Пепел на губах

Себастьян благодарил русских за холодную войну. Именно сейчас, когда проткнутое насквозь плечо болело и ссаднило, когда ноги подгибались от слабости и хотелось есть. Благодарил, запирая дверь бункера в подвале одного из домов города. Тихо забурчал генератор и на потолке зажегся дребежащий свет старой лампочки. На стеллажах справа и слева от Себастьяна стояли бесконечные баночки с консервами, а в глубине бункера виднелась кровать. Детектив вздохнул, пальцами проводя по голове и чувствуя, как сильно он хочет есть и спать. «Если я буду слаб, я не смогу выжить и найти Лили», — успокаивал себя Себастьян, умывая лицо и руки от запекшейся крови, пота и грязи. В бункере было тихо и спокойно, как и должно было быть во всем Юнионе. Но за стенами дома ходили огромные толпы зомбированных, а очередной маньяк водил его за нос, заставляя вновь и вновь чувствовать боль. Себастьян не помнил, когда последний раз пил. Когда бывшие коллеги говорили, что это — проблема. Когда Джозеф фыркал и прятал ту самую флягу. От воспоминаний выпить хотелось ещё сильнее. Сейчас, когда что-то похожее на Маяк вновь выжигало людям мозги. Сейчас, когда он клялся больше никогда не возвращаться сюда. Сейчас, когда он вспоминал, как очнулся среди тел с застывшими от ужаса лицами. — Кидман, ты слышишь меня? — буркнул он, поднося передатчик к лицу. — Всегда, — коротко ответила она. — Ты нашёл ядро? — Нет, я… — Себастьян наклонился вперед, упираясь лбом в свои ладони. — Ты же знаешь, что Джозеф был против того, чтобы ты работала с нами? — Нет, — вновь резко ответила она. — Ты хочешь обвинить меня в том, что он погиб? — Просто хочу, чтобы ты помнила об этом. И не пыталась манипулировать мной снова. Просто потому, что я тоже помню об этом. — Я поняла тебя, Себастьян. Детектив посмотрел на передатчик, будто тот мог хоть что-то показать, но тот никак не изменился, и детектив спрятал его обратно. Несколько консерв смогли притупить чувство голода, и Себастьяну ничего, кроме сна, не хотелось делать. Он стащил с себя тяжёлую портупею с несколькими ружьями, кладя рядом с кроватью и закладывая пистолет под подушку. Так казалось спокойнее. Себастьян потушил свет, ложась на подушку и прикрывая уставшие воспаленные глаза. Его тело моментально отозвалось болью и инезнеможением, будто прошло через несколько мясорубок. Холодный ветерок, скользнувший по его лицу, заставил Себастьяна вскочить и осмотреть бункер. Никого не было. Знакомое предчувствие кольнуло сердце. Наверно, зараженные пробрались в дом. Но даже самые сильные из них были настолько тупыми, что стоило спрятаться за ящиком, как они тут же теряли интерес и отправлялись по своим делам. Себастьян откинулся на подушку, но не спешил закрывать глаза. От усталости рябило в глазах и в каждом предмете в темноте виделось озлобленное лицо. Он вновь вскочил на кровати, пробуя понять, что его беспокоит, но все было чертовски спокойно. Видимо, профессиональная паранойя брала над ним верх. Керосиновый фонарь в углу щелкнул. Себастьян вздрогнул, наводя пистолет чуть левее. Аккуратный огонёк с каждой секундой разгорался все сильнее и сильнее, освещая почти прозрачную фигуру и тонкие руки. — Меня ищешь? — Бескровные губы растянулись в тонкую полоску. — Опусти пистолет, ты же знаешь, что меня нельзя убить этим. Детектив не спешил выполнять приказ, опустошённо глядя на гостя и пытаясь понять, что происходит. — Я думал, ты погиб, когда Маяк выключили… — пробормотал он. Гость взял в свои руки фонарь, беззвучно подходя ближе. — Маяк… Юнион… Тебе же уже говорили, что это одно и то же, — объяснил, будто маленькому, гость. — Точно таким же фонарем ты ударил меня тогда, да? Рубен улыбнулся, аккуратно ставя фонарь на тумбочку около кровати и садясь рядом. Себастьян был готов клясться, что сквозь Рувика можно было рассмотреть противоположную стену. Правда, через столько лет это перестало его удивлять. — А… А что?.. А Лесли? — Себастьян не мог подобрать слов, чтобы что-то спросить, но Рубен лишь покачал головой. — Ты пробуешь узнать так много информации, сколько твой мозг не способен выдержать. Хочешь понять, почему я здесь? Ищешь в моем поступке зерно рациональности? Не пытайся. Я и сам не понимаю, что я здесь делаю. Рубен провел ладонью по лицу детектива, но тот лишь не мог собраться, чтобы посмотреть старому врагу в глаза. Он не знал, какой Рувик на самом деле. Себастьян помнил лишь лабиринты пыток и тонны крови, которые повторялись вновь. Только сейчас знал, что очень жалеет этого человека, творившего не больше зла, чем он сам. — Ты постарел, — проговорил Рубен, проводя пальцами по его щеке. — Ты мог остаться в СТЭМе… Хотя, часть тебя здесь осталась. Так же как и эта часть меня. — Ты знал, что моя дочь заперта здесь? — проговорил Себастьян, опуская пистолет. — Я знал, что как только я закончу работу с железом, меня убьют. Знал ли я, что ядром машины станет человек? Да. Знал ли я, что это будет маленькая Лили Кастелланос? Нет. Себастьян прикрыл глаза, ощущая, как ледяные ладони коснулись его лица. — Ты убил меня потому, что Кидман натравила тебя на меня, или потому что был слишком зол? — прошептал Рубен. — Потому что так было нужно. — Нужно для кого? Себастьян поднял взгляд, чтобы посмотреть ему прямо в глаза. После всего, что он видел, и всего, что он пережил, он знал, что ответить. Он видел этого человека в ярости. Он помнил, как огромный монстр пробил его насквозь, и он захлебывался кровью, а очнулся в целости. Он помнил, как Рубен убивал в людях то, что называлось душа. Помнил, как сам был готов убить. — Для тебя. Себастьян прикрыл глаза, ощущая ледяной воздух на губах, в котором узнавал знакомое прикосновение, забытое за столько лет. — Я искал те… — Я ждал тебя, — Почти одновременно произнесли они. — Наша память избирательна, Себ… — Рубен провел ладонями по его лицу. — Мы помним все, что причиняло нам боль, но всегда забываем все, что нас делало счастливыми. Себастьян не согласен, он помнит все. Он помнит все. Каждый миллиметр кожи. И запах. Гари и ладана. Он помнит лёгкость этого тела и хрупкость костей. Помнит взгляд кошачьих глаз, таких жалобных и молящих. Он тянет сгусток воздуха, повторяющий знакомую фигуру, на себя, заставляя сесть к себе на ноги. Уставшее тело приятно обдает волной ледяного воздуха. Себастьян берет его ладони, при таких ужасных ожогах остающиеся чувствительными и чуткими. Он помнит, как эти пальцы лежали на его шее, сжимая и заставляя задыхаться. Он помнит, как эти коротко подстриженные ногти болезненно впивались в его плечи, заставляя прижиматься ближе. Рубен любит, когда его жалеют. Учёный считает, что он этого заслуживает. Даже в таком формате. Даже такая его маленькая часть. Он помнит до слез ту каморку и ту кровать. Только не помнит, почему это случилось. И почему чуть не убил Себастьяна. Этот мир переставал принадлежать ему. Детектив аккуратно приподнял Рубена, заставляя встать на колени и лёгко толкая в сторону, что тот падает на спину, а Себастьян нависает над ним, целуя ледяные губы. Передатчик тихо зашуршал. Кидман была на связи. Все время. Себастьян схватил железку, с усилием откидывая по полу, чтобы та могла отскользить как можно дальше. — Ты боишься, что нас услышат? — с усмешкой спросил Рубен. — Просто я знаю тебя, — отвечает детектив, вжимая холодное тело в постель. — А ты точно этого хочешь? Себастьян кивает головой, наклоняясь, чтобы поцеловать его в шею, заставив выгнуться. В нос настолько забыто ударяет запах гари и ладана, что детектив невольно вздрагивает, ощущая вместо холода обжигающе горячее тело. — Я все ещё бог этого мира. Хоть и тот, кого свергли с трона, — шепчет Рубен, прижимая к себе детектива, вкладывая в его руки небольшой тюбик. — Я не принадлежу этому миру, — отвечает Себастьян. — Но ты принадлежишь мне. Себастьян смеётся ему в губы, целуя, прикусывая кожу. «Кто кому принадлежит?» — думает он. Рубен не сдержан в стонах на ласки, не привыкший к вниманию и краснеющий, если Себастьян касался его. Он хватается за руки с испугом глядя в глаза, когда Себастьян делает то, что учёный считает постыдным и пошлым, будто не делал это ранее. Рубен скользит пальцами по пуговицам, легко расстегивая одну за другой, и Себастьян сбрасывает с плеч рубашку, позволяя тонким и безумно хрупким рукам обнять себя за шею. Он сам аккуратно расслабляет ремень на брюках, с улыбкой вспоминая, что его любовник слишком стеснителен, чтобы сделать это самому. Себастьян резко стягивает рваные штаны с Рубена, заставляя того покраснеть и съежиться. Через несколько секунд Рубен закрывает глаза, лишь тихими вздохами показывая, что ему не все равно. Не все равно, что Себастьян гладит его по ногам, чтобы тот поставил их шире. Не всё равно на горячие пальцы, смазанные холодным гелем. Не все равно на забытую боль. Рубен обкусывает губы от боли, не замечая, как царапает плечи Себастьяну, вздрагивая от каждого движения. Может, думал он, я хотел его убить из-за ощущения своей слабости перед ним. Рубен вскрикивает болезненно громко, вздрагивая. — Потерпи чуть-чуть, — тихо шепчет на ухо Себастьян. — Иначе будет больнее. Себастьян не понимает, что Рубену уже все равно, будет ли больно. Он просто уже хочет. Он хочет чувствовать его в себе, хочет закинуть ноги ему на спину, чтобы было ещё глубже, от чего бы кружилась голова и все ныло изнутри. Чтобы так же, как и раньше. Рубен выгибается, приподнимаясь на носочки, желая большего, чем сам может выдержать. Себастьян хмыкает, называя его вскользь «ебливой сучкой», но ученому, в принципе, наплевать на это. Детектив вздыхает глубже, прикусывая нижнюю губу и прикрывая глаза от наслаждения. Забытые чувства. Кастелланос аккуратно приобнимает Рубена за поясницу, и тот закидывает ноги с острыми коленями на его плечи, выгибаясь ещё сильнее и постанывать тихо от каждого движения. Себастьян знает, что Рубена не стоит трогать где-либо ещё, а иначе тот зальется краской и кинется искать одежду. Он не привередлив. Себастьян не понимает, почему это происходит так. Что Рубен мечется под его руками, выгибается и стонет. А он, испытывая физическое удволетворение, несчастен. На столько, на сколько экстаз этой похоти не может перекрыть этого. Рубен судорожно вздрагивает, будто заражая Себастьяна этим. Заражая мимолетной болезненной судорогой, отчего Себастьян до крови закусывает нижную губу, выгибаясь и впиваясь ногтями в тонкую кожу. Он ощущает физическое отвращение к себе в перемешку с ненавистью и усталостью, поэтому падает рядом на кровать. Учёный гладит его по лицу, жалея и пробуя хоть как-то расшевелить. — Ты был счастливее, когда не знал, что она жива, — проговорил Рубен, кое-как восстановив дыхание. — Ты не боялся за свою жизнь… — Заткнись, — оскалился Себастьян. — Себ, — Рубен наклонился к нему, целуя губы. — Ты боишься всего, чего не понимаешь… Учёный пересел к нему на живот, гладя и жалея измученное тело. Себастьян лежал, прищуря глаза и ненавидя себя за секундные слабости. — Ты знаешь Стефано? — проговорил Себастьян, открывая глаза. — Я знаю все об этом мире. И о мире, из которого ты пришёл. И о мире, из которого ты пришёл в тот мир. И так до бесконечности, — шепчет Рубен. — Почему? Рубен наклоняется, целуя обкусанные губы и рассыпаясь, будто пепел, оседая на них. «Потому что я часть него», — доносится шёпотом от стен, а холодный поток ветра, поднимаясь, задувает тонкий стан горящего огня, разнося по бункеру запах ладана и гари…