Наши последние приюты

У Зико в карманах хранится целый мир. Настоящая вселенная из немного посеревших наушников, целой кучи разнопёрых фантиков, монет и древней пачки мятной жвачки, которую он сжуёт, наверное, никогда. У Зико длинные алебастровые пальцы и хороший слух. А ещё старенькое укулеле на чердаке, которое давно забыто и заброшено, и сделано это было почти с таким же равнодушием, как оставленный засохший акрил на мольберте в пятом классе, боксёрские перчатки в девять лет и совсем ещё подростковые мечты сделать что-то крутое. Зико начинает, но редко заканчивает. У него просто тучи вредных привычек и одна из них, самая хреновая, выкуривание по три сигареты за день. У него паршивый характер и чертовски мало друзей. Зико думает, что никогда не сдаётся, но, на самом деле, делает это всю жизнь. Зико считает, что всегда делает правильный выбор, но дела часто кончаются разочарованием. Зико догадывается, что жить жизнь – это просто не его, но плыть по течению намного легче, верно? Думается, что у каждого есть такие знакомые. А что делать, если этот знакомый – ты? Осень в октябре напоминает бешеную собаку, по крайней мере, кусается она именно так. Она шипит и грызётся, лепит из дождей плохое настроение, верит, что плевок ветра прямо в лицо, холодного и простуженного, именно то, чего заслуживают люди. Зико прячет порозовевшие костяшки рук в карманы толстовки и бежит на красный свет, уверенный, что Смерти на него наплевать. Машина рычит, водитель тоже, но Зико по обыкновению своего нрава показывает средний палец и устремляется дальше по улице, не слушая гневные крики позади. Он привык, что за его спиной всегда шумно. Магазинчик старины Сонгю, в котором работает Зи, находится прямо за артхаусным кинотеатром и пятым выходом метро – бежать недолго. Сонгю продаёт музыку. Магазин со звучным названием «donum fatorum», потому что невысокий намджа Ким обожает латынь и фильмы про ведьм, вдоль и поперёк наполнен искусством. Горы дисков, некоторые ещё с восьмидесятых, аккуратных кассет и даже виниловых пластинок, настоящий антиквариат, плакаты и постеры, билеты на концерты – Зико знает здесь всё вдоль и поперёк и никогда не жалеет, что однажды пришёл сюда работать. Сонгю, кажется, тоже. Нос краснеет от холода, а горло снова начинает побаливать, и не удивительно, ведь рыжий балбес после недели простуды несётся в октябрьский денёк против ветра, холодного и скользкого. Просто Зико опаздывает. Такое бывает редко, но, как говорится, очень метко. Солнце желтится на ступенях, но Зико мажет по его лучам подошвой кроссовок и вмиг влетает в здание, тут же столбом приклеиваясь к полу. Осень и сюда забралась, зараза. – Кошелёк или жизнь?! Яркая улыбочка Мино взмывает перед лицом и Зико забавно дёргается от неожиданности. Ну или от раздражения, вариантов много, но ответ один – это же чёртов-придурок-Сон-Мино, напарник в другую смену. Редкостный улыбчивый гад, который вообще-то хороший друг, а на деле ещё и единственный. – Жизнь. Твоя, – мрачно заключает Зико и ладонью отшвыривает от себя ничуть не обидевшегося парня. – Что за муть вы тут устроили? Рыжий скептично смотрит на искусственную паутину, в которой путаются растения в горшках, на криво вырезанные привидения из бумаги, на свечки и, самое главное, вырезанные в причудливые рожицы пузатые тыквы. Маленький магазинчик наполнился магией Хэллоуина и Зико это мало нравится. – Зато ты теперь, дружище, под стать местному Джеку, – хихикает Мино и ласково гладит по лысой голове тыквы, совсем неласково намекая на волосы парня. – Иди уже, – закатывает глаза Зико и бросает рюкзак за стойку, чуть не задев вазу с самыми настоящими колосьями пшена. – Не разгроми здесь ничего, – вдруг серьёзно начинает вещать Мино, набрасывая на голову капюшон. – Босс часа три украшал здесь всё, упаси Люцифер что-нибудь да пойдёт не так. За Мино вот уже минут десять закрылась дверь, а Зико всё ещё угрюмо смотрит куда-то в оранжевую сухую пустоту. В его жизни давно уже что-то идёт не так, почти так же, как в его карманах – абсолютно ненормальный, безобразный, непоправимый беспорядок. *** В пол десятого начинают выть все близко живущие коты и кошки. Ветер с лихим свистом срывает с клёнов багряные листья и растворяется в почти ночной тиши. Правда, ночь Хэллоуина редко бывает тихой, но за артхаусным кинотеатром мир как будто становится немым. До того момента, как местное кошачье семейство не сходит с ума, конечно. Зико не верит во все эти языческие сказки, но всё равно почему-то задерживает взгляд на серебре лунного круга, будто ждёт, пока мимо него не пролетит силуэт носатой ведьмы на метле. Огонь на сливочных свечах в тыквенных головах и не думает затухать, паутинки белых нитей вяло свешиваются вниз, наверняка, пытаясь достать до пола, а альбом Дорз, включенный для меланхоличного настроения, совсем скоро закончится. Но Зико не скучно. Зико, на самом деле, очень страшно. Кошки продолжают выть. Когда открывается дверь, рыжий слышит сразу. Хозяин магазина ещё в прошлом месяце нацепил у двери китайские колокольчики, которые звонко поют или визжат – совсем непонятно – о приходе посетителя. «Музыка ветра, – пожимал узкими плечами Сонгю, – разве может быть что-нибудь лучше?» – Конечно, например, вечер дома, а не на работе, – еле слышно возмущается Зико и делает глоток на порядок остывшего апельсинового глинтвейна, в который он по дурости пересыпал корицы. С улицы в магазин задувает осень и Зико ёжится. Осень всегда заставляет содрогаться. Первое, что он видит – это старенькие явно потрёпанные временем кеды и парень с интересом разглядывает выглядывающие яркие полосатые носки. Он медленно поднимает голову и встаёт на ноги, от чего слишком зимние для октября олени бегут вдоль его свитера и вмиг замирают, ровно, как и сам парень. Обладательница ярких весёлых носков оказывается ещё и обладательницей тёмных по-кошачьи мудрых глаз. Зико думает, что вместо «здравствуйте» она скажет «мяу». А потом хмыкает, было бы забавно. Он даже не замечает, что уличные коты замолкают, будто им всем силой закрыли рты. Девчонка перед ним совсем мелкая. Зико не загадывает возраст, просто судит по росту – макушка её дотягивается до его подбородка, да и только. У неё угольные прямые волосы, будто в них поселилась ночь, влажные губы и думающий взгляд. Зико очень-очень хочет, чтобы она сказала «мяу». – Чем могу помочь? Но незнакомка молчит, молчит и смотрит куда-то сквозь, поверх, изнутри. Молчит, будто считает мгновения, молчит и тишина, воцарившаяся в магазине, присоединяется к её немой минуте. Зико хмурится и повторяет вопрос, но ответом ему служит упрямое или такое нужное молчание. Только Рэй Манзарек резиной тянет ноты. – Кто поёт? Девушка с ночью в волосах мягко улыбается и Зико к своему ужасу обнаруживает на её голове дёрнувшиеся кошачьи уши, тёмные и пушистые. Но быстро вспоминает, что на дворе вообще-то гуляют дети в масках и с ведёрками со сладостями, а Джек всё ещё улыбается ему своей беззубой тыквенной улыбкой. Это ведь ночь Самайна, чему тут удивляться? Наверняка, это хитроумный механизм, такие уши у японцев давно в ходу. – Я услышала эту музыку, пока прогуливалась, – она продолжает улыбаться, туманно и красиво. – И решила зайти. Ответишь мне? Зико хмыкает что-то про себя и по привычке обводит магазинчик глазами, медленно растягивая пухлые губы в ядовитой улыбке. Ветер снаружи поднимается всё больше, шатая старую скрипучую вывеску с именем магазина и так удивительно попадает в ноты к Дорз, что Зико на пару секунд зависает, а потом над его головой зажигается лампочка. Зико давненько прослыл здесь угрюмым психом. И если от первого он ещё может отречься, то от второго – ни за что. Рыжий подаётся вперёд, слегка, но в нос всё равно забирается запах выжженной травы и сухих листьев, будто черноволосая девчушка с кошачьей грацией часа два провалялась на лужайке в парке. – Скажешь «мяу» и я отвечу. Зико думает, что он сейчас получит. Но на удивление, незнакомка весело смеётся, склоняет голову и сверкает тёмными медными глазами, будто озорство, присущее детям и безумцам, оживает от долгого сна и словно котёнок начинает играться. Тянуть конец нитки бесконечного клубка. – Ты ведь не ждёшь чуда, верно? – Что? Зико ждёт, правда, ждёт, пусть и не верит. Странный вопрос бросает перед стеной в тупике и заставляет искать выход, которого просто нет. Зико не любит такие разговоры, не любит, когда о серьёзных вещах говорят несерьёзно, потому и теряется. Слова порой бывают тонкие и острые, будто зубочистки, но и они способны ломаться с хрустом и ломом. С болью. – Отдай мне эти песни, а я взамен отдам нечто волшебное. Незнакомка стучит кноготками по столешнице три раза, вровень ветру, злобой гуляющему по улицам. Она смотрит в его глаза, в секунду утратившую всю спесь, будто протирает пыль с книжных полок и находит в их глубине столь несчастного Зико. Зико несчастен, это да. Просто жить жизнь – не его и он об этом прекрасно знает. – Сегодня прекрасная ночь, – замечает черноволосая и уши на её голове чуть опускаются. – Хорошо, – решает Зико, не понимая самого себя. Он пускает ладонь в ржавую шевелюру и мысленно считает до пяти. А потом достаёт из аккуратных стопок альбом, читает приглушённо название, словно впитывает ноты сквозь пластик, и протягивает невозмутимо этой нагловатой кошке. Альбом не очень дорогой, Зико готов заплатить, а когда девушка поднимает, бесшумно и невесомо, руку и тонкими пальцами цепляет края коробочки, рыжий думает, что волшебство происходит прямо сейчас, вот прямо в эту секунду между десятым и одиннадцатом часами тридцать первого хэллоуинского октября. Черноволосая ведьма, никак иначе, тащит диск себе за пазуху и ныряет в глубокий карман своего плаща. Уши дёргаются, а Зико ждёт и едва не охает, когда на столешницу тихо-тихо с чуть уловимым стуком опускается свёрток из бамбуковых листьев. – Посади это сегодня. Она снова улыбается и игриво поправляет выбившуюся прядь волос. – Меня зовут Кори и я буду рядом. Она, не обделённая или вежливостью, или иронией, слегка кланяется и уходит, Зико лишь в последний момент успевает заметить стрелой минувший длинный хвост и томное задиристое «мяу», доносившееся следом. *** Дом у Зико большой и пыльный, руки всё не доходят сделать уборку, а может, так даже лучше. В нём много лестниц и много замков, Зико постоянно куда-то бежит и постоянно запирается, скорее всего, всё вместе – от себя. В комнатах всегда пахнет чем-то старым, как книги; и кофейным, хоть кофе здесь не водится давненько, просто парень хранит зачем-то кофейные банки, просто так, на «пригодится». Зико приходит уставшим. В час ночи закрылся магазин и ветер, наконец, устаканился, как будто только и ждал, когда погаснут огни, а парень повернёт ключ. Всю дорогу ему попадались то смеющиеся дети, то коты, прожигающие его чёрными стальными глазами. Странная девушка с ушами и хвостом не выходит из головы, бамбуковый свёрток всё ещё греет карман и мысли. Час ночи, а Зико сидит во дворе и смотрит на тонкие острые семена, выпавшие из свёртка. Они сверкают ровной гладью на лунном свету и вид у них такой, что тронь их, сожми чуть сильнее и всё разобьётся. Пойдёт прахом и волшебство закончится, так и не начавшись. Он боится этого. Он столько всего боится. Зико долго смотрит на блики серебряного спутника и думает, что он и впрямь полный псих. Ночь сгущается, пускает в прохладный воздух запах горелой травы и туманного дыма, будто пытается спрятать в своём чреве одну небольшую яму, вырытую старой кривой лопатой из еле открывшегося сарая. Зико думает не долго и бросает на земляное сырое дно семена, почему-то размышляя о этой Кори, её тонких пальцах и о том, что какого вообще чёрта всё это происходит. Он неспешно закапывает яму и даже не подозревает, что где-то совсем близко неслышно ступают мягкие лапы. Луна, многоликий мудрец, бросает вниз тени и Зико не сразу замечает длинную кошачью, выросшую рядом. Кошка. Обычная кошка. С длинным угольным хвостом и тёмными мудрыми глазами. Она смотрит на яму, на человека, на осень, выглядывающую из-за деревьев, на свет лунного диска. Взгляд её хитёр, умён и громок. Но тишина всё ещё греет улицу и Зико, который перестаёт чувствовать кончики пальцев, вымазанные в грязи, смотрит в ответ. Луна скрывается за полотном проплывающего мимо облака и ночь становится ночью в своей черни. Зико теряет зрение на пару минут, но когда светило снова показывается, кошка как будто сквозь землю проваливается. На её месте стоит Кори, а позади неё лукаво мелькает хвост. – Зико, – зовёт она и парень дёргается. – Зико. Ты устал? «Я устал». – Нет, – твёрдо шепчет Зико и отворачивается. Он садится прямо на остывшую землю и вытягивает длинные ноги, переводя дыхание. Зико не устал, нет, совсем не устал. – Что из них вырастит? – Всё, что только пожелаешь, – Кори пожимает плечами и садится рядом. – Сегодня прекрасная ночь. – Каждая ночь прекрасна, – отвечает Зико и поджимает пальцы ног, которые вконец замёрзли. Октябрь не щадит. – Сегодня она особенная, – улыбается белозубо Кори и её уши мило прижимаются к голове. Зико это видит, но ничего не делает, а просто принимает как данность сонной действительности. – Я сплю? – А ты хочешь уснуть? – Было бы не плохо, – Зико отвечает и сдаёт себя с потрохами, Кори смотрит на него хитро-хитро, совсем по-кошачьи и протягивает бледную ладонь. – Я хорошо пою колыбельные, – шепчет она и склоняет голову, глаза её сверкают в темноте, сверкает её улыбка и медные крапинки на кончике хвоста. – Что из них вырастит? – повторяет Зико и широко зевает, ладонь девушки опускается на его спину и кротко гладит, будто успокаивая. Будто. – Твои желания. Или одно желание. Смотря сколько взойдёт. Сегодня прекрасная ночь, луна подарит им жизнь и если ты решишь сейчас, то твоё желание исполнится, я исполню. Дерево-жизнь лишь гарант нашей сделки. – И это всё за альбом Дорз? – хмыкает Зико, чувствуя, как падает в дрёму. Кори улыбается. – Сегодня прекрасная ночь. Зико не устал, нет, что вы. Не устал. Всё, чего хочет Зико, это… – Я хочу спать. – Я спою для тебя колыбельную. Зико ложится на её колени, тонкие и хрупкие, прикрывает ресницы. Горячие девичьи пальцы ласково и бережно прикасаются к рыжим прядкам и игриво гладят. Её медовый сахарный голос тает в воздухе и Зико едва-едва узнаёт знакомую мелодию, будто сквозь толщу воды добирающуюся до его сознания. Зико решает поспать, ведь завтра снова рано вставать, идти на работу, в музыкальный магазинчик старины Сонгю, к этим странным китайским колокольчикам, к этому весёлому Мино. Идти и снова возвращаться в этот большой, пыльный и такой пустой одинокий дом. А потом всё по новой. И снова, снова, снова. У него ещё много дел, так что нужно всего лишь поспать. – Моя дикая возлюбленная сумасшедшая, Она кричит, словно птица, Она стонет, словно кошка, Когда хочет, чтобы её услышали. Моя дикая возлюбленная уехала кататься, Она проездила весь день, Она писала дьяволу И просила его заплатить. Дьявол оказался мудрее, Пора покаяться. * Сегодня прекрасная ночь. *** Утро первого ноября тонет в тумане, он живой и лезет к каждому прохожему в руки, чтобы его утешили, потому что вчера снова случилось несчастье. Рассвет прорезает небо тонким лезвием и прогоняет оставшуюся нечисть с улиц обратно под землю, чтобы снова дать им пробиться следующей осенью. Где-то в пустом дворе старого и пыльного дома очень шумно. Где-то посреди камней и истоптанной земли крохой, но сильной и стойкой крохой тянется к хмурому небу росток кленового дерева. Он ещё слабый и ему понадобится много времени, чтобы вырасти и окрепнуть. Вокруг него мяукают кошки на своём тайном языке, они говорят друг другу слова и никто никогда не догадается, что коты оплакивают и просят смилостивиться. Хмурое небо глядит в ответ и скорбит, но выбор сделан, кости брошены, а жизнь продолжается. На крыльце сидит кошка. У неё длинный угольный хвост с медными крапинками на конце и умные тёмные глаза. Она важно облизывается, с победой продлившая себе сотый год жизни, и если бы она была человеком, то на её хитром лице давно бы расцвела улыбка. А рядом спит кот, рыжий и сонный, лишённый забот и одиночества. По крайней мере, теперь. Он утыкается розовым носиком в лапки и со всей безмятежностью, которая только у него есть, видит цветные сны. Мимо проходит октябрь, забирает с собой последние души и смотрит в глаза угольной кошке, ждёт, когда та сделает шаг навстречу. Кошка щурит глаза и раскачивает хвостом, спрыгивая с крыльца. Это была прекрасная ночь.