Tote Entfernung

Тьма. Пламя. Они сливаются воедино, переплетаясь друг с другом, но не смешиваясь, неся каждый свою кару по отдельности. Огонь, пожрав всё, до чего сможет добраться, потухнет когда-нибудь, и тьма восторжествует на пепелище, закрывая собой всё сущее. А пока пламя освещает лица, искажённые болью и страхом, ужасом, безысходностью. Пламя отражается в глазах, глядящих с ненавистью и укором. В красном зареве из темноты тянутся сотни, тысячи рук, хотят утащить за собой глубоко в ад, туда, где ему и место, в тот ад, где души страдают без него, вместо него... Мужчина вцепляется в подлокотники в попытке подняться, но отшатывается обратно, упираясь в спинку кресла. Огонь и тьма перед глазами. Темнота в помещении дрожит пламенем догорающих свечей, что стоят перед ним на столе. Он проводит рукой по лицу, пытаясь отогнать наваждение. Где-то на грани сознания мелькают образы из сна: потерянные, обречённые, оставшиеся без дома по его воле и вине. Голова идёт кругом. Нет, он не боится призраков - главный по праву живёт в сердце его корабля - просто жутко разболелись старые раны. Он нашаривает на столе повязку, чуть не опрокинув полупустой бокал с вином, поднявшись с кресла, привычным движением накидывает плащ. И сам призраком бредёт по коридорам воздушного судна, такого мрачного и знакомого, привычного, ставшего даже более, чем домом. В космосе день с ночью отличаются не сильно, но, судя по шарахающимся от капитана членам экипажа, сейчас уже утро. Он не помнит, как заснул. Как реальность позднего вечера, звучащая спокойным голосом Миимэ, переплыла в сон. Сейчас тоже до конца не понимает, спит ли или нет. Ни походкой, ни осанкой он никогда не выдаёт настроение, но те, кому пристало в этот действительно утренний час встретить капитана, постараются уйти с его дороги незамеченными, не говоря уж о том, чтобы проронить хоть слово. Лабиринты коридоров за долгое время, проведённое на корабле, можно уже пройти с закрытыми глазами. Судно живёт своей жизнью. Откуда-то из-за поворота доносятся голоса, кажется, спорят о чём-то, слышен механический скрежет установок за стенкой, когда проходишь мимо машинного отделения. Над головой проносится крылатая тень, Кей диктующая что-то под запись, поглядывая иногда на показания приборов, оглядывается, но стоит птице устроиться на спинке капитанского кресла, возвращается к своему занятию. Капитан не поднимается на мостик, постояв перед открытым шлюзом, уходит. Он доходит до помещения с центральным компьютером. Приборы светятся тусклыми огоньками, будто тоже дремлют и ленятся работать на полную мощность, собственно, сейчас это и не требуется; компьютер бурчит что-то тихонько, точно сытый довольный кот. Тут почти темно, но когда входит капитан, бледный сине-зелёный свет становится чуть ярче - это главный призрак корабля, невидимый член команды, приветствует капитана. Мужчина садится на привычное место, окончательно пробуждаясь от сонного бреда. Который раз надежда проснуться от кошмара, преследующего его последнюю сотню лет, растворяется в огнях приборной панели. И приборы мигают уже как-то тревожно, но молчат. - Харлок... Он не шевелится, когда на плечо ложится лёгкая ладонь, и даже лица не поднимает, но его прикосновениями принуждают это сделать. Тонкие пальцы пробегают по шраму, отодвигая пряди волос, касаются повязки на глазу. Она, словно чувствуя, что ему больно, старается эту боль унять. И плевать, что раны давно зажили, оставляя после себя лишь шрамы на коже. Раны на сердце ноют в сто крат сильнее, и она это знает. Она знает о своём капитане, пожалуй, всё. Даже то, как выглядел призрак, обитающий сейчас в центральном компьютере, когда его тело ещё было живо. Те времена были проклятую сотню лет назад, когда полёты были легки, виртуозны и желанны. Потом они раз за разом стали приносить всё больше сомнений, отягощавшие на подъёме фюзеляж, пылью оседая на обшивке невесомыми слоями, которые, накапливаясь, делались неподъёмной тяжестью. Калекам на такой войне не приносят помощи, а добивают. Он тоже был уродом для правительства. Слишком честным и отчаянным, слишком справедливым. И его били. Повалили, заломив руки, выдирали крылья с особой жестокостью, так, чтоб навсегда запомнил своё посмертие, если выживет, чтоб не рыпнулся уже больше, даже думать бы забыл смотреть в небо. Но и тут прогадали. Вцепился в горло своим мучителям, падая вместе с ними, в клочья разорвал бриллиант-Землю, отрёкся от себя и от всего, за что сражался, ибо того "всего" нет, да и не было никогда, как выяснилось. Только вот даже надежды стервятников на то, что захлебнётся кровью из собственного разодранного горла не сбылись. Встал ведь, поднял голову к небесам и взлетел на переломанных крыльях, движимый лишь раздавленным сердцем. Гордо и грациозно взвился ввысь, оставляя кровавый след, пролёгший плащом за плечами, да так, что ни одна сволочь не заметила, как заваливается на виражах... Не показывал никогда никому искалеченных перьев и еле бьющегося комка в груди, поскольку думал, враги, узнав где больнее, туда бить и будут ( может, лишь поэтому выжил). И летал, летал, летал, улетал выше, дальше, от лжи, от горя, от себя самого. Только она и знала, как кричал, бился в судорогах, дрожа всем телом от боли в увечных крыльях после каждого полёта, после каждого взмаха... Как проклинал себя за содеянное, как горел в собственных проклятьях и продолжал бороться. Миимэ молчит, задерживая ладонь на щеке Харлока. Они вообще едва ли когда-то говорили друг о друге. Да и зачем? Всё знают и так слишком хорошо, лучше, пожалуй, чем хотелось бы и моглось. Если они и говорят, то о стратегии боёв, о кораблях, о членах экипажа, о чём-то, что как можно меньше связанно с ними самими. Порою кажется - скажи, и тогда всё станет совсем невыносимым, поэтому молчат. Вместе. Так легче. Не проще, именно легче. Зелёные глаза смотрят за ним пристально, и мужчина пододвигается чуть ближе, позволяя себе уронить голову на плечо инопланетянки. Становится лучше, явно. Здесь, когда они вдвоё... втроём, спокойно. Харлоку кажется от чего-то, что Точиро, наблюдающий за ними, улыбается. Этот гениальный учёный, вечный ребёнок по сути. Определённо, улыбается. Вот же дурак... Миимэ уходит через вечность нескольких минут, замерших в комке пространства, отделённых от вакуума только листами металла, оставляя друзей наедине. И Харлок говорит что-то о планах, о скором избавлении, говорит негромко, чтоб не разбудить эхо, которое любит порой блуждать по металлическим переплетениям коридоров, изгибам труб. Это существо встрепенётся, стоит чуть повысить голос, поднимет голову, подслушивая чужие разговоры, и, подхватывая их, станет кривляться, подражая говорящему, искажая его голос, превращая в скорбный плач, нестерпимый вой. Какое-то время спустя он слышит, как Миимэ что-то говорит новенькому. Точно сам по себе открывается шлюз, показывая, что парню тут не место. Логан уйдёт в недоумении от увиденного, но ни слова не скажет. Испугался? Растерялся? Спасовал? Приборы снова мигают, на этот раз задорно и дерзко, ухмыляясь. Поучи меня ещё... Вдруг где-то на грани восприятия появляется странное ощущение. Хочется вдохнуть полной грудью, вновь чувствуя, что не просто существуешь, оправдываясь долгом, целью, а именно живёшь, без усталости, с радостью, с восторгом устремляя взгляд вдаль. Словно впереди есть что-то, стоящее внимания, обещающее счастье. Может, это ожидание близкого конца и обещание долгожданного... А что, собственно, будет там, в конце пути? Кажется, главное сейчас - как раз достижение этого самого конца. Прекратить всё, закончить. Но... Нет, абсолютно ненормальное предчувствие шепчет : "Жить, жить. Вперёд. Быстрее, дальше. Жить! Будущее ждёт." Какое ещё "жить", какое ещё "будущее", когда они столько лет целенаправленно и осмысленно сами идут к своей смерти! Злость закипает внутри на мимолётную наивность, поднимаясь от желудка, отдаваясь покалыванием в ладонях. Он чуть ли не ударяет кулаком по одной из трубок, проведённых рядом, но сдерживается, понимая причину этой ярости. Он, чёрт возьми, верит в это будущее!