Сель

.*.*.*.

Мукуро положительно не знала, что ей со всем этим делать. Она была проклята и жалкий огрызок своей жизни рассчитывала провести на нижнем уровне тюрьмы Вендикаре под неусыпным надзором Стражей, однако этого ей совершенно точно никто не позволил. Всего месяц прошел с момента ее побега на поиски наследника королевской мафиозной семьи (который ее в Вендикаре и запихнул), как дверь ее камеры распахнулась, и в прямоугольнике света, расплывающемся сквозь раствор в колбе, замаячила растрепанная макушка. Тсунаеши Савада (который называл себя почему-то не Савадой, а Селино) на руках вынес Мукуро из Вендикаре и сдал медикам, которые пламенем Солнца в два счета поставили ее на ноги, да еще и откормили к тому же. Все обвинения с Мукуро были сняты, ей вернули кольцо Эстранео (единственное уцелевшее помимо того, что носил на шее Ланчия), а также вручили бумаги, доказывающие, что все, кто когда-либо имел какое-либо отношение к проекту идеального человека, жестоко наказаны. Тсунаеши Са… Селино отдал ей документы сам, коротко улыбнулся и пригласил на ужин. А то какая-то ты слишком бледная, — так он сказал? И Мукуро положительно не знала, что ей со всем этим делать. Этот парень определенно за ней ухаживал, но делал это как-то механически, без перчинки, словно бы по приказу. Мукуро даже успела под него копнуть — так официально его боссом оказалась принцесса Юни Джиллио Неро, самое бескорыстное существо во всей Италии, и один черт знает, чего в таком случае следует от всего этого ожидать. Потому что Тсунаеши отодвигал для нее стулья, открывал двери, помогал надевать пальто — и все это без малейшего намека на приставания и ожидание чего-то… такого. Плотского. Мукуро ощущала себя обязанной. Бесилась. Недоумевала. А потом познакомилась с его матерью — Наной (Наной Селино, кстати) — и от нее узнала, что Тсунаеши ведет себя так не только с ней. — Еще он спас Хаято от ее собственного динамита и Кею — от ее собственных тонфа, — сказала тогда ей Нана, и Мукуро даже не заметила, как у нее полезли на лоб глаза. Этот парень определенно был Робин Гудом, вот только спасал он отчего-то не благородных девиц, а прямо-таки амазонок. — Скуало он вытащил из акульей пасти, а Наги — буквально из-под машины. В общем, получалось что-то совсем уж странное. — А зачем он все это делает? — поинтересовалась тогда Мукуро в свою очередь. В ответ Нана лишь пожала плечами и подлила ей в чашку еще чая. — Еши всегда у меня был такой, — сказала она спокойно. — Он и наследником Вонголы стать решил только по доброте душевной — дескать, раз уж все равно некому. С отцом своим он до этого ни разу не виделся, — на этом месте женщина усмехнулась, — а тот и не знал, что мы уже давно переехали в Италию, куда меня забрала сестра. Но, в общем, собрали ему Хранителей, начали проводить Конфликт Колец — а Еши возьми да и откажись от своего права наследования. Зачем, говорит, предлагали, если есть кандидат получше? Так и отдал Занзасу эту самую шкатулку с кольцами-половинками, и Вонгола теперь под надзором Варии. Конечно, слова его матери могли оказаться… не ложью, а скорее чем-то таким… субъективным. Про девушек Мукуро для себя запомнила, а все остальное решила проверить. Старые связи у нее, ясное дело, остались, но и по словам тех, кому она доверяла, выходило, что этот странный Тсунаеши Селино — просто ангел небесный. Который продолжал почему-то ее подкармливать, пусть и прекрасно знал, что уж иллюзионист ее уровня всегда сможет заработать себе на безбедную жизнь. И который, кстати сказать, оставлял в покое всех своих содержанок, как только они вставали на ноги. Вопрос в том, что та же Хаято (с ней Мукуро тоже, кстати сказать, познакомилась), к примеру, с какого-то перепугу стала его Хранительницей. Причем, она сама себя ею провозгласила, а Тсунаеши ничего ей не возразил. Кея себя, в противовес, никем не провозглашала, но просто молча приходила в дом Селино каждый вечер, хотя имела свою квартиру в Риме, и оставалась там ночевать. Наги оказалась его секретаршей, а Скуало — приятельницей, сблизившей его с Занзасом. Где-то через три месяца такого дурдома Мукуро ужасно захотелось курить. Обязательно вишневые тонкие сигареты и обязательно в мундштуке. Она не стала отказывать себе в удовольствии. Пару раз ее за курением заставала Нана (непонятно как оказывающаяся в ненужное в ненужном месте) и заменяла сигареты вишневым чаем, но курево Мукуро все равно не бросила. Уж слишком она порой нравилась себе с этой гребаной сигаретой. В этом гребаном мундштуке. Смотреть на себя в отражении витринных и оконных стекол, а тем паче в зеркалах (тут — чаще всего обнаженной) она вообще почитала за удовольствие. Ее тело после добросовестного лечения как будто навсегда лишилось отпечатка лабораторной, а потом и тюремной жизни. Тонкие запястья, молочная кожа, сквозь которую просвечивали букеты синеватых вен… Мукуро впервые за всю свою жизнь себе нравилась, и теперь она была уверена в том, что этого у нее никто не отнимет. По крайней мере, пока ее опекает кто-то вроде Тсунаеши Селино. Что этот парень — не просто Робин Гуд, спасающий современных валькирий, а Гокудера Хаято не просто так провозгласила себя его Хранительницей Урагана, Мукуро узнала немного позже. Как и то, что в Бахрейне ему дали кличку Сель за внезапность его нападений. Сель, как объяснила Нана, с арабского значит «поток», и подразумевается, что поток этот очень бурный. — Еши и правда ужасно бурный, — качала головой женщина при рассказе. И — улыбалась. — Особенно если дело касается людей, которым нужна его помощь. Мукуро на это только усмехалась и покорно тянула вишневый чай. Из всех близких к этому парню людей она спелась, что странно, именно с его матерью, которая была ее старше на тридцать лет. Хаято в ее адрес только насмешливо улыбалась — и словно напоказ вешалась на «Десятого», которого непонятно почему так звала. Когда они в очередной раз прогуливались с Тсунаеши по улице, Мукуро об этом его спросила. Ответ ее удивил. — Она говорит, это потому что я для нее всегда буду единственным Десятым боссом Вонголы, — пояснил Тсунаеши с легкой улыбкой. Так улыбаются люди, когда рассказывают о том, что в этот раз разобрали в лепетании своих детей. У Мукуро детей не было никогда, конечно, да и не из тех она девушек, кто станет их заводить (звучит вообще как завести кошку или морскую свинку), но она знавала многих людей, которые говорили о своих детях подобным тоном. — Это в ее голове, — протянула тогда Мукуро лукаво, впервые предприняв попытку позаигрывать с этим парнем. — А в ее сердце ты, интересно, кто? — Очевидно, я очень близкий друг, — улыбнулся ей Тсунаеши, легко беря ее под руку и словно показывая свое на нее право, когда они проходили мимо каких-то парней. — А по-моему она в тебя влюблена, — не согласилась Мукуро. Сель на ее реплику лишь покачал головой. По его губам все также блуждала улыбка, но сложно было сказать, к чему именно она относится; кому адресована. — Нет, — произнес наконец он. — Уже какое-то время это не так. Больше всего Мукуро тогда потрясло не столько его отрицание, сколько то, что этот парень даже был в курсе, сколько Хаято в него уже не влюблена. Это было вообще-то чертовски странно. Потом выяснилось, что Хаято уже некоторое время влюблена в Ямамото Такеши, улыбчивого убийцу с мечом; она звала его бейсбольным придурком и била по голове, а он улыбался как истинный идиот и в шутливом ответе махал руками. Чем-то все это смахивало на брачные игры, и на самом деле сложно было представить отношения этих двоих как-то иначе. Так что объективно Тсунаеши оставался свободным от чужих притязаний. Скуало Суперби всецело принадлежала Десятому Вонголе, Кея Хибари весело проводила время с Дробящим Мустангом Дино, а Наги… это была, в общем-то, Наги, и в чем-то она явно оставалась еще совсем девочкой. И Мукуро было от этого только лучше. Потому что она постоянно ощущала себя обязанной и не знала иного способа отплатить Тсунаеши за его доброту, кроме постели, хотя и здесь опыт у нее был довольно-таки… иллюзорный. Мукуро могла создать для иного клиента его самую извращенную фантазию, но ее личные мысли на этот счет… Справедливо будет сказать, что их просто не было, да и за всю жизнь девушка ограничилась лишь парой поцелуев — это было чисто ради эксперимента и уже после ее освобождения из Вендикаре. Прогнозы были неутешительные — поцелуи показались Мукуро мокрыми, странными и с привкусом недавно употребленной еды. В общем, ничего выдающегося. Вот только на большее в отношении Тсунаеши Мукуро была неспособна. Да и что можно дать человеку, у которого все есть и который всем доволен? Только что саму себя и предложить, ну, а как иначе? Вот только это оказалось плохой идеей. Тсунаеши с интересом наблюдал за ее попытками его совратить, и это было так заметно, что Мукуро самой в один момент стало как-то неловко. Она просто оборвала себя на движении вперед, которое предназначалось для того, чтобы дать их губам столкнуться, и склонила голову набок, недовольно нахмурившись. — Тебе не кажется, что это немного чересчур слишком? — у Тсунаеши был легкомысленный голос и спокойно-серьезные глаза, и от всего этого у Мукуро по спине пробежали мурашки размером с целого таракана. — Что именно? — вздернула бровь девушка, из последних сил сохраняя хорошую мину при плохой игре. Он не должен ее прощупать, он не должен… — Какой смысл меня соблазнять, если я даже тебе не нравлюсь? — тон у парня был все такой же легкомысленный, и лишь на миг в него вкралась какая-то странно печальная нотка. Нотка, заставившая Мукуро нахмуриться еще сильнее и пожалеть о том, что она вообще все это затеяла. При всей своей сволочной натуре всерьез задевать Тсунаеши ей не хотелось, потому что она слишком многим была ему обязана. — А кто сказал, что ты мне не нравишься? — сказала она — и тут только поняла, что именно произнесла. Движения собеседника так и остались все такими же легкомысленно-механическими, словно он здесь совершенно на автомате, а мыслями пребывает где-то в другом месте. — А ты не первая, кто решил, что я жду чего-то подобного за свою помощь, — пожал плечами Тсунаеши и поднялся со скамейки, на которой они сидели. — Что-то холодно стало. Я тебя провожу? — он демонстративно стянул с себя пиджак и накинул Мукуро его на плечи. Та уставилась на него абсолютно непонимающе. Хмурилась — и не могла понять, как он мог вести себя так спокойно и непринужденно, когда они говорят о… о таких вещах. Кто-то вроде той же Хаято думает, верно, что у подобных Мукуро девушек большой опыт по крайней мере в беспорядочном сексе — ну, мало ли, и только сама Рокудо знала, что нихрена это не так. Что только гордыня и страх вызвать смех и издевки гонит подобных ей людей всячески доказывать свою состоятельность на подобном поприще. — Послушай, — они направились вверх по парковой аллее, держась друг от друга на некотором расстоянии, и Тсунаеши вдруг как-то почти взволнованно прикусил губу. Впервые проявил что-то помимо улыбчивого спокойствия и участия, граничащего с равнодушием, так раздражающим Мукуро всю ее жизнь. — Ты ничего не должна мне, понимаешь? Я просто хочу о тебе заботиться, понимаешь? — он на секунду остановился, обернулся — и заглянул ей в глаза. И Мукуро вдруг подумала, что у Тсунаеши вообще-то очень красивая радужка, такого светло-карего цвета, оттенка каштанового меда или вечернего лесного костра. И еще — она подумала, какого черта этот новоявленный психолог решил, будто ей не нравится! — Послушай, — она стащила со своих плеч теплый пиджак, пахнущий куркумой и перцем. — С чего ты решил, будто мне не нравишься? Тсунаеши завел глаза. — Тебя на этом заклинило, что ли? — поморщился он раздраженно. — Ну не нравятся такие как я — таким как ты! — это было сказано почти что сердито. На секунду Мукуро даже показалось, что в глазах у парня заискрило, но это была лишь секунда. А может, этот чересчур благородный засранец просто слишком хорошо владел собой, что странно для его атрибута в подобном возрасте. Небо, впитавшее в себя все другие виды пламени, во все времена было самой сложной стихией, уж это в Мукуро вколотили еще когда ей было лет семь. И, пожалуй, именно это взбесило Мукуро больше всего. Он не должен быть таким спокойным при разговоре с ней! Не должен! Как зверюшку какую усмиряет, да пусть со своей подобострастной Хаято так беседует, а Мукуро, она… другая! Чем именно она сейчас отличалась от безумной фанатки «Десятого», девушка и сама не знала, но однозначно была уверена в своей правоте. А потому без малейшего сожаления впихнула опешившему парню в руки его пиджак, бросила напоследок короткое «А вот посмотрим!» и властным взмахом руки поспешила поймать такси — до ее квартиры отсюда было далековато, а на улице и впрямь становилось холодно.

.*.*.*.

Тсунаеши коротко улыбнулся и продолжил с невозмутимым видом потягивать свой остывающий на весеннем ветру латте. Он сидел в кофейне на открытой террасе, и от бушующей вокруг грозы его спасал только брезентовый навес. Мукуро запаздывала, явно застряв дома или в пробке из-за дождя, но даже не подумав его об этом предупредить, и это вызывало в нем невольную веселость. Потрясающей она была девушкой, он ни разу в ней не ошибся. Настолько въелась в нее эта гордость за время в лабораториях Эстранео, что теперь она ни в какую не желала сдавать позиций. Все настаивала и настаивала на том, что может в него влюбиться, даже не подозревая, до какой степени ему это было на руку. Мукуро ведь была самым сильным иллюзионистом своего поколения, хотя явно не слишком этим интересовалась, пусть и знала об уровне своих умений. Хранитель Тумана такой мощи Тсунаеши очень бы пригодился, потому что Наги, выступающая как данный атрибут на Конфликте Колец, до уровня остальных его ребят явно не дотягивала хотя бы в силу своего возраста. Самому Тсунаеши и всем его Хранителям уже перевалило за двадцать, а Наги было всего-то семнадцать лет, и то ли она еще просто не вошла в силу, то ли уже не войдет — неясно. К тому же… честно говоря, Тсунаеши ужасно не хотел валять девчонку в мафиозной грязи. Именно поэтому оплатил ей обучение и взял на работу как секретаршу в дизайнерскую фирму. В конце концов, так будет лучше для всех. И Юни здесь в пример приводить не стоило. Сестра выросла во всем этом, она знала, как дорого в сером мире все продается и покупается и не питала никаких иллюзий с самого начала. Кроме того, за нее он был спокоен потому что у нее был Бьякуран — союз Мельфиоре процветал и обещал получить в недалеком будущем одного босса вместо двоих и срастись вместо союза в одну семью. Это стало еще одной причиной, ко всему прочему, по которой Тсунаеши не пожелал в него соваться. Сначала пусть эти двое между собой разберутся. То же, что официально он находился у Джиллио Неро в подчиненном положении, на самом деле никакой роли в его работе и отношении людей к нему не играло. А возвращаясь к Мукуро… словом, эта девушка была идеальной кандидаткой в его Хранители, не говоря уже о том, что она попросту ему нравилась до пятен перед глазами, и поклоняться ей хотелось как какому-то божеству. Не только в постели, конечно. Рокудо была умна и остроумна, а уж сколько в ней было лукавства и пронырливости — и поварешкой не вычерпаешь, как ни старайся. Тсунаеши был рад, что столкнулся с ней. Этих качеств ему частенько не хватало, а олимпийским спокойствием всех дел не решить, как и силой пламени. Иной раз только и остается что прибегать к уловкам. Но ведь и план действий надо продумать. Шоичи и Спаннер — технические гении, Такеши — долбаный ассасин, Кея умеет только идти напролом и хитростей не признает, а Хаято… боже мой, это Хаято, о чем тут еще говорить? Одна гордость — сам Тсунаеши, похоже, смог обвести чертовку-Рокудо вокруг пальца, потому что Мукуро совершенно точно была уверена в том, что влюбляется в него сама, и никто тому не указ. Просто это Тсунаеши такой гребаный Робин Гуд. Нет, Селино был, конечно, добрым самаритянином, но на самом деле, что бы ни говорила Нана, он не стал был тратить столько времени и сил на девушку, которая совершенно ему не нравится. Впрочем, мать только помогла ему в создании очередного образа небесного ангела, помогающего всем страждущим. Потому что из всех его близких Мукуро спуталась только с ней, Хранителей беззлобно приподнимая на смех и тем держа с ними внушительную дистанцию, а другим членам семьи (вроде того же Ланчии или Шамала) не давая к себе даже приблизиться. Наблюдать за этим было забавно. Но еще забавнее было то, что при всем при этом Мукуро ни капли не чуралась его общества, хотя как раз самого Тсунаеши и почитала за самого колоритного представителя «всего этого сборища ненормальных». И, видно, столь колоритный герой был ей все же очень по вкусу, потому что когда она впервые полезла к нему целоваться, а он объявил ей, что это слишком, выглядела Мукуро разочарованной. И, может, сама девушка этого не замечала, но стоило ей не заполучить желаемого, как она ужасно соблазнительно надувала губы. Соблазнительно — в смысле очаровательно, а не возбуждающе или порочно. Ее хотелось чмокнуть в эти надутые губы, погладить по волосам и притянуть к себе за плечи. А потом… потом — судя по обстоятельствам. Потому что, например, зрелище Мукуро с сигаретой во рту внушало все же совершенно другие мысли. Строго говоря, ее хотелось уже не просто в губы чмокнуть, но о подобных вещах Тсунаеши себе думать пока запрещал — иначе так можно было сломать всю игру, что было бы очень жаль. Конечно, с этим можно было бы разобраться — они все же взрослые люди, однако что-то подсказывало Тсунаеши (наверное, хваленая гипер-интуиция предка-Вонголы), что гордячка-Рокудо после таких откровений вряд ли захочет иметь с ним что-то общее, нравится он ей или нет. Так что… эту историю можно припасти для другого случая — когда они наконец выйдут из этой фазы неопределенности в отношениях и перестанут играть в «обмани меня». Дождь кончился только через полчаса, а Мукуро появилась минут через сорок. В тяжелом темном платье, косящем под викторианскую эпоху, только что укороченном почти вдвое, и с черным зонтом в руках, с которого на входе стряхнула водяную пыль. По знаку Тсунаеши ей тут же принесли ее кофе с апельсином и забрали ее влажный плащ. — Ты срываешь мне все сроки, — мягко улыбнулся ей парень, поднимаясь со своего места и галантно отодвигая для нее стул. Мукуро ответила ему тонкой улыбкой и с дразнящим лукавством коснулась его руки, пока он не успел сесть на свое место. — О каких сроках ты ведешь речь? — осведомилась она с усмешкой. — Пока я опаздываю на наш совместный ленч, ты спешишь в объятия очередной девушки из тех, кто на тебя обычно не клюет? Вообще-то это был даже не просто камень, а целый валун в его несчастный, заросший сорняком огород. Тсунаеши склонил голову набок и, сделав еще глоток своего кофе, прикрыл глаза. Потом — отставил в сторону свой бокал, протянул руку и ласково провел кончиками пальцев по щеке девушки, заставив ее напрячься — и тут же бросить на него полный подозрения взгляд. Что и греха таить, Тсунаеши нравилось превращаться перед ней в великого покорителя сердец из милого простачка. Хотя бы потому что милым простачком он помнил себя только в школе, когда помогал таскать учителям тетради из кабинета в кабинет и вызывался сортировать спортивный инвентарь, зная, что никто больше не станет этого делать. За это ему прощалось отсутствие на занятиях (что особенно пригодилось, когда он стал ходить на миссии), периодическая неуспеваемость по некоторым дисциплинам вроде ненавистной математики и еще много чего по мелочи. — Какие уж мне объятия, — он улыбался; Мукуро смотрела изучающе. — Разве что с любимой винтовкой. Знаешь, эти идиоты из полиции до сих пор задаются вопросом о том, почему я никогда не оставляю за собой гильз, — Тсунаеши стрелял пламенем, и обычно собеседницу очень интересовала эта техника, но сейчас отвлечь ее так просто не получилось. — Так какие же сроки я срываю? — она склонила голову набок, и на шею ей упала длинная тонкая черная прядь — одна из тех, что выбились из ее прически в художественном, четко продуманном беспорядке. — Неужели ты должен был убить очередного ужратого министра, но променял его на меня? Тсунаеши дернул плечом; он не любил говорить про убийства так же, как не любил совершать их, однако с Мукуро иначе не получалось. Она каждый раз буквально выворачивала его наизнанку, и это была ее самая обыденная игра. При каждой встрече, при каждом разговоре она пыталась его раскрыть, раскурочить — как любопытный ребенок, силящийся разжать створки раковины. Тсунаеши яро этому сопротивлялся, каждый раз задаваясь целью не попадаться в ее ловушки, и это походило на молчаливое сражение, которое каждый из них называл по-своему. — Встречи с тобой определенно куда приятнее, чем с вонючими стариками, которые любят помечтать на досуге о мировом господстве, — заметил он вслух, и это было истинной правдой. Мукуро вскинула брови. — Встречи? — уточнила она обиженно-недоуменным тоном. — А я думала, мы перешли на новый уровень отношений, потому опоздала как на свидание, — насмешливая улыбка на ее губах никак не сочеталась с серьезным выражением глаз. — А с чего ты решила, что у нас тут свидание? — Тсунаеши с интересом проследил за тем, как неуловимо быстро меняется ее лицо, и как она с секунду борется со своей досадой, тут же, впрочем, возвращая на место спокойное выражение и нарочито потягиваясь. — Эх, жаль, что не получилось, — с ее губ сорвался легкий вздох, и она, откинувшись на спинку своего стула, сложила на груди руки. Это смотрелось ужасно забавно, потому что в такой позе Мукуро выглядела серьезно и даже несколько угрожающе, но Тсунаеши знал, что она ему все равно ничего не сделает. В конце концов, он — охотник, который прикидывается дичью, чтобы заловить дичь, возомнившую себя охотником, и это восхитительно будоражащее чувство. Особенно учитывая то, что дичь ведет себя так, словно хочет быть пойманной. Хотя нехорошо так думать о девушке, которая нравится тебе, разумеется. Тсунаеши просто всегда был слабоват в сравнениях, и ничего другого в голову совершенно не приходило. — Скажи, — он сдвинул брови к переносице и как бы озадаченно прикусил губу (ну не может же он всерьез ей нравиться! — так ему стоит думать, ведь он просто очередной трофей в виде мужского сердца — вниманием Рокудо определенно избалована донельзя). — Неужели я тебе правда нравлюсь? То есть… — здесь Тсунаеши якобы смущенно отвел глаза, — это же просто твое упрямство, нет? Ты делаешь все мне наперекор специально, потому что не можешь смириться с моей правотой. Мукуро смерила его каким-то почти жалостливым взглядом и вздохнула, отодвигая от себя чашку. — Ты дурак, Тсунаеши Селино, — припечатала девушка между тем, окидывая его еще одним долгим взглядом и выпрямляясь. — Я бы не тащилась на твои дурацкие ленчи через полгорода, если бы ты мне не нравился, ясно тебе? Это ты сам что-то там себе напридумывал, долбаный Робин Гуд. Тсунаеши подумал о том, как она потрясающе смотрелась бы, распусти он шнуровку этого шикарного платья у нее на груди, и ощутил, как потеплели щеки — как раз до нужного уровня. Ты должен выглядеть в полной мере смущенным, Сель, если хочешь, чтобы твой любовно расставленный капкан захлопнулся, навсегда оставив жертву внутри. Ведь навсегда, не без удовольствия решил Тсунаеши, любуясь недовольным выражением на лице иллюзионистки, это очень и очень долго. — Я себе ничего не придумывал, — он отвел глаза и постарался как можно дольше сохранять на щеках румянец, — просто это… Однако договорить ему не удалось — как и предполагалось. Мукуро пождала губы и вздернула подбородок, перегибаясь через стол и едва не задевая туго зашнурованной, но оттого только выпирающей сильнее грудью кофейные чашки. — Если бы ты не придумал себе всего этого сам, — почти прошипела она, — по крайней мере одна из твоих содержанок уже успела бы стать твоей девушкой, а в перспективе ты бы их менял как перчатки. Но ты слишком благородный идиот для этого, разве нет? Тсунаеши вперил взгляд в пол и пообещал себе, что если сейчас не сдержит торжествующей улыбки — начнет сотрудничать со стражами тюрьмы Вендикаре. — Это не так, — в трудом выдавил он, давя хохот. Главным было не облажаться в такой ответственный момент. — Ни одна из них не была по-настоящему влюблена в меня, ясно? — это была чертовски длинная фраза для его настоящего состояния. — И я тоже ни одну из них не любил, — но это была истинная правда. Ему еще ни разу не попадалась такая девушка, как Мукуро — гордая, дерзкая, остроумная, хитрая, самонадеянная и совершенно обаятельная. И, кажется, подавившаяся вдохом. Определенно не оттого, что Тсунаеши сказал последнюю фразу вслух, потому что он достаточно хорошо владел собой и никогда не уходил в свои мысли настолько, чтобы начать разглагольствовать о таких вещах в людном месте. Значит, ловушка сработала?.. — А в меня ты, значит, влюбился? — когда Тсунаеши «осмелился» вскинуть голову, иллюзионистка уже полностью взяла свое лицо под контроль. Только смотрела как-то едва ли не голодно, с такой ошеломительной надеждой, что у Тсунаеши внутри все замерло на секунду. Еще немного, давай, давай… У него достало выдержки снова заставить себя покраснеть, чтобы не выбиваться из созданного когда-то давно образа, и прикусил губу. — Это ни к чему тебя не обязывает, — произнес он поспешно — и взмахнул рукой. Именно с расчетом на то, что сейчас обяжет ее чем-то ответить. Потому что Мукуро и сама хотела ему ответить. …да и, в конце концов, это будет выгодно им обоим. Девушка дернула в усмешке уголком губ и согласно кивнула в ответ. — Конечно, — скорее для себя, чем для него произнесла она — видимо, чтобы просто придать своему жесту веса. — Но раз так, позволь мне кое-что проверить, — разумеется, ответа от Тсунаеши никто не дождался. Впрочем, если честно, закушенная губа иллюзионистки просто не оставляла ему выбора (он все-таки пялился на нее, черт побери — и на ее губы, и на ложбинку между грудями, и на тонкую шею, и на изящные пальцы, в которых девушка комкала салфетку). Тсунаеши только запоздало вскинул брови, когда Мукуро поднялась со своего места и пересела на стул рядом с ним, не обращая ровно никакого внимания на то, что через столик от них сидит пожилая женщина с книгой, а мимо открытой терраски постоянно снует народ. Стулья стояли почти вплотную, и Тсунаеши моментально ощутил исходящее от иллюзионистки тепло и острый, дерзкий аромат ее парфюма. Девушка замерла напротив, почти нос к носу с ним, и облизнулась, изучая взглядом его лицо. Но — всего на секунду. Почти сразу она подалась вперед, упираясь ладонью в столешницу и слегка приподнимаясь со стула, чтобы нависнуть над Тсунаеши, — и поцеловала его. Она целовалась медленно, вдумчиво, как будто с каким-то интересом, как будто в качестве эксперимента. И — без капли опыта, обычно свойственного подобным ей девушкам. Тсунаеши не стал задевать ее самолюбие — он подался вперед, выждав всего-то секунды три. Погладил ее по напряженной руке, притянул к себе, заставляя сесть обратно на стул и кладя ей на поясницу свою ладонь. Тепло Мукуро было почти осязаемым, а губы — хоть искусанными, но мягкими. Она вся была мягкой на ощупь, несмотря на колючий нрав, присущий если не ежу (те были довольно-таки безобидными), то какой-нибудь акуле или другому хищнику, к которому опасно приближаться и на пять метров. А еще — она как-то почти судорожно потянула носом воздух, когда он несильно прикусил кончик ее языка. И — явно осталась довольной происходящим, когда Тсунаеши от нее отстранился. По крайней мере, растерянный взгляд с головой выдавал ее радостное замешательство — словно она добилась желаемого или нашла для себя что-то неожиданное в поцелуях. — Ладно, — лишенный лукавства голос Тсунаеши слегка расстроил. Селино склонил набок голову и нерешительно улыбнулся. Точно ли его ловушка захлопнулась, или в последний момент что-то пошло не так?.. — Полагаю, — начал он негромко, — я тебя все же чем-то разочаровал. Мукуро провела по своей нижней губе подушечкой пальца, заставляя неотрывно следить за ее жестом, — и вдруг расхохоталась. — Это третий поцелуй за всю мою жизнь, — ухмыльнулась она, когда успокоилась, — и ты пока единственный человек, который заставил меня подумать о них как о чем-то приятном, — Тсунаеши вскинул брови и коротко (смущенно) улыбнулся (боже, он так и знал). Но на иллюзионистку больше, кажется, не действовала его игра. Она облизнулась и снова придвинулась к нему вплотную, почти прижалась. — Вот уж не думала, что Робин Гуды умеют так потрясающе целоваться. Сдержать ухмылку не получилось. Тсунаеши польщенно сверкнул зубами и ненавязчиво погладил Мукуро по предплечью, скрытому черным кружевным рукавом. — Это потому что надо почаще подвергаться опасностям, — легкомысленно отозвался он, и девушка усмехнулась. — Если после этого ты каждый раз будешь так меня целовать — я согласна. Ловушка в конечном итоге все же захлопнулась. Но теперь Тсунаеши уже не был уверен — чья.