Веснушки

      Кенни ведет языком по шее, медленно и широко, от ключиц до самого угла челюсти около уха. Кенни в принципе всегда ведет в их игре.       Кайл на это движение запрокидывает голову, беспокойно зарываясь пальцами в светлые волосы, сжимая и отпуская, притягивая к себе. У них на двоих – бутылка светлого рома и апельсин, который они вначале нарезали ровными кругами, а потом просто кое-как выжимали в чашки, выскабливая ножом мякоть, а сок стекал по пальцам и капал на стол, и Кайл слизывал его со своих ладоней, целуя Кенни после и смешивая цитрусовый вкус с обжигающим ромом. Смешное подростковое – пить спиртное из обычных керамических чашек.       Им всем пришло шестнадцать, и Кайл с Кенни словно остались одни на весь свет. Стэн всегда, каждую секунду был Очень Занят: он строил свое спортивное и семейное будущее, подолгу пропадал на тренировках, а когда не пинал мяч, нежно держал в своей руке узкую ладошку Тестабургер. Кайл почти ненавидел его за это.       Картман удаленно подрабатывал в компании, занимающейся биржевыми махинациями. Само упоминание этой организации было незаконным, но это не останавливало жиртреста; он обзавелся костюмом, дорогими часами и смартфоном, который трезвонил буквально каждые полчаса. Картман отвечал на звонки, не делая исключений, и долго предъявлял претензии абоненту на том конце. «Вы выкручиваете мои яйца, сэр, это никуда не годится в нашем деле, вы что, совсем трахнутый?» Выпадению Эрика из их четверки Кайл почти не огорчился.

Галстуки натянет респектабельность, Ровные чёлки, фальшивые руки. А нам неохота, нам бы праздников…

      Они остались одни на целом свете. С ними остались их гормоны, слабости и беспокойное одиночество. И желания, дикие и новые для Кайла; для Кенни же, с головой бросавшегося в любые авантюры, не осталось в мире почти ничего нового. Кроме этой их связи.       Кенни приходит к Кайлу, когда дома у того никого нет. Пустота забивается в темные углы, заполняет тишиной комнаты, и Брофловски, наверное, просто не хочется оставаться одному в очередной субботе. Адвокатам дарят много хорошего алкоголя после удачных судебных процессов, Кайл выбирает ром: этих бутылок несколько на полке в шкафу в кабинете его отца. Едва ли кто-то станет считать.

А хочешь, вместе Давай узнаем, Кто самый главный На обоих светах, На обоих светах…

      Кенни усаживает Кайла поудобнее на своих коленях, прижимается губами к месту, где в них бьется пульс на тонкой, незащищенной, почти девичьей шее. У него было столько случайного и разного секса в жизни, что хватит на десяток бульварно-эротических романов, но все это – весь Кайл – почему-то оказывается новым и ярким, и это заставляет его приходить каждую субботу, когда у них есть возможность сойти с ума.       Кенни прихватывает зубами мочку уха, проводит языком вверх по завитку, легко прикусывает хрящ. Кайл уже дышит рвано, его пальцы сжимают толстовку на плечах Маккормика, словно ищут, за что уцепиться, чтоб удержаться еще в этом мире ненадолго.       Пальцы Кенни уже под футболкой Брофловски, движутся хаотично, лаская кожу, поднимая выше ткань, обводя лопатки, сжимая бока. Они оба знают, к чему ведут их ласки. Никто не хочет остановиться. Их возраст полон сумасшествия.       Кенни лучше всех живущих знает, что творится на том свете. Он знает, что им отпустят их грех.       Он тянет футболку вверх, едва понимая, как ее снять, действуя на чистом автопилоте. Кайл мотает головой, застряв в вороте, но выкручивается и приглаживает рыжие кудри лишь для того, чтобы в следующее мгновение их снова растрепала рука, утягивающая в поцелуй. Влажный и отчаянный: Кенни вылизывает язык Кайла, почти втрахиваясь в горячий рот, и от этого у обоих бежит огонь по коже.       Когда Кенни отстраняется, он стягивает и свою толстовку, отбрасывает ее куда-то: утром разберутся, что получилось из их наполовину осознанного раздевания. Прижимается горячим телом к телу и почти задыхается от ощущений. У Кайла нет мягкой, большой и сладкой женской груди, но это странно его совсем не портит; Маккормик ведет ладонью вверх от самого края джинс, останавливается, задевая пальцем сосок, перекатывает его между большим и указательным, чувствуя, как Кайл выдыхает и порывисто опускает руки с его плеч к пряжке его ремня.       Кайл возится с ним, словно впервые встретил на своем пути устройство подобной сложности. Дергает не в ту сторону, что нужно, отчего ремень сползает вбок, пряжка коротко звенит в тишине, нарушаемой лишь гудением холодильника и их дыханием. Еще раз тянет на себя, пытаясь расстегнуть непослушными руками, обреченно вздыхает и утыкается лбом в плечо Кенни, когда ничего не получается снова:       – Чувак, я, кажется, слишком набрался. Расстегни сам.       Его голос тихий, а еще усталый, еще он чуть хриплый: до всего они вместе курили на заднем дворе, Кайл занудно требовал сбивать весь пепел в чашку, которую он прихватил из кухни, и еще он потом пытался жевать мятную жвачку, которую все равно пришлось выбросить, когда Кенни приспичило целоваться.       Кенни решает расставить приоритеты по своему усмотрению: он почти на ощупь находит пуговицу джинсов Кайла, проталкивает ее через петлю, дергает язычок молнии вниз. Брофловски тихо, стыдясь сам себя, стонет, когда Кенни поглаживает его прижатый к животу член через боксеры, прикусывает запястье, когда пальцы пробираются под резинку трусов. Ему каждый раз дается тяжело эта близость, но в этой игре он играет против себя.       Он повторяет попытку разобраться с ремнем, и тот – о чудо – поддается на этот раз. Кайл зачем-то совсем вытягивает его из петель и скидывает с дивана на пол гостиной, спешно расстегивает чужие джинсы, словно боясь передумать. Он каждый раз боится, что передумает.

Пускать ракеты, Играть в войнушки, Искать веснушки, Пока не одеты, Пока не одеты...

      Кенни коротко целует худое плечо, обхватывая пальцами член Кайла, поглаживая, пока легко, твердую плоть. В гостиную проникает лишь полоса света из кухни, но ее достаточно, чтобы видеть мириады веснушек на скулах, плечах, руках Кайла. Словно темные звезды. Он как-то пробовал под утро их посчитать.       Кенни чувствует осторожные прикосновения, боязливые пальцы Кайла на своем члене. Тот обводит головку, размазывает смазку, становясь сосредоточенней и словно трезвее. Кенни толкается ему в руку: застенчивость еврея забавляет его обычно, но совершенно не к месту сейчас, когда так хочется резко и быстро. Кайл подчиняется, опускает ладонь ниже, сжимает крепче, на пробу двигая вверх-вниз. Кенни поощряюще проводит языком по вырезке между его ключицами и не остается в долгу: ведет пальцами к самому низу, спускаясь к мошонке, массируя ее большим пальцем. Он вообще всегда ведет. Возможно, Кайлу как раз нужно именно это.       Они никогда не заходят дальше взаимной дрочки: есть границы, которые даже развратный Кенни не хочет и не станет переступать. Это означало бы окончательный распад даже тех крох, которые остались от того, что называлось дружбой. Это бы проступило наутро в лиловых синяках на тонкой коже, в чем-то новом во взгляде, и кому-то из них было бы совсем неудобно сидеть. Лучше остаться вдвоем во всем мире, чем разбросанными поодиночке. Вот к чему бы это, скорее всего, привело.       Кайл реагирует на движение большого пальца по головке, вскидывая голову; слишком резко, и его до самых пяток прошибают слабость и дрожь. Он толкается в ласкающую руку, забываясь, сам двигает ладонью через раз. Главными сейчас становятся напряжение мышц бедер и удовольствие, которое вот-вот получится ухватить за хвост. Теплые губы, касающиеся плеча, ощущаются как-то отдельно. Когда ладонь на члене сжимается еще крепче, замирает, позволяя еврею самому задавать темп, и Кенни прихватывает зубами кожу на выступающей ключице, Кайл приглушенно ахает, вжимается в Кенни всем телом, обнимая за шею одной рукой. Сперма остается у Маккормика на пальцах, и его мысли слишком заняты другим, чтобы заботиться сейчас о поиске салфеток.       Он кладет другую руку поверх ладони Кайла, двигает ей, направляет, прикрывает глаза на секунду, но сразу распахивает веки. Удовольствие будет неполным, если не прослеживать взглядом, как еврей, удовлетворенный и раскрасневшийся, все еще нетрезвый, горячий, смотрит вниз, на их руки, скользящие по налитому кровью члену, как он закусывает губу и моргает пару лишних раз, когда Кенни издает низкий стон и ускоряет движения. Маккормик готов клясться, что он без ума от Кайла в эти минуты.       Он кончает в их сцепленные пальцы и замирает на некоторое время, слушая собственное частое, рваное дыхание, как после пробежки, и уже успевшее восстановиться дыхание Кайла. Косится на часы на стене, они показывают половину пятого. Кенни вздыхает, чувствуя, как волнами со спины накрывает сонливость.       Брофловски загоняет его вместе с собой в душ, и они стоят под теплыми освежающими струями очень близко. Кенни проводит пальцами по скулам, плечам, спине; он изучил каждую веснушку на этом теле. Знает, где еще их можно найти: они усыпают спину между острых лопаток и верхнюю треть бедра.       Кенни целует его пару раз коротко в губы, потом переходит на шею. Прикусывает, оттягивает, мнет языком кожу под ключицей, оставляя засос достаточно низко, чтобы его было легко скрыть под одеждой, но достаточно ярко, чтобы Кайл даже не вздумал забывать эту ночь. Пьяному можно быть сколь угодно ревнивым.       Они укладываются спать в комнате Кайла. Хозяин комнаты довольно улыбается, зарываясь носом в одеяло, одну руку кладет Кенни на поясницу. Они так и засыпают. Одни на целом свете.