Стадии

Когда-то давно кто-то, очевидно, умный придумал пять стадий принятия неизбежного. Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Если бы Мерлину сказали, что он будет вынужден пройти их все ради щуплого, вечно щурящегося даже в очках Гарри Харта, который месяца два не мог по мишени-то попасть, не то, чтобы в самый центр, то он бы посмеялся над этим, как смеялся над попытками неуверенного в себе мальчишки подружиться с ним. Утверждая, разумеется, что нисколечки в нем не заинтересован. С годами ставший увереннее в себе Галахад, конечно, пытался прояснить, что между ними происходит, но Мерлин бегал от него, как бегал от поднимающихся волн совершенно иррациональной ярости, которые стали новым его собеседником по пятничным вечерам. Раньше Мерлин коротал их в компании Гарри. Они могли часами обсуждать политику, погоду, его дурацкий акцент, что вечно начинал проскальзывать, когда Мерлин забывался и был готов с пеной у рта доказывать, что в Шотландии не все так плохо. Он не был отбитым патриотом своей родины, не носил килт, не играл на волынке и не считал всех англичан до скрежета зубов правильными бесящими мудаками. Тем не менее, Шотландию горячо любил и мог спокойно, кулаками, переубедить собеседника, а после так же спокойно пойти и заказать себе вторую порцию хаггиса, который на самом деле люто ненавидел, но иногда испытывал практически витальную потребность повести себя в соответствии со стереотипами. Временами, будучи в особенно приподнятом настроении, он напевал себе под нос какую-то прилипчивую кантри-песенку, которую Галахад, должно быть, за эту самую прилипчивость откровенно недолюбливал и просил заткнуться, едва заслышав знакомый мотив. К несчастью, совсем отрубиться от координатора он не мог, а потому раздраженно пыхтел в микрофон. Возможно, дело было даже не в прилипчивости, а в отсутствии у Мерлина слуха. Впрочем, однажды все это перестало иметь значение. Гарри привел в их ряды новенького, и он был вынужден организовывать свой досуг иначе. Эггси Мерлину не нравился в принципе. Болтливый, самоуверенный, тупой, господи, какой же тупой, слабохарактерный, но оттого не менее преданный. Думается, не зря он выбрал себе в компаньоны мопса, ведь животные похожи на своих хозяев. Должно быть, именно безграничная преданность мальчишки купила хладнокровного чопорного Галахада. Какая жалость, что эта же преданность не смогла купить ему более долгую жизнь. Мерлин продал бы все на свете, даже свою собственную честь, если бы это хоть немного отсрочило кончину Галахада. В итоге у него только это и осталось. Их независимая и сильная организация в одночасье рухнула подобно карточному домику. Разлетелась помятыми старыми картами после того, как опора превратилась в труху. Ставший еще более одиноким, Мерлин был вынужден работать в компании мальчишки, который оказался не таким уж безнадежным. Заливая в себя по пятницам виски, впрочем, он не перестал внутренне молить каких угодно богов, чтобы они вернули все те разы, когда он делал вид, что не понимает намеков Галахада, которому какая-то дурацкая английская гордость мешала сказать прямо. Он раз за разом предлагал им на обмен единственное, что у него осталось, но боги не желали торговаться. Он просто хотел один-единственный шанс. Пожалуй, у судьбы самое ужасное чувство юмора на свете. Обездвиженный и с мокрыми штанами, Мерлин до последнего не мог поверить, что Гарри жив. Смотрел на мерзкую черную повязку, на взгляд обыкновенного человека и не понимал: а где Галахад? Что за убогого и немощного, помешанного на бабочках старикашку им подсунули эти американцы? Есть ли предел их неумению шутить? Мерлин сдался в тот миг, когда Гарри его не узнал. С такой же легкостью забыл все эти годы вечных недомолвок, когда-то в юности влюбленно смотрящие Галахадовы глаза и собственные мольбы о втором шансе. Мерлин сдался с еще большей легкостью, когда катарсиса не случилось, а Гарри чуть не умер, наглотавшись воды. Мерлин впал в какую-то депрессивную апатию, когда Эггси вдруг смог достучаться, единственный из них обоих ни на секунду не перестававший бороться. Просто Эггси знал Гарри, а не агента Галахада, и ставил на человека, а не на приобретенный со временем набор навыков. Просто Гарри вспомнил не все. Возможно, впрочем, Эггси попросту вытеснил собой те моменты. Мерлин понял это, когда увидел впервые за долгое время прояснившийся взгляд Галахада. Понял и принял как данность. Даже не попытавшись что-то изменить. Настоящее принятие пришло несколько позднее. Вся выдержка Гарри не помогла ему скрыть один короткий, полный отчаяния взгляд, брошенный на откровенно ступившего Эггси. Он напоролся на мину будучи в руках с прибором, их обнаруживающим, и еще возникал про спятившего Галахада. Мерлин, в отличие от Гарри, понял. Наступил на мину, вытолкнув с нее мальчишку. И запел, с каким-то непонятным удовлетворением заметив, как вздрогнул вечно спокойный и невозмутимый англичанин, минуту назад хладнокровно согласившийся отдать «коллегу» на растерзание смерти. Он все-таки вспомнил, но это уже ничего не меняло. Какая досада. *** Когда Мерлин – тот самый Мерлин, которого он вспомнил, вошёл в комнату, у Галахада не было друзей. Ему было некого терять. И не к кому возвращаться. Он видел их непонимание, отчаяние Эггси, что упрямо не хотел сдаваться и мешал ему наслаждаться единственной вещью, что приносила удовольствие — изучением бабочек. Он просто хотел, чтобы его оставили в покое. Перестали ставить на нем эксперименты, он им подопытная крыса, что ли? Перестали сверлить своими печальными взглядами, умоляя вспомнить что-то, вынуть из самых далеких уголков своей изодранной памяти, что-то, что он подсознательно хотел запихать еще дальше и глубже. Он не считал Эггси другом, нет, у него их в принципе не водилось. Действительно, кем тебе приходится тот, кому в минуту опасности ты без колебаний подставишь спину? Несмотря на это, Гарри почему-то не смог сдержать болезненного вдоха и не справился с полным отчаяния взглядом. Гарри переживал, ощущал свою ответственность, он не мог допустить его смерти. Он не мог его потерять. Мерлин удивил его, когда спихнул мальчишку с мины и встал на нее сам, не отразив на лице никакой внутренней борьбы. Да что там удивил, ошарашил настолько, что, кажется, Гарри бы с меньшим удивлением отреагировал, займи место Эггси кто-то из их врагов. Однако и бровью не повел на подобную рокировку, которая почти наверняка стоила ладье невероятных усилий. Но, в конце концов, они агенты, а не впечатлительные барышни, чтобы трястись над каждым «коллегой» и переживать из-за каждой совершенной ошибки. Он правда так думал? Смешно. — А помнишь, — едва шевеля губами, чтобы их не услышали, пробормотал Мерлин, смотря куда-то в сторону. А потом вдруг запел, привлекая к себе внимание врага. Какую-то беспричинно бесящую Гарри песенку. Почему-то Мерлин знал это. Ему не нужно было смотреть на Галахада, он знал и то, что лицо того исказило внезапной судорогой. Теперь – спустя столько времени – он помнил. И его раздирала изнутри, подобно личинке Чужого, одна, в общем-то, простая мысль. Мерлин даже не попытался. А теперь уже слишком поздно. Потом, в самом конце, когда Галахад, задержавшись чуть больше Эггси, наткнётся на пульт отключения мин, он ощутит невыносимую тупую боль в районе груди. Он. Мог. Выжить. Дождаться. Они бы, наконец, поговорили. Гарри бы ни за что на свете не потерял подаренный кем-то второй шанс. Но это уже ничего не меняло, потому что Мерлин был мертв. Какая досада.