***
Стучать по стеклу четырьмя пальцами неожиданно не так больно, как пятью. И то, и другое, впрочем, внимание привлекает одинаково; и потому стучать по стеклу лучше в тамбуре, где заметит разве что проводница. «Дождись меня, — просит Тюр, кулаком стуча по стеклу. — Я не бог ветра, но лечу к тебе так быстро, как только могу. Ты только меня дождись». «Нас развела судьба, но это не значит, что мы не можем встретиться ещё раз, не можем засесть в библиотеке среди книг или завалиться на последний ряд последнего сеанса в кино. В этом мире так много развлечений — и мы так мало успели попробовать». «Ту цепь я не смог разорвать, но эта мне, будь уверен, по силам». «Ты только меня дождись, хорошо?»Часть 1
25 сентября 2017 г. в 14:18
«Голову на отсечение даю».
Фенрир снова чувствует себя скованным — но не цепь тому виной.
А может, и цепь?
Цепь, сплетённая из человеческих слов, что легче воздуха, но удерживают крепче Глейпнира: из того хотя бы в Рагнарёк вырвешься, а эти проклятые слова-обещания будут преследовать всю жизнь — да и после неё тоже.
Фенрир исполнил своё обещание — только цепь никуда не исчезла, всё так же стягивает горло, руки, ноги, всё так же не даёт шагу в сторону ступить — не в прямом, конечно, смысле, но внутренние ощущения именно о таком твердят.
Фенрир думает, ему бы в себе как следует покопаться, ему бы разобраться, что ж вдруг исполненное уже обещание стягивает сильнее неисполненного?
Фенрир смеётся: он и так всё знает прекрасно, копаться нет нужды.
Стягивает не обещание — стягивают его последствия для того, кому обещание было исполнено.
«Зачем сразу голову? Начни с чего поменьше».
По ночам Фенрир накрывается одеялом с головой, сворачивается в клубок и воображает себя снова волчонком под боком у матери. Мать его, правда, не была волчицей, но ему тогда и в голову не приходило, что может быть как-то иначе, что мать обязательно должна быть похожа на своё дитя — два мохнатых уха торчком, четыре когтистые лапы, пушистый хвост.
Их было трое — трое совершенно не похожих друг на друга детей. И мать, значит, могла быть тоже на них не похожа, но при этом оставаться матерью — самой замечательной, самой заботливой, лучшей матерью среди всех матерей девяти миров.
Другой матери они и не знали — да и эта своей заботой не так уж долго их окружала.
Но Фенрир трясёт головой — мордой — и вспоминать не желает.
Тем более, мысли путаются нещадно, жизни наслаиваются одна на другую. Здесь ли у него была мать-не-волчица? Здесь ли у него были брат и сестра? Здесь ли ему надели намордник, шею обвили верёвкой и увели за собой в жилище богов, здесь ли держали его под присмотром, здесь ли сковали ту цепь, которая?..
Фенрир знает: не здесь — и качает головой, трётся мордой о простыню.
Фенрир знает: не здесь; но и здесь его настигла судьба.
Судьба быть связанным — и судьба исполнить своё обещание, сдержать данное слово.
«Ну ладно, пускай не голова будет, пускай будет рука».
Не спится под одеялом, не спится и на одеяле; простыня смята от ёрзания. Фенриру нечем дышать; но Фенрира трясёт, и окна остаются закрытыми.
Фенрир зарывается лицом в подушку, дышит тяжело, слушает в оба уха. Чудится, что опять раздаются в коридоре шаги, что опять идёт... кто?
Фенрир не хочет знать, не хочет даже догадываться.
Но догадывается — и воет от бессилия, стиснув зубы.
Чудится, что кто-то приходит по ночам, опускается на кровать и поёт вполголоса волчью колыбельную, пахнущую вороникой, еловой смолой, хрустящим лишайником и северным сиянием. И во рту становится невыносимо солоно от чужой крови.
Фенрир знает: это пришло из другой жизни.
Фенрир чеканит мысленно слово за словом: здесь его пасть чиста, его зубы никогда не касались чужой кожи, по его языку никогда не скользила чужая кровь.
Но кто-то поёт; и чем дальше льётся колыбельная, тем больше спутываются жизни, тем сложнее различать, что где было и не было. И цепь сдавливает горло, не цепь — цепи: Глейпнир и цепь-исполненное-обещание. И что же — снова ждать несколько сотен лет, пока не придёт Рагнарёк, пока не лопнут звенья цепей одна за другой, пока не получится вдохнуть свободно, полной грудью, и вырваться в мир?
Фенрир лежит не шелохнувшись; и лишь когда смолкает колыбельная, когда пропадает ощущение чужого присутствия, когда от кого-то остаётся только тёплый след на простыне, — лишь тогда отступают воспоминания, не крошат реальность на части, будто лезвия.
Фенрир садится — и воет тоскливо, втайне желая, чтобы на зов откликнулся тот, кто ушёл, откликнулся и вернулся.
Фенрир воет: прости меня за то, что я выполнил обещание, прости меня, что я сдержал слово; прости меня, глупый вышел спор, зачем мы его вообще начали и зачем спорили так упрямо; прости меня, что я согласился на твою ставку, ведь был уверен, что выйдет по моему, что тебе придётся платить.
Судьба — это судьба. Но как же давят на горло цепи.
«Я запомню, что ты дал на отсечение. И будь уверен, я это получу».
По ночам Фенрир кутается в одеяло, выползает на балкон и долго-долго щёлкает зажигалкой, прежде чем закурить. Сигареты дрянные на вкус и на запах, но пачку когда-то купил — и надо её прикончить, не выбрасывать же зазря потраченные деньги.
Фенрир стоит на балконе, тушит сигарету о металлические перила и думает, что сожрал бы все-все звёзды, которые только можно увидеть на небе, лишь бы никогда не рождаться.
Кровавая линия в судьбе — где бы ты ни был, тебе суждено с ним столкнуться, лишить конечности и разойтись восвояси.
Руку пожалел, отсекать не стал; лишил только пальца, самого важного, который показывают в ответ на непрошенное мнение. Но и то — завыл. Сначала пьянило осознание своей правоты, бурлило в крови я-же-говорил, нож сам прыгнул в руку, сверкнуло лезвие. Потом — понял; но было поздно. Дороги разошлись — и лучше им никогда не пересекаться.
Фенрир бросает с балкона окурок, достаёт из пачки следующую сигарету, поджигает.
Фенриру хочется хорошего алкоголя и забытья до самого утра.
Фенрир тушит сигарету о своё запястье, кусает губы, падает на колени, бьётся лбом о металлические перила. Фенрир стонет беззвучно: мне бы хоть разок увидеть, мне бы выпросить прощения, цепь невыносимо давит на горло!
Фенрир знает: никакого прощения не заслуживает, прощение ли тем, кто отгрызает чужие руки, отрезает чужие пальцы?
Фенрир бросает вниз незатушенный окурок, провожает его глазами и думает отрешённо, точно бы нехотя, не по своему желанию, но по необходимости: а не кинуться ли за окурком, не поймать ли его в полёте, не затянуться ли в последний раз?
Фенрир глядит на звёзды, озлобленно и устало щёлкает зубами и закрывает глаза.