Про макеты-то я и забыл! — ты вдруг начал пытаться подорваться с кровати, смешно путаясь в одеяле, а потом вдруг резко сел обратно на пятую точку. — А, ладно, хорошо. Спасибо за понимание. Завтра точно сделаю. До свидания.              — И о чем вы говорили? — искренне интересуюсь я, скрывая ревностные ноты.              — Сенсей про готовность макетов спросил, а я забыл про них из-за тебя. Потом сказал, что раз уж я личную жизнь налаживаю, то могу сдать и попозже, — усмехнулся ты.              Не могу удержаться, наваливаюсь на тебя и вновь рычу в ушко:              — Точно он на тебя глаз не положил?              — Да точно, точно! Он мне вообще с самого начала сказал, что я должен тебе всё прямо сказать, а не гаситься, как тёлка.              — Ну смотрите мне, — бурчу я, и оставляю кучу багровых засосов на твоей шее, как настоящий безумец, чтобы всем было видно.                     

***

              — А почему именно солнце? — спросил много месяцев спустя ты, когда я забрал тебя пьяного с какого-то дня рождения и вез на своей машине к нам домой.              — Ну, — серьезно задумался я, — типа, ты солнце, яркое, светящееся, озаряешь жизнь теплом и светом, а я так, луна — отражаю, впитываю, радуюсь твоему существованию.              — Но луна тоже очень важна! — надуваешь губки ты, теребя ремень безопасности. — Ночью-то без луны хреново, а ещё она такая красивая…              — Неуместная аналогия, я не могу провести параллель со своей жизнью, — виновато усмехнулся я, от чего ты надулся ещё больше.              — Ну так сам же всю эту хрень придумал! Луны, солнцы… — начал тихонько бормотать ты, пьяно закрывая глаза. — Ты Мицуки, а я Боруто, вот и всё…              И засопел.              А я в очередной раз подумал, что ты никогда не перестанешь греть и удивлять меня. Убрал сумку с твоих коленей на светофоре, сколько раз говорил, чтобы ты не оставлял её так — это против техники безопасности.              Моё солнце… Нет, мой Боруто.