***
Савамура выгадывает момент и, схватив очередной бокал с шампанским, скрывается за колоннами. Вот на кой чёрт Миюки продолжает таскать его на эти свои банкеты? Савамуре дорога в спорт давно уже закрыта, новые знакомства ему не нужны — тут и так каждый второй его знает. И смотрят так сочувственно, что тошно становится. Бесят все, каждый в этой толпе просто выводит Савамуру из себя. Не любому спортсмену подойдут строгие костюмы, на большинстве эти дорогие тряпки смотрятся как на корове седло. Но Миюки Казуя, конечно же, не такой. Он идеальный, и таким останется, хоть в мешок от картошки его наряди. Снаружи — сияет ярче солнца, но сколько дерьма внутри не знает никто, кроме Савамуры. — Эй, тоже прячешься? Савамура вздрагивает от неожиданности и оборачивается к заговорившему с ним. Вот этого парня он точно ни разу не видел, иначе запомнил бы. — Как тебя сюда пустили? — спрашивает Савамура, и едва не хлопает себя по губам. Незнакомец выглядит как наследник клана якудза: вроде в костюме, но всё равно создаётся впечатление, будто он его снял с какого-нибудь богача, предварительно отмутузив того битой в тёмном переулке. Рожа бандитская. — Честность на грани фола, — смеётся парень, ни капли не обижаясь. — Меня зовут Курамочи Ёичи. Ты, конечно, вряд ли слышал это имя — я ногу сломал ещё в старшей школе и не успел засветиться в про-лиге. — Оу, вот как, — кивает Савамура, и тут же спохватывается, представляясь в ответ. — Я о тебе тоже ничего не слышал, — по-птичьи наклонив голову вбок, признаётся Курамочи. — Ну и плевать. Моё имя больше никогда не появится в спортивных газетах. Савамура по привычке тянется помассировать локоть левой руки, но останавливается — Курамочи смотрит куда-то в зал и поглаживает пальцами колено. Да уж, они явно в одной лодке. — Тебя сюда тоже кто-то из друзей затащил? — интересуется Курамочи, Савамура кивает. — Вот та же фигня. Ублюдки они все, только старые раны бередят. Савамура молча соглашается. Он вообще удивляется тому, как мало говорит с этим малознакомым парнем — Курамочи будто мысли его из головы вытаскивает и тут же их озвучивает. — Слушай, Савамура, — зовёт Курамочи, забирая у него из рук полупустой бокал. — Как насчёт свалить с этого унылого торжества и отдохнуть нормально? Я знаю один классный бар, там самое вкусное разливное пиво и живая музыка. Уверен, тебе понравится! Курамочи допивает его шампанское, морщит нос от пузырьков и задорно подмигивает. И хоть черты его лица не меняются, Савамуре почему-то вдруг кажется, что они знакомы сотню лет. Почему так получилось, Савамура не задумывается — он в принципе в людях разбирается плохо, и каждому по умолчанию выделяет кредит доверия. И Курамочи ничуть не хуже всех остальных. Савамура кидает взгляд на расфуфыренную толпу и тут же замечает Миюки — ублюдок открыто флиртует с красивым высоким парнем, наверняка уже забыв, что пришёл сюда не один. Ну и к чёрту его. — Что ж, раз уверен, то веди. Савамура улыбается своему новому знакомому, и они, будто нашкодившие дети, сбегают от скучных взрослых навстречу своим приключениям.***
Миюки мягко смеётся очередной остроумной шутке и передаёт Фуруе ещё один бокал с шампанским. Не то чтобы у него было время на развлечения... Менеджер клуба был категоричен: если Миюки не привлечёт для них спонсора, то продления контракта ему не видать, а шансы попасть в другую команду равняются чуть больше чем нулю. Чёрт возьми, он всегда вёл себя прилично с важными людьми, а в команде нужно было сразу ставить всех на своё место. В конце концов, он гений. И если б только зрение не начало так быстро портиться, если б из-за этого он не начал хуже играть, если б современная медицина могла чем-то помочь... Впрочем, теперь ему нужно беспокоиться о других проблемах и продержаться в про как можно дольше. Он на всё готов ради ещё пары сезонов на поле. — Что-то не так? Вы выглядите обеспокоенным, — замечает Фуруя. Он напоминает Миюки гейшу: красивый и ухоженный, одетый дорого и со вкусом, при этом начитанный, и вести с ним разговор действительно интересно. Странно, что он пришёл на этот банкет в одиночестве. Хотя, скорее всего, это неправда. — Всё в порядке, — отмахивается Миюки. — Лжёте и не краснеете, — мягко улыбается Фуруя. — А ведь я мог бы вам помочь, у меня много связей. Миюки догадывается, какого рода эти связи, но возвращает Фуруе улыбку. — Честно говоря... Я бы душу продал за то, чтобы Мацумото-сан хотя бы просто взял мою визитку, — признаётся он так, чтобы в случае промаха можно было свести всё к шутке. Фуруя странно смотрит на него, и у Миюки мурашки пробегают по спине. — Душу, говорите? Это вы по адресу. Можно вашу визитку? Миюки вытаскивает из визитницы белый прямоугольник, передаёт его Фуруе и наблюдает, как тот плывущей походкой пробирается сквозь толпу прямиком к Мацумото. Здоровается с ним и его спутницей, наклоняется и что-то говорит ему на ухо. Улыбка Мацумото на секунду гаснет, но через мгновение он снова возвращает её, убирая в нагрудный карман визитку Миюки. А после ловит его взгляд и кивает. Вообще-то Миюки и не надеялся, что всё окажется вот так легко, но Фуруя действительно удивил его. Не факт ещё, что с ним свяжутся, но это уже огромный шаг к успеху. — Как ты это сделал, чёрт возьми? — не сдерживается Миюки, когда Фуруя возвращается к нему. — Я же говорил, у меня много знакомых и много связей в разных областях. Кому-то я помогаю, и они становятся моими должниками. Как и вы теперь, Миюки-сан. Так что не забывайте меня — когда-нибудь я приду к вам забрать должок. — Ты что, дьявол? — усмехается Миюки. — Кто знает, — Фуруя пожимает плечами. — И я только что продал душу? Продешевил. — Думаю, что смогу возместить ущерб, если мы продолжим вечер в другом, более уединённом месте. Взгляд Фуруи обещает, ни много ни мало, исполнение всех желаний — без всяких там раздражающих «но», «если» и «пожалуйста, не надо». Адреналин колет сердце приятным волнением. — Как пожелаешь, — соглашается Миюки. О Савамуре в этот вечер он больше не вспоминает.***
Они с Курамочи не берут такси — идут пешком, и Савамура безумно рад прогуляться по вечернему Токио, расцвеченному неоном. Купить в палатке золотистых поджаренных булочек с мясом и жевать их на ходу, запивая холодным чаем из одной на двоих бутылки. Отдать бездомному свой ненавистный дорогой пиджак, выправить рубашку из брюк и снять, наконец, с шеи чёртов галстук-удавку. — А ты уже выглядишь гораздо бодрее, — замечает Курамочи, панибратски пихая локтем в бок. — Да уж, спасибо за это, — отчего-то смущаясь, отзывается Савамура. — Не расслабляйся! Всё веселье впереди, мы почти пришли. Курамочи сворачивает в тёмный переулок, и вскоре они выходят в небольшой двор, освещённый старой красно-синей неоновой вывеской — из-за нескольких нерабочих трубок у Савамуры не получается прочитать иероглифы в темноте, но его, в общем-то, это и не волнует. Клуб, как ни странно, представляет собой не душный танцпол, изрезанный стробоскопами, а скорее закусочную с кучей столиков. Небольшой зал освещают обычные бра, по стенам тянутся разноцветные гирлянды, а с противоположной от входа стороны находится сцена с инструментами. Атмосферу уюта не нарушают ни современная музыка, льющаяся из колонок, ни стелющийся в воздухе сигаретный дым. Они проходят сразу за сцену, а когда Курамочи кивает охраннику, тот пропускает их в другой зал, и вот он уже гораздо больше соответствует представлениям Савамуры о ночных клубах. — Ну что, по пиву для разогрева? — орёт Курамочи ему в ухо, перекрикивая музыку. В первую секунду Савамура хочет отказаться и вернуться в предыдущий, более тихий и уютный зал, но магия танцпола захватывает в один миг, басы проходят через всё тело, сотрясая внутренности, и он полной грудью вдыхает жаркий тяжёлый запах, присущий лишь подобным местам. — Конечно, — также громко отвечает он, и Курамочи, взяв его за руку, ведёт за собой через толпу. — Пару светлого, фирменного. И сахарку насыпь на двоих, — говорит Курамочи бармену, когда они, наконец, добираются до стойки. — Эй, это что? — тут же встревает Савамура. — Метамфетамин. Нестрашно, если не злоупотреблять, так что расслабься. — Н-нет уж, я как-нибудь обойдусь. — Савамура, не нервничай! Ты настолько зажат, что твои заёбы и психолог за месяц не разгребёт. Давай, прочисти мозги и выпусти себя уже из этой чёртовой клетки, в которую тебя насильно запихнули. Я же не заставляю тебя пускать белый по вене, так, лёгкая стимуляция. Всё это он говорит, разворачивая небольшой бумажный пакетик, высыпает его содержимое прямо на зеркальную поверхность стойки двумя неровными тонкими дорожками. Сворачивает десятитысячную купюру трубочкой и, приставив её к ноздре, быстро вдыхает порошок. — Давай, Савамура. Раз в полгода можно и оторваться по полной, — улыбается он, передавая Савамуре десятку. Тот колеблется, но всё же не отказывается. Не то чтобы его пугал мет по ноздре: после травмы и вылета из про Савамура едва не подсел — вот это-то его и волновало в данный момент. С другой стороны, если и правда не злоупотреблять, то соскочить получится довольно легко. Просто тогда он был в депрессии и имел достаточно денег, чтобы присыпать её кристаллом, а сейчас... Да ну всё к чёртовой матери! Отдыхать — так на полную! В носу свербит в ту же секунду, и сотни маленьких осколков будто впиваются в мозг, обостряя все органы чувств. Савамура прикрывает глаза, привыкая к этим ощущениям, а когда открывает их снова, мир кажется не такой уж и дерьмовой штукой. — Ну что, за знакомство? — спрашивает Курамочи, поднимая один из запотевших бокалов, оставленных барменом на стойке. — За знакомство, — соглашается Савамура, касаясь края чужого бокала своим. С каждой минутой вечер становится всё интереснее.***
Миюки расплачивается за номер-люкс в отеле и заказывает вино, которое едва-едва может себе позволить. Фуруя слишком сильно давит на его эго своей идеальностью, и Миюки необходимо показать, кто здесь на самом деле главный. Пусть и в ущерб своему кошельку, но собственный душевный комфорт дороже любых денег. — У вас хороший вкус, Миюки-сан, — замечает Фуруя, отпивая из своего бокала. — Ты сейчас про вино или про себя? Фуруя мягко смеётся и поднимается с кресла, оставляя бокал на низком столике. — Я лучше и дороже любого вина этого мира, — говорит он, одну за другой расстёгивая пуговицы своей жилетки. — И этой ночью сделаю всё, что вы пожелаете. Миюки остаётся сидеть, закинув ногу на ногу, наблюдает, как Фуруя медленно раздевается для него. Яркое освещение позволяет разглядывать его во всех деталях, и он просто безупречен: высокий и стройный, его движения грациозны, его белую кожу ничто не портит, будто она вся затёрта лёгкой пудрой, но Миюки уже знает, что она такая сама по себе. Чистая и мягкая, без просвечивающих вен и лишних волос. Идеально. Фуруя остаётся полностью обнажённым и делает шаг к Миюки, но тот останавливает его, подняв ладонь. — Встань на колени. И ползи, — требует он. От этих слов член Фуруи вздрагивает, начиная твердеть, и Миюки приходит в полный восторг. Кто бы знал, как он устал от капризного Савамуры, которому и свет надо выключить, и так его не хватай, и тут ему больно, и вообще Миюки оказывается козлом последним. Но как он кричал и заливался слезами, кусал подушку и вырывался, как кончал — и никогда не просил остановиться... Почему Савамура просто не мог признать, что ему на самом деле это всё нравится? — Миюки-сан. Смотрите только на меня, — просит Фуруя, опускаясь на колени, и все посторонние мысли вмиг покидают голову Миюки. Даже в таком положении Фуруя не теряет своей грации, он похож вовсе не на сломленного подчиняющегося человека, а на крадущуюся хищную кошку. Но Миюки знает, что уже укротил этого зверя, и оттого щекотная дрожь пробегает по коже, поднимая дыбом волоски на всём теле. Фуруя садится возле его ног, кладёт ладони на широко расставленные колени и ведёт вверх, вопросительно заглядывая в глаза. Миюки кивает. Фуруя быстро расстёгивает его брюки и аккуратно достаёт почти полностью вставший член. Губы мягко обхватывают закрытую головку, мокрый язык скользит под крайнюю плоть — Миюки делает ещё глоток из своего бокала и откидывает голову на мягкую спинку кресла, наслаждаясь лёгкими, пока лишь дразнящими прикосновениями. Он успевает допить вино, пока Фуруя обсасывает его член: то берёт за щёку, то прижимает языком к нёбу, то облизывает его от основания до головки. А потом пропускает его в горло, и Миюки давит Фуруе на затылок, не давая отстраниться. Чувствует, как судорожно сжимается глотка, а Фуруя задыхается, но даже не думает упираться или вырываться. Не отстраняется, кашляя, когда Миюки отпускает его — сжимает член губами и выпускает его ровно настолько, чтобы сделать глубокий вздох, а потом снова позволить затолкать его до упора. Кажется, будто у него вообще нет рефлексов, но всё же слёзы выступают через сомкнутые ресницы и скатываются по щекам, падая Миюки на бёдра. Миюки кусает губу, в очередной раз позволяя Фуруе вздохнуть, смотрит в его покрасневшие мокрые глаза, улыбается — и, сжав в кулак волосы на затылке, быстро и грубо трахает его горло. Фуруя покорно принимает его член, только пальцы чуть крепче сжимаются на коленях Миюки, слюна течёт по стволу и яйцам, а Миюки лишь сильнее стискивает пальцы и подкидывает бёдра, впервые не сдерживая себя. Потому что Фуруя идеален, он не подавится и не оттолкнёт, он проглотит всю сперму до последней капли и с довольной улыбкой вылижет Миюки досуха. А после останется сидеть у его ног, заглядывая в глаза пьяным взглядом. — Ты невероятен, — делится впечатлениями Миюки, перебирая пальцами чёрные гладкие пряди его волос. — Иди в душ, я буду ждать тебя в постели. Фуруя кивает и, даже не думая прикрывать своё возбуждение, выходит из комнаты, оставляя Миюки приходить в себя.***
Свет лазеров будто опутывает Савамуру разноцветными лентами, но они не сковывают движений, наоборот, придают уверенности, и он танцует так, как хочет его тело, как велит подсознание — смело и свободно. Расстёгнутая рубашка пропиталась потом и всё норовит сползти с плеча, а Курамочи давно потерял свою и танцует рядом, прижимаясь гибким голым торсом. Савамуру просто раздирают ощущения: он хочет касаться Курамочи, хочет целовать его и прижимать к себе, обхватив за задницу — и ничто его не останавливает. Курамочи отвечает на поцелуи и жмётся в ответ, потираясь сквозь брюки твёрдым членом. Савамура подхватывает его на руки и заваливает спиной на ближайший пустующий столик, не прекращая целовать. — Эй, парни, валите в чилл-аут! А то вечеринка с вашей подачи превратится в оргию! — раздаётся голос, едва перекрикивающий музыку. Савамура смутно помнит этого парня — они с Курамочи влились в шумную компанию каких-то рокеров, которые потом отыграли несколько каверов на сцене, и, кажется, Савамура даже сыграл с ними на гитаре, но об этом он предпочитает забыть. Новые лица и имена смешались в его памяти, но в любом случае этот знакомый незнакомец дело говорит. — Идём, Савамура, — нетерпеливо зовёт Курамочи. Они берут у бармена ключи, снова пробираются через движущиеся в едином ритме тела, проходят по коридору — Курамочи ещё в состоянии различать цифры на дверях, и Савамура доверяется ему. Едва дверь отрезает все громкие звуки, Савамура прижимает Курамочи к стене и нетерпеливо целует, будто дышать без него не может. — Эк тебя вставило, — замечает Курамочи, и Савамура замирает, будто протрезвев в мгновение ока. — Прости, это было слишком? Я... Прости... — Эй-эй, ты чего? Всё в порядке, — пытается успокоить его Курамочи, но бесполезно. Савамура снова целует его, но теперь так нежно, как только способен. Адреналин ещё кипит в крови, но причинять Курамочи боль — последнее, чего хочется Савамуре. — Идём в кровать, — говорит он и, взяв Курамочи за руку, ведёт вглубь комнаты. Приглушённый свет скрадывает ненужные детали интерьера. Всё, что хочет видеть Савамура — это Курамочи, его тело под своими руками, его лицо без тени боли. Хочет слышать его стоны, полные удовольствия — боже, он сделает всё, чтобы их услышать. Простыни холодят голую кожу, когда они, раздетые, падают в постель. Савамура оглаживает жилистое гибкое тело Курамочи от лодыжек до бёдер, водит ладонями по животу и груди, касается кончиками пальцев лица и зачёсывает влажные пропотевшие волосы назад. Наклоняется, касаясь губами открытой шеи, проводит языком по солоноватой коже и накрывает ртом маленький сосок. Курамочи выгибается ему навстречу, массирует голову, запутавшись пальцами в волосах, но отпускает, когда Савамура опускается ещё ниже и берёт в рот его член. Бёдра Курамочи дрожат, он стонет в голос, хотя Савамура не делает ничего особенного, но как же эти стоны ему нравятся. Хочется слушать их бесконечно, хочется доставлять удовольствие, чтобы быть их причиной, и Савамура выдаёт всё, на что способен, сам плавясь в вязком, неведомом раньше наслаждении. Под метом вряд ли получится кончить до утра — если вообще получится, и это даже хорошо. До утра... — Перевернись, — просит Савамура, и Курамочи слушается без вопросов, тут же вставая на колени и раскрываясь ему. — Смазка в вазе на тумбе, — информирует Курамочи. — Рано пока, — отмахивается Савамура. — О, мой бог, — довольно отзывается Курамочи, и Савамура слышит в его голосе улыбку. — Давай, сделай это. Савамура вдруг чувствует, как щёки теплеют от внезапно накрывшего смущения. Он оглаживает маленькую крепкую задницу, с каждым разом всё сильнее надавливая большими пальцами посередине, и только когда Курамочи нетерпеливо стонет — наклоняется и проводит мокрым языком, разглаживая кончиком складки и надавливая на едва раскрывшуюся дырку. Курамочи сильно сжимается поначалу, но вскоре Савамуре удаётся раскрыть его чуть больше, протолкнуть язык глубже, чувствуя, какие гладкие внутри мышцы. Он вылизывает Курамочи, напрягая и расслабляя язык, мнёт пальцами его задницу и снова наслаждается громкими стонами и дрожью чужого тела. — Хватит мучить, хочу твой член, — на выдохе просит Курамочи. В этот раз Савамура просто перекатывает Курамочи на широкой кровати и, выдавив из пакетика порцию смазки, аккуратно проталкивает палец внутрь. — Не нежничай так, — умоляет Курамочи, закидывая ногу ему на плечо. — Я ж не девка, плакать не стану. Савамура его не слушает — касается губами лодыжки и опускается поцелуями ниже, пока не ложится грудью на кровать между его ног, снова взяв член в рот. Только тогда вставляет второй палец, осторожно растягивая гладкие мышцы. — Да ты чёртов садист, — задыхаясь, стонет Курамочи, когда Савамура сгибает пальцы и давит вверх. Вот так — правильно, не спеша, нежно и аккуратно, раскачивать на чистом удовольствии без капли боли. Слушать громкие стоны и наблюдать, как Курамочи изгибается на постели, запрокидывая голову и комкая пальцами простыни. И только когда он сам начнёт подаваться навстречу, свободно принимая три пальца, тогда можно отпустить его и, размазав по члену ещё порцию смазки, втолкнуться в горячее растянутое нутро, ловя губами очередной стон. — Хорошо, боже, давай, как же хорошо, — шепчет Курамочи, касаясь губами вспотевшей шеи, пока Савамура медленно раскачивается над ним, стараясь доставить как можно больше удовольствия. — Вот так, да, быстрее, пожалуйста... Савамура слушается, у него внутри всё дрожит от этого шёпота, от ощущения гладкости, обхватывающей член, от того, как Курамочи улыбается и смотрит на него снизу вверх поплывшим взглядом. — Эй, — зовёт он вдруг. — Хочу сверху. Савамура ещё не успевает вникнуть в смысл фразы, а Курамочи обхватывает его ногами за талию и заваливает набок, заставляя лечь на спину. Садится сверху и принимает в себя член Савамуры, полностью опускаясь на его бёдра. — Тебе же больно... — Не-а, — усмехается Курамочи. — Давай руки. Держи меня. Савамура упирается локтями в постель, а Курамочи переплетает их пальцы и приподнимается, опираясь на его ладони. Снова и снова, в медленном, размеренном ритме. Савамура любуется тем, как изгибается тело Курамочи, как он, закрыв глаза, движется, делая себе приятнее. И сам сгорает в этом удовольствии, понимая, что до утра одним разом они не обойдутся.***
Фуруя хорошо себя подготовил, но всё равно он слишком узкий — Миюки едва удаётся протолкнуть член в его задницу. Он останавливается на середине и, взяв Фурую за бёдра, резко дёргает его на себя, шипя от боли. Фуруя вскрикивает и падает грудью на постель, но Миюки тянет его за связанные ремнём руки и прикусывает круглое белое плечо, не прекращая двигаться. Это как девственника трахать — Миюки не удивится, если порвал его. Но Фуруя не подаёт вида, старается сдерживать голос, и лишь тихо всхлипывает, когда Миюки вжимается в него на всю длину, удерживая за бёдра. — Я-то думал, ты блядь со стажем, — отрывисто выдыхает он Фуруе в ухо, прежде чем укусить за мочку. — Вы не ошиблись, Миюки-сан. У Миюки внутри всё вскипает от этих слов. Он широко раскрывает рот и кусает длинную шею Фуруи, сжимая зубы со всей силы. Фурую пробирает дрожь, долгий жалобный стон вырывается из его горла, но Миюки не отпускает его, пока не кончает в растянутую уже задницу. За членом тянется розоватая сперма — и правда, порвал, но Миюки это мало заботит. Фуруя сам дал ему карт-бланш, и останавливать, похоже, не собирается. — Значит, тебе нравится боль, — говорит Миюки, и это не вопрос. Фуруя поворачивает мокрое от слёз лицо, и Миюки ведёт от вида его искусанных красных губ. — А вам нравится её доставлять, — отвечает он, прикрывая блестящие глаза. — Тогда ты не против получить ещё больше? — Всё, что вы пожелаете. Миюки кивает, освобождает его руки, складывает ремень пополам и звонко щёлкает им. — Подними зад повыше и раскрой себя, — приказывает он. Фуруя послушно прогибается в спине и обхватывает свои ягодицы ладонями, растягивая их в стороны. Сперма вытекает из широко раскрытой дырки — Миюки подхватывает её пальцами и обводит ярко-красные натёртые края, вздрагивающие под его прикосновением. Оттягивает ремень — и бьёт ровно посередине. Пока лишь вполсилы, но Фуруя вскрикивает и вздрагивает всем телом. Руки не опускает, только прикусывает уголок подушки. Во второй раз ремень, перепачканный в сперме, попадает по пальцам, в третий — снова по раскрытой дырке и напряжённым яйцам. Фуруя дышит быстро и поверхностно, сильнее вцепляется в свои ягодицы, раскрываясь ещё больше. Миюки бьёт дважды, без задержки — на коже остаётся яркий багровый след. — Теперь сведи ноги и держись за изголовье кровати, — даёт он следующую инструкцию. Фуруя цепляется за витые пруты дрожащими пальцами, а Миюки больше не сдерживает силы, украшая белую, блестящую от испарины кожу спины, ягодиц и бёдер яркими полосами. Каждый звонкий удар, каждый приглушённый всхлип Фуруи, его покорность и подчинение — всё это заводит так, что Миюки почти теряет над собой контроль, но всё же заставляет себя остановиться. Кладёт ремень на кровать, оглаживает покрасневшую кожу, проводит ногтями вдоль наливающихся кровью синяков и тянет Фурую на себя, проталкивая член в горячую, растянутую, ещё мокрую от его спермы дырку. Слишком растянутую. Миюки снова берёт ремень, обхватывает им шею Фуруи и, зафиксировав свободную петлю, натягивает её со всей силы, перекрывая Фуруе кислород. Фуруя держится довольно долго, но и у него есть предел — он начинает задыхаться, сжимается весь внутри, пытаясь сделать вдох, и Миюки, отсчитав десять толчков, отпускает его, не прекращая трахать его ни на секунду. Гладит изукрашенную кровоподтёками спину и снова натягивает удавку, заставляя Фурую выпрямиться и прижаться этой прекрасной спиной к своей груди. Накрывает ладонью стоящий член, сжимает его пальцами, не контролируя силу, и когда Фуруя снова задыхается в его руках — кончает так ярко, как никогда до этой ночи.***
Савамура просыпается от бьющих в глаза солнечных лучей. Пытается сглотнуть, но сухое горло слипается, и он кашляет, раздирая его до боли. — О, Эй-чан проснулся, — раздаётся над ухом смутно знакомый голос. — Ребята, минералочки сюда и первую медицинскую! Савамура сначала садится на мягкой кровати, и только потом продирает опухшие глаза. — Держи живую водичку, — говорит парень с выбеленными волосами и пирсингом в губе, чьё лицо также смутно знакомо, как и голос. Савамура, неспособный пока говорить, кивает и припадает к прохладной бутылке покари, чувствуя, как и правда оживает с каждым глотком. — Оставь хоть немного, таблетку запить, — замечает кто-то третий. — Никаких таблеток, — хрипло отзывается Савамура, пытаясь оглядеть собравшихся. — Аспирин обыкновенный! Вот, можешь сам из блистера выдавить. Чувак, если не выпьешь, то после такой пьянки скончаешься через пару часов! Убедившись, что таблетки не являются очередной наркотой, Савамура съедает сразу три и допивает воду из бутылки, после чего забирается с ногами на кровать, в которой проснулся, и, прижав колени к груди, всё-таки осматривается. — А чё вчера было? — задаёт он волнующий больше всего вопрос. — После того, как мы с Курамочи из чилла вышли. Вот до того момента он помнит всё относительно ясно, а что было после самого крышесносного секса в его жизни — загадка. — Да ничего особенного, но вы пришли такие отвратительно довольные, что всем завидно стало. В шесть клуб закрылся, мы двинули домой, в наш фургон, а твой парень попросил нас позаботиться о тебе и свалил. Ты вообще помнишь, кто мы такие? — спрашивает белобрысый, и Савамуре, вдобавок к похмелью, становится ещё и стыдно. — Ясно-понятно. Помнишь, как на гитаре вчера с нами играл на сцене? — Помню. — Ну так вот, мы музыканты, колесим по Японии, выступаем пока только в небольших клубах... Но знаешь, Эй-чан, если у нас будет такой гитарист как ты — мы покорим самые огромные стадионы! Какое ты соло вчера забацал! Савамура с ужасом вспоминает, что да, и правда забацал, чуть пальцы в кровь не стёр. Но какой из него, к чёрту, гитарист? Это отец его в детстве научил играть — в то время, когда ещё не смирился с его беспросветной любовью к бейсболу и думал, что сын воплотит его мечту стать рокером. — Вижу, ты ещё не проснулся, — заключает белобрысый, и Савамура потерянно кивает. — Ладно, отоспись, потом заново познакомимся. Дважды Савамуру просить не надо — он падает на подушку, укрывается одеялом от яркого света и мгновенно отрубается. А снится ему огромная толпа у сцены, и он перед ними — с гитарой в руках. Но, проснувшись, он об этом конечно же не вспоминает.***
Миюки просыпается под трель собственного телефона, шарит рукой под подушкой и отвечает, не глядя на экран: — Алло? — Миюки-сан? Вас беспокоят из офиса Мацумото-сана. Миюки тут же просыпается и включается в разговор. Его приглашают на личную встречу. И не через месяц или неделю, а прямо завтра. Чёрт возьми, он что, всё ещё спит? Договорившись о встрече, Миюки сбрасывает вызов и растирает пальцами глаза — в линзах уснул, потому что комнату видно хорошо, а не как через мутное стекло. Точно, номер-люкс, влетевший ему в копеечку. И Фуруя. Его сбывшаяся эротическая мечта. Тот, кто подарил ему будущее. Дьявол, забравший его душу. Впрочем, отсутствия души Миюки не замечает, а вот отсутствие Фуруи огорчает его до тупой боли под рёбрами. Они не обменялись телефонами, да Миюки вообще ничего, кроме имени, о нём не знает — и то, скорее всего, выдуманное. Убедившись, что ни в одной из комнат нет ни Фуруи, ни его вещей, Миюки отмечает, что у него есть час на приведение себя в порядок, и идёт в ванную.***
Подходя к своему подъезду, Савамура останавливается и присаживается на скамейку. Миюки убьёт его. Он шлялся двое суток. Выключил телефон сразу, как они с Курамочи сбежали с банкета, и так его больше и не включал. На нём чужие драные джинсы, чужая растянутая застиранная футболка с логотипом какой-то рок-группы и дешёвые сланцы, купленные в ближайшем магазине. Хорошо, что парни позаботились и не продолбали его мобильник, ключи и бумажник, даже деньги все на месте остались. Эти рокеры вообще оказались отличными ребятами, и Савамура реально задумался, а не рвануть ли с ними прочь отсюда в комфортабельном доме на колёсах? Окунуться в мир музыки и дорожной жизни... Почему нет? Когда-то он уже бросил всё и приехал в Токио — из-за Миюки. Когда-то из-за него же он здесь остался. Много ли счастья ему принесла такая жизнь? Всё это время чёртов Миюки Казуя был ему как нож в аорте: с ним хреново, но вытащишь — и истечёшь кровью. По крайней мере, так казалось Савамуре. Но Курамочи показал ему, что всё может быть иначе. Курамочи... Вспыхнул яркой кометой на горизонте, разнёс к чертям весь мир Савамуры — и пропал бесследно, будто и не было его. Только мир теперь надо заново отстраивать. А чтобы он получился лучше прежнего, в нём не должно быть Миюки Казуи. Решив так, Савамура встряхивается и заходит в дом.***
— И как тебе Миюки? — спрашивает напарник, когда они встречаются на пике Токийской башни. — Заносчивый больной ублюдок. А Савамура? — О, всё гораздо хуже — испорченный забитый натурал, лечению не подлежит. И ведь отличный парень, нахера Судьба так с ним? — Можешь спросить у неё при следующей встрече. — Да ну её, это был риторический вопрос, — морщится напарник. — Как думаешь, мы хорошее дело сделали, или плохое? — Кто знает, — он пожимает плечами, провожая взглядом летящий в небе самолёт. — Сами понятия «хорошо» и «плохо» слишком человеческие, не находишь? А мы с тобой кто? Ками или ёкаи? Ангелы или демоны? В каких религиях нас упоминают? Ты хоть имя своё помнишь? Оно у тебя было, вообще? — Ой, всё, хватит мне мозги пудрить, — отмахивается напарник. — Что у нас там дальше по плану? — Париж. — М-м, вкусное вино, мягкие французские булки... — Небритые проститутки. — Точно! Погнали? Он улыбается своему напарнику и, взяв его за руку, взмахивает крыльями.