***
Утром младший Форд избегал смотреть в лицо Джесси, а тот будто и не замечал его. Студеная вода обожгла, смыла вечер, дала место новому дню. Перед дальней дорогой — момент передышки, словно глоток свободы перед неизбежной каторгой. Форд вышел на крыльцо. Небо затянуло тучами, отливающими золочеными ребрами скрытым солнцем. Вдалеке раздавался стук топора, где-то играли дети. Боб мельком обернулся: посмотрел в окно, различив мутный силуэт в темноте помещения. Отчего-то ему стало спокойно; осознание явного расстояния между ним и Джесси было залогом пускай и временной, зыбкой, но единственно возможной безопасности. Чарли возился с лошадьми в конюшне. Боб понимал, что тому хотелось занять руки и уйти из дома. Чарли глянул на него — испуганно, воровато — посмотрел на брата со смесью жалости и обреченности. Младший Форд не хотел понимать, отчего. Но он понимал. Дым сигары кружит вдоль опущенной кисти, оплетает ее, будто бы даже забегая за манжет. Уходит ввысь, в небо — погода без ветра, тихая, вот и вьется лентой, чуть вихрясь на отлете. Боб глянул перед собой. Ему стало противно и неуютно. Он молча скривился, глядя на изжеванный серо-бурый выезд со двора. Вид безжизненной грязи навязывал тоску, сельские дома за ней лишь усиливали чувство пакости. Стук топора, прежде являвшийся основным звуком среди прочих, внезапно прервался. Остались голоса детей вдалеке и лишь теперь расслышанный звон посуды из ближайшего дома. — Под какими звездами ты родился, Боб? Форд вздрогнул — он не почувствовал, как Джесси подошел. Напряжение от его присутствия не уходило никогда, зачастую Бобу было сложно сориентироваться. Джеймс мог быть за стеной, а мог и напротив: его присутствие ощущалось в равной мере. — Не знаю. Никому невдомек было… — Недоверчиво протянул Форд. Джесси глядел на него холодно и ясно — как и всегда — но теперь где-то в глубине голубых глаз таилась неявная, но ничем не прикрытая искра интереса. — У звезд есть свой ход, Боб. Они повторяют его каждый год. Шаманы толкуют, что звезды, под которыми ты ходишь, связывают тебя с духами неба. — Наверно, ваши звезды были удачными, — с невпопад глупой улыбкой бросает Форд. Джеймс улыбается. — Думаешь, им повезло? Боб молчит. Джесси смотрит на него испытующе, молча, продолжая улыбаться. Чарли выходит из конюшни со страхом на лице. Он правда хотел спасти брата своим присутствием. Собирался дождь.***
В доме Джесси все было иначе. Боб не переставал удивляться перемене — напряжение ослабилось, стало неощутимым. А может, просто заполнило все вокруг на подобие вод океана, в которых Форд дрейфовал, не видя берега. Он не позволял себе поддаться искушению и расслабиться, развеять мнимость — он ждал удара, знал, что тот придет в самый не располагающий момент. А все-таки было во всей этой обстановке — семье, жене, детях, домашней утвари, совсем другом, будто приглаженном, Джесси Джеймсе — что-то отчаянно усыпляющее, баюкающее, оставляющее тонуть в безбрежном океане чужого присутствия. Форд лежал на постели в непривычном для себя чувстве, наслаждаясь отведенным ему пространством и видом за окном. Там, перед домом, возились дети — бегали за мутным стеклом, продираясь сквозь заросли развешанного матерью белья, — трепыхались на ветру стебли иссохшей травы, ходили по забору вдалеке важные, насупившиеся вороны. Плечо, на которое он опирался, заныло, и Боб хотел было перевернуться на спину, но, лишь повернув голову, вздрогнул всем телом. — Давно меня изучаете? — Отчего-то обиженно вскинулся он. Джесси молча глядел на него. Форд смотрел в его глаза и осознавал, что взгляд сменился: стал будто усталым. Никогда прежде не проскальзывала в нем эта вымученная тень прожитых лет, а теперь легла, как родная, словно и была там всегда. — Ты разобьешь много сердец, — заговорил Джеймс просто, открыто. Боб смотрел на него ошарашенно, недоверчиво, ждал подвоха — а все же Джесси никогда не говорил с ним так, как сейчас, и не глядел тоже. Форд хотел бы поверить, что все это взаправду, но не мог: слишком сильна была его вера в неприступность и хитрость Джеймса. Джесси вдруг встал со стула и присел на край постели. Боб дернулся, отодвигаясь к противоположному краю, и все же лег на спину. Он не знал, чего ждать, но наблюдал за Джеймсом с искренним интересом и ожиданием чего-то лучшего. Боб молча смотрел, как Джесси со свойственной ему неспешностью оглядывал тело перед собой. Когда его взгляд резко метнулся к лицу, вздрогнул и позабыл, как дышать. Джесси снова вглядывался в чужие глаза — проверял ли, испытывал ли выдержку Боба — а затем медленно, крадучись повел рукой, на которой недоставало пальца, по его боку. Боб оторопело косился на руки, что по-собственнически объяли его туловище, и не видел ни одной здравой причины для их места нахождения. Но с Джеймсом всегда было так — здравое в общем понимании поведение было не в его природе. Причин быть не могло, могла быть только цель, но обнаружить и ее Форд не надеялся: в голове Джесси — непроходимые дебри извилистых, кружевных связей и мотивов, в которых любой другой мозг задохнулся бы, перенасытившись работой. Тем временем рука Джеймса неторопливо огибала чужую грудь, а сам он неприкаянно глядел в окно, которое какими-то мгновениями ранее приковывало внимание Форда. Должно быть, он видел все совсем иначе — дети были ему не случайными, а своими, да и простыни, в которых они плутали, были развешаны руками его жены. Рука остановилась, придавив Боба к постели. Казалось, Джесси и забыл про него, так отрешены были глаза на замершем в мыслях лице. Когда же Форд умыслил — лишь один случайный импульс промелькнул в его голове! — двинуться и подняться, Джеймс с силой похлопал его по груди, как коня, и наконец одарил вниманием. Взглянул резко, внимательно, но как-то будто теплее даже. Форд невольно выдохнул ртом, да так и оставил его распахнутым, не в силах отвести взгляда. Джесси видел в его глазах ожидание, готовность прождать так еще целую вечность, и наслаждался собственной властью. В том же наслаждении он вдруг сжал ворот чужой сорочки, потянул на себя, словно пытаясь намотать на руку малый запас ткани, отчего та врезалась в горло Боба. Тот вскинул руки, глядя на него с покорным ужасом, но не сделал ничего — дрожащие пальцы остались в воздухе, будто лапы опрокинутой на спину птицы. Джеймс улыбнулся и ослабил хватку. Форд облегченно вздохнул и прикрыл глаза, с жалобным почтением смотря из-под ресниц. Джесси снова взглянул на его тело и мерно закивал, словно соглашаясь с чем-то в своей голове. Его рука отринула от горла, вновь спустилась на грудь, оглаживая ее лихими, размашистыми движениями, а потом вдруг проникла под сорочку, ложась на горячую кожу. Боб вскинулся и отчаянно покраснел, отвел взгляд, цепляясь за все вокруг — потолок, стены, рамы окон — лишь бы снова не столкнуться взглядом, лишь бы избежать прямого доказательства того, что происходит — но не мог отделаться от ощущения руки на своем животе. Он даже не пытался скинуть ее с себя. Джесси снова смотрел в его лицо — поглощал его жадно, бесстыдно — улыбался, мня и щипая нежную кожу. Форду не было стыдно за то, что он его трогает, ему было мучительно стыдно признать, что это приятно. Вдруг прикасания смягчились. Боб удивленно опустил взгляд на руку под тканью. Он даже не пытался скрыть свои эмоции — а если б и пытался, то вышло бы все равно худо — и Джеймс довольно усмехнулся, наблюдая за пробивающимся на его лице трепетом. Он знал, каков был в глазах мальца, знал, как тот боязливо обожал его, пускай и пытался задавить в себе эту главную слабость в игре, что сам и затеял. Форд откинул голову и закрыл глаза. Теперь для него осталось лишь одно — рука, ласкающая живот. Ему внезапно стало плевать на то, что в любой момент мог прийти и удар ножа в бок, ему просто было невыносимо приятно чувствовать мягкую ладонь, на которой недоставало фаланги пальца — именно эта деталь, теперь тактильно ощущаемая им, поставила решительную точку даже в мысленных попытках сопротивления, и именно она заставляла юного Боба дышать в два раза чаще. Джесси медленно клонился навстречу к Форду, а тот и не видел, как поглощенно на него глядели. Теперь вниманием Джеймса владело одно, и ничто не могло отвлечь его от наблюдения за покрасневшим, напряженным в истоме лицом. Только когда его щеки коснулось чужое дыхание, Форд распахнул глаза. Джесси был совсем рядом. Под сорочкой, на груди была его ладонь, в глазах его было слишком много того, о чем Форд бы не стал говорить в слух, а самому Бобу было нестерпимо жарко, неловко и тесно. И тогда Джеймс просто кивнул, глядя в его глаза. Он всегда знал гораздо больше, чем было бы дозволено знать. Всегда знал достаточно для того, чтобы Форду стало головокружительно неуютно, но сейчас было иначе: сейчас Форд снова закрыл глаза и, вдохнув полной грудью, опустил свою руку ниже. А Джесси бесстрастно смотрел на него. Почему Бобу — озлобленному, ранимому мальчику, отчаянно следившему за своей пристойностью — было не стыдно сейчас, в присутствии взрослого мужчины, всего-то касающегося его груди руками, залезть рукой в свои штаны и попытаться хоть как-то унять возбуждение, он бы сказать не смог. Была ли в том отчаянность или высшая форма покорности — самозабвенной отдачи на чужой суд — он не знал. Форд просто давал Джеймсу то, что мог. Джесси лениво перебирал пальцами по груди Боба, с удовлетворением отмечая действие нехитрых махинаций. Форд с какой-то чудной благодарностью ворочал рукой в штанах, еле дышал, словно бы боялся спугнуть с себя чужую руку. Джеймса вроде бы и веселило это неловкое, сдержанное почтением трепыхание, но внезапный прилив гуманности заставил его самостоятельно стянуть штаны с Боба — так удобней. Вдруг Форд оказался совсем открытым и нагим — только этого еще не хватало в его положении. Но стыдно ему не было лишь потому, что таковым его сделал единственный наблюдатель, от которого ни упрека, ни смущения ожидать было просто нельзя. Джесси и не смотрел вниз — все его внимание было заострено лишь на лице Боба. И тогда Форд открыто посмотрел в его глаза, смутно ловя себя на том, что разгадал Джеймса, но быстро отметая эту мысль; Бобу показалось, что его собственное возбуждение было той самой целью, но она была слишком проста. За ней была другая, истинная, а до нее он ни за что бы не додумался. Потому Боб и погнал прочь свои думы, оставив лишь одно заключение: положением своим следовало наслаждаться, а не торопиться сменить его любой ценой. Потому Форд словно бы и с достоинством, с мужественным принятием вгляделся в голубые глаза перед собой, вновь начиная ласкать себя — открыто, с расстановкой, не торопливо. Джеймс лишь кивнул, буднично смотря на него в ответ, и продолжил оглаживать под сорочкой. Когда Боб кончил в свою ладонь, Джесси снова похлопал его по груди и перевел взгляд к окну. Задумчиво смотрел он вдаль, вдавив Форда в постель мертвенно недвижной рукой. Красный, тяжело дышащий, растрепанный Форд глядел на него из-под полуопущенных век. — Соседские дети говорили, что вы колдун, — обличительно проговорил он, закрывая глаза. — Веришь им? Джесси не нужно было спрашивать — он уже видел себя в роли дурманящего духа для юного Форда. Тот невесело улыбнулся. Промолчав немного, отрешенно взглянул перед собой и ответил: — Да. Джеймс усмехнулся, глядя на него с привычным выражением скуки в глазах. Он легко, небрежно потрепал Боба по волосам и ушел. Форд выдохнул. Вдохнуть ему не давало ощущение вставшего поперек горла плуга. За окном продолжали играть дети. Он лежал, широко распахнутыми глазами глядя в потолок.