Не матерись, сказал!

Есенин матерился. Наполеону это не нравилось. Нет, он конечно понимал, что в бета-квадре без крепкого словца иногда не обойтись, но сам политик до такого не опускался, считая русский матерный языком холопов. Ну если не могут люди интеллигентно опустить оппонента, что с них, бедных, взять. — Блять, — сказал Есенин. — Да мать твою, — ответил Наполеон. — Ага, сам сматерился! — ликующе произнёс Есенин. — А вот и неправда, ни одного слова матерного не сказал, не ври, — скучающе отозвался Наполеон, подперев рукой щёку и мешая ложкой чай. Дело-то было, кстати, за завтраком. Уж всё было на стол собрано, садись да ешь, но нет, Есю же всё время чай не сладкий, потянулся за сахарницей, рассыпал половину, да еще чуть свою кружку не разлил. Ну и озвучил в итоге свою косорукость. Но Напу-то до этого какое дело? Не умеешь — не берись, или же нечего и материться. — Да ты всё время меня оговариваешь, а какая тебе разница, матерюсь я или нет? — надулся лирик, делая на столе кучки из просыпанного сахара. — Мне неприятно слышать мат, я уже говорил тебе, — потихоньку начал закипать политик. Его совершенно выводило из себя, что даже такую ерунду Есь ради него не может сделать. — Ну да, заставь еще меня рот с мылом вымыть, святое ты королевское величество, — Есь высунул язык. Нап ничего на это не ответил, зло прищурившись и отпивая чай из своей кружки с короной. Есь же продолжил дурачиться, не заметив, что над ним нависла угроза. — Никогда бы не подумал, что мне кто-то будет диктовать правила поведения, прямо этикет королевский — то не скажи, это не скажи, — наигранно возмущался он, возя пальцем в сахаре на столе. — Вот я мог бы сказать — фиг тебе, но нет, я скажу даже больше — хуй тебе! — торжествующе закончил свою речь лирик, с превосходством поднимая вверх указательный палец с прилипшими к нему крошками сахара. И это было последней каплей. Нап с грохотом поставил свою кружку на стол, отчего Есь даже слегка испуганно подпрыгнул на табуретке. Политик перегнулся через стол к сидящему напротив него лирику и схватил того за рубашку, приподняв и дернув на себя, почти вплотную приближая его лицо к своему. — Еще одно слово, и точно заставлю рот с мылом мыть, а ты меня знаешь, я могу, — с тихой угрозой произнес Нап. — А пока хватит с тебя такого наказания. С этими словами он притянул Еся к себе еще ближе и властно запечатал его губы поцелуем, врываясь в рот языком. Лирик что-то протестующе пискнул и взмахнул руками, но не решился препятствовать, через мгновение всё же ответив на поцелуй. Нап целовал жестко, совершенно не заботясь о том, нравится это Есю или нет, прикусывая того за язык. Отрываясь от губ, чтобы глотнуть воздуха, он напоследок сжал его губу зубами до крови и отстранился, отпуская рубашку виктима. Тот плюхнулся обратно на табурет, ошарашенно облизывая губы. Наполеон перевел дыхание и, взяв свою любимую кружку с уже приостывшим чаем, продолжил пить как ни в чем не бывало. — Охуеть, — отдышавшись, наконец произнёс Есенин и тут же закрыл рот руками, испуганно косясь на Напа. Тот лишь зыркнул в сторону ванной, про себя в это время прикидывая, какое мыло Есю покажется вкуснее — обычное или хвойное?