Его алые отпечатки пляшут смерть; Раз, два, три.
Каждое утро Селест брала, согревая дымкой дыхания, свои ножи и шла на внутренний двор, где всаживала их один за другим в самую цель. От напряжения сводило зубы, в ушах звенело от свиста, но тренировкам не было конца — нужно было быть полностью уверенной в своих силах, чтобы в нужный момент дать достойный отпор, а не бояться пошевелиться, пока… Алекс вырезывал маками ее, Селестины, щеки. Он приходил всегда неожиданно, подкрадывался по-кошачьи неслышно и выдыхал ей в губы рвущие корни, и уничтожал без сострадания через горло и внутренности. Прожигал насквозь, покрывая папирус кожи грубыми пятнами своих меток, алеющих друг на друге, как в безумии, обматывал разбитые костяшки лунными дорожками кос личной принцессы, тем причиняя ей боль — больше боли — и разъедающе кривился в оскале, какой не может повторить больше никто. — Я закричу, — шептала Селест в попытке выпутаться из его паучьих объятий с вплетением пальцев повсюду, но только билась еще теснее. Совсем рядом, как крайне близко. — Тогда я выпью твой крик, — Алекс зверино рычал в ответ, неощутимо разрывая клыками самого себя, вместе с нитью, штрихами когтей по хрусталю чужого позвоночника высеченной; злился, но ожогами рваных прикосновений выкрадывал страхи любимой малышки, потому что хотел защищать; потому что сходил с ума по ней одной. Окончательно. И оттого отрицанием пропитывалось стремление Селестины совладать с его безумием. Ножи глухо падали из прыгающих дрожью пальцев, ноги подкашивались; Алекс будто не замечал. С плотоядной улыбкой он нависал над ней, опаляя опасностью, и через желания крал куда-то далеко-далеко, где никто не спасет. Никогда. Без вариантов. Но большего ведь и не нужно; и пусть бы от зависимости было боязно, зато от опасности — крышесносяще. Все равно. Селест шла за своим наркотиком на другой конец света, сопротивляясь, но предсказуемо оказываясь в плену. Точнее, самостоятельно сдаваясь в плен; потому что без Алекса леденела невыносимостью до ломки. И снова брала в руки ножи.Раз.