После

Сэр Персидаль Тристепан сжимает зубы до отвратительного скрежета, неверие сменяется белой пеленой ярости в тот же миг, как новоявленный Адамай щелчком когтистой лапы отбрасывает тело Евангелин кувыркаться в снегу. Пейзаж размывается в глазах иопа, но высокую фигуру дракона он видит со всей чёткостью. Хриплый вздох — и он бросается в атаку. Адамаю не составляет никакого труда увернуться от разъярённого Панпана. Движения столь скупы, просты и изящны, словно грёбанная ящерица скользит по льду на призовое место. Персидалю плевать кто, почему и зачем, даже будь Адамай его собственным братом. Сейчас он враг, который угрожает его родным. Ярость рыцаря клокочет и требует выхода словно бурлящий поток магмы. Адамай, в противовес, смотрит холодно, а горло давнего знакомого сжимает скальпельно точно, чтобы не убить, но обездвижить. Взгляд дракона равнодушен, хотя до этого момента он демонстрировал своё превосходство над иопом с небрежным самодовольством и, от такой смены эмоций, страж Рубилакса невольно приходит в себя. Тристепан не тот, что прежде: он не чувствует стыда от того, что может признать свой проигрыш. Один брошенный взгляд на жену и детей наполняет его уверенностью в том, что он должен сберечь свою семью любыми возможными способами. Адамай не вселенское зло, — пусть у иопа и не пропадает желание прополоть драконьей мордой пару полигонов заснеженной долины, — Панпан пытается его отвлечь, договориться. Даже, как бы невероятно это не звучало для иопа, образумить. Он упоминает Юго. И дракон срывается. Его губы растягиваются, а, почти человеческий на вид, рот раззевается в широкую пасть с треугольными зубами. Сквозь порывы зимнего ветра Персидаль чувствует, что дыхание дракона обжигает его лицо и будь у иопа брови, они бы истлели в тот же момент. Дракон взбешен, его хвост тисками сдавливает шею и грудь рыцаря до скрипа костей. Сдержанно-хладнокровная неприязнь клочьями спадает с Адамая словно старая иссохшая шкура, оголяя изрыгающее ужас чудовище из детских сказок. Элиатроп не рассказывал в подробностях, почему его брат тогда ушёл. Говорил только, что дракон предупреждал его об опасности и болезненно кривил линию рта, кратко упоминая про какой-то выбор. Иоп большой догадливостью никогда не отличался. Но сейчас, слыша сдавленное шипение и видя светящиеся глаза, он почти понял причину. Панпан не знает, чего в Адамае больше — ненависти, обиды или ревности. Панпан задыхается, скребя рукой по чешуйчатому хвосту.