***
Худой высокий мужчина, нерешительно топчущийся у входа, привлекает её внимание сразу. Проникающий сквозь решётчатые окна свет чётко вырисовывает его силуэт на стене, висящие под потолком стекляшки оставляют на лице разноцветные отблески. На крючковатом носу гостя очки в золотистой оправе, в руках — мятое пальто. Робкий и стеснительный, мужчина даже не пытается повесить его на стоящую у входа вешалку — испуганно смотрит на прибитые к двери членские билеты проштрафившихся читателей. — Проходите, — хмуро командует Уикерботтом, отрываясь от чтения энциклопедии. — Толстой, Диккенс, Конан Дойль? — Простите? — паника посетителя становится заметнее — он густо краснеет и неловко переступает с ноги на ногу, боясь взглянуть на библиотекаршу. — За какими книгами пришли? — уточняет Уикерботтом, чувствуя глухое раздражение. — У меня скоро перерыв, так что побыстрее, пожалуйста. — О! Я… — сминая злосчастное пальто, шепчет мужчина, — я не за книгой. Мне сказали, что вы хорошо знаете латынь и… в общем, вот, — движением фокусника, вытаскивающего кролика из шляпы, он достаёт из-за пазухи завёрнутый в вощёную бумагу том. И тут же задевает локтем стопку журналов. — О, Боже! Простите, пожалуйста! Я не хотел... — неуклюжие попытки всё исправить раздражают Уикерботтом ещё больше. Журналы падают на пол, словно подстреленные птицы, красочные страницы некрасиво мнутся. Вставая с насиженного места, библиотекарша принимается собирать рассыпавшуюся периодику, но вдруг замирает, покраснев до корней волос. Стараясь помочь, посетитель притрагивается к её руке. Случайно. Без какого-либо умысла. Этого хватает. Впервые оказавшись так близко к мужчине, Уикерботтом силится обуздать вышедшие из-под контроля эмоции и бормочет что-то про перерыв, но вместо того, чтобы вытолкать гостя за дверь, неожиданно для самой себя берёт книгу. Нежно поглаживает ссохшуюся обложку, наслаждается знакомым сладковатым запахом… И, осторожно раскрывая том посредине, жадно вчитывается в витиеватые заголовки. Язык кажется знакомым, но это не латынь, что-то другое. Вероятно, смесь каких-то наречий. Достаточно старая, чтобы стереться из памяти потомков; недостаточно древняя, чтобы исчезнуть со страниц книг. Картинки немного проясняют содержание, и Уикерботтом, забыв о присутствии постороннего, громко проговаривает вслух понятные ей куски текста. Воздух вокруг заметно холодеет, льющийся из-под абажура свет становится тусклее. Приходится зажечь свечи, невольно создавая излишне интимную обстановку. — Очень интересный текст, — голос дрожит, концентрироваться на переводе тяжело. Сидящий рядом мужчина перетягивает на себя внимание, и сосредоточиться на работе никак не получается. Несмотря на внешнюю неуклюжесть и стеснительность, есть в госте что-то мефистофельское. И это что-то влечёт Уикерботтом со страшной силой. — Я так поняла, это книга заклинаний? — уточняет она, уткнувшись взглядом в лежащий рядом словарь. — Umbra и potestatem, хм… Ну это явно латынь. А вот этот абзац… — она задумчиво хмурит брови, — вероятней всего, написан на староанглийском. Очень любопытно, не находите? Мужчина с готовностью кивает, и сердце Уикерботтом тает, обливаясь кровью. Она поправляет причёску и, стряхивая невидимые пылинки с юбки, кокетливо накручивает седеющую прядь на палец. Напрасно. Хоть гость и до обидного близко — можно почувствовать тепло его тела сквозь пиджак, его внимание всецело принадлежит раскрытой посредине книге. Уикерботтом старается зря. Она не привлекает робкого Мефистофеля от слова «совсем». — Это, вероятней всего, французский. А здесь conclusio на латыни... Когда она заканчивает с первой главой, посетитель уже едва может усидеть на месте. Нервно щелкает пальцами, ёрзает… Рвётся из душной, пропахшей пылью библиотеки. Нетерпеливый и взвинченный, он даже не благодарит Уикерботтом — бросает на стол несколько долларов и быстрым шагом уходит прочь, оставив после себя едва различимый морской аромат. Сон вычёркивается из жизни окончательно.***
Мефистофель возвращается через две недели. Уикерботтом готова к его визиту. На увядающем лице — дешёвые румяна, глаза кокетливо подведены, на ногах красуются шелковые чулки. Окруженная башней из толстых томов, она кажется себе принцессой. Вот только спасать её из заточения не спешат. — Добрый вечер, мисс, — гость выглядит по-другому. Мефистофельские черты теперь заметней, очки куда-то пропали. Даже костюм, и тот другой. Более дорогой, более представительный. — Я снова к вам. — Я нашла расшифровку, — Уикерботтом не разрешает ему и слова сказать. Ведёт к оббитому бархатом креслу, насильно усаживает и почти вырывает книгу из рук. — Это весьма захватывающая смесь романских языков. Часть слов — латынь, часть — французский диалект. Ну, а кое-что… — она надеется, что блеск в её глазах не выдаёт её чувств. — Кое-что — древний позабытый язык! Знаки складывается в пиктограммы, а те в свою очередь в шифр! Скажу честно, я была потрясена. Это настолько необычно и чарующе, что… Она замолкает, видя, что мужчина её не слушает. Его отсутствующий взгляд устремлён в окно, где у входа нетерпеливо топчется юная девушка; полные губы кривит мечтательная улыбка. Латынь, шифр и Уикерботтом Мефистофеля не интересуют, он явно ищет предлог поскорее забрать заметки и сбежать. Воздушный замок рушится с отвратительным хрустом. — Я принесу тетрадь, — вполголоса бормочет Уикерботтом и рывком поднимается, задев стопку журналов. На этот раз собирать рассыпавшиеся листы никто не спешит.***
В тот день она окончательно убеждается — ей и вправду не хватает мозгов. Будь она умнее, разве допустила бы оплошность? Разве позволила бы алогичной вспышке затмить её кристально-чистый разум? Да черта с два! Нет, темноволосый мальчишка был прав — она действительно не очень умна. Занудна, эрудирована, но не умна. Её cerebrum — не машина, а беспорядочный хоровод нейронов. Пора бы с этим смириться. Она никогда не возвысится над другими, она всегда будет недостаточно хороша. Мать ведь об этом говорила — помнишь, глупая? — О, если бы я могла стать умнее, — шепчет она, читая очередной учебник. — О, если бы у меня было всё время мира... Сколько ни повторяй это, лучше не станет. Она по-прежнему где-то внизу, у подножья вавилонской башни. И у неё осталось мало — чертовски мало времени, — чтобы это исправить. Решение приходит само собой спустя пятнадцать с лишним лет. Роясь в своих путанных заметках, Уикерботтом находит переведённые куски кодекса и сразу — чтобы не успеть опомниться — зачитывает их вслух. Ласковые пальцы щекочут её морщинистые щёки, холодный сквозняк забирается под потрёпанную рубашку. Всё вокруг темнеет, и в театрально-неестественных клубах дыма появляется знакомое лицо. Всё те же острые скулы, крючковатый нос... Теперь Уикерботтом не находит в этом ничего привлекательного — поскорее хочет закончить ритуал. Руки дрожат от напряжения, уставшие после ночного чтения глаза почти ничего не видят. Лишь бы успеть... Лишь бы очутиться на шаг впереди планеты. Хотя бы раз. — И снова здравствуйте, прекрасная леди, — насмешливый голос заставляет её поморщиться. — Решили воспользоваться волшебной лампой? Что ж, джинн в вашем распоряжении. Только предупреждаю сразу — у вас всего одно желание. Подумайте над ним хорошенько. Ей не нужно думать. Она пестовала своё желание годами. — Хочу быть умнее всех, — слова рвутся с поводка, словно стая гончих. На мгновение Уикерботтом мнётся, не решаясь закончить фразу, но потом решительно добавляет: — Неважно где. Если у тебя в руках вечность, стоит ли мелочиться?