Комочек боли и счастья - О Сехун

      Маленький мальчик, лет шести, лежал на полу, скрутившись калачиком от боли. Тихонько скуля, чтобы не разбудить свою мать, которая и так уже третьи сутки не могла спать из-за болезни своего сына. Эта некогда красивая женщина осунулась и стала похожа на приведение. И Сехун, в периоды когда боль немного отступала, ненавидел себя за то, что он довел до такого свою маму. За то, что она так из-за него страдает… Сначала, когда их семья заметила, что маленький Сехунни болен, ушел отец, сказав, что ему не нужен сын — урод и жена, которая предпочла своего сына, а не его. А теперь еще и эти боли в животе, переходившие в руки и ноги, они были настолько сильны, что иной раз Сехун вскрикивал, и тогда мама просыпалась и начинала опять протирать его тряпочками, вымоченными в холодной воде, пытаясь сбить высокую температуру. Такое бывало длилось два, а то и три дня, дикие бури внутри маленького тельца беззащитного ребенка. И только когда боль отпускала спустя несколько дней, Сехун засыпал, но даже этот редкий сон был чутким и беспокойным, болезнь сильно прогрессировала. Из-за постоянных детских криков и ужасного вида женщины, что была первой красавицей при селении, с ними перестали общаться и обходили их дом стороной. Спустя четыре месяца мучений Сехуна его мама нашла доктора, который не побоялся, ну или скорее сжалился над уже отчаявшейся женщиной, и приехал из города к ним домой, чтобы осмотреть мальчика. Когда доктор увидел ребенка, он ужаснулся: мальчик был как загнанный в угол зверь, он боялся человека, появившегося на пороге их дома. Он боялся любого его движения. Глаза красные, губы в шрамах от частых прикусываний, сильно обострившийся слух, маленькое бледное тельце, что постоянно то содрогалось от холода, то резко начинало потеть от жара. Доктор хотел было сказать, что ничем не может помочь и уйти, но вдруг на его памяти всплыл похожий случай. И, расспросив мать о всех подробностях, поставил диагноз — Порфирия.

11 лет спустя.

      — Эй, вампир, жажда не мучает? — И заливистый смех его дружков. Сехун привык к этому. Он изгой в своём классе. Он изгой в своей школе. Он изгой в своей жизни. Он совсем один, ему некому помочь. Его отец ушел когда ему было всего шесть, а мать умерла спустя три года от изнеможения. И все из-за него, из-за его болезни. Она убивала Сехуна, она и сейчас убивает его, но не так быстро как в детстве, да и сейчас ему всего семнадцать, но взрослым он стал в девять, когда на нем осталось все хозяйство и своя собственная жизнь. За ней было сложнее всего ухаживать, потому как, чтобы уменьшить боль хоть немного, нужно было убивать. Но был в школе тот, кто помогал Сехуну незначительно, но помогал. Иногда подкидывал решения примеров или иногда, когда на Сехуна в очередной раз выливали обед в столовой, вытерев глаза, последний обнаруживал возле себя полотенце. О не знал этого человека, девушка это или парень, взрослый или еще совсем ребенок… Он не знал всего, но был безмерно благодарен ему. Сначала, когда эта незначительная помощь только начинала появляться, Сехун яро хотел узнать кто это, подружиться и довериться ему. Но как бы сильно он не пытался он не мог понять, кто это делает. Потом его пыл остыл, осталось лишь любопытство, но в итоге и оно ушло, парень привык, что этот человек просто есть. И когда Сехун забыл о нем, этот человек вновь появился, в этот момент жизнь О сначала повернула в бок, а потом и вовсе пошла в противоположную сторону.

POV Сехун.

        — Привет, я Ким Минсок. После этих простых на первый взгляд слов я встал, как вкопанный, поворачивая своё удивленное лицо в сторону того, кто заговорил со мной. Это был парень из шайки, что постоянно меня гнобила. Вообще все окружающие меня люди делились на три типа: первый это люди, которые боялись меня, как зверя, который убивает всё и вся в этом мире, ко второму типу относились те, кто меня всячески унижал, ну, а третий, и самый мною ненавистный, это люди, которые жалели меня, их жалость в глазах разрывала меня на маленькие кусочки, потому что так на меня смотрела мама в час своей смерти. Она смотрела не с ненавистью, потому что это я её довел до такого, не с каким-либо еще чувством, а именно жалость к моей дальнейшей жизни без нее, вперемешку с любовью, что не угасала до последнего. В тот день я возненавидел себя еще больше и поклялся самому себе, что я выживу любой ценой, чтобы доказать, что смерть мамы не была напрасной. После её кончины со мной как с обычным человеком, больше никто и никогда не разговаривал. И вот спустя восемь лет со мной заговорили как с человеком, не как с отбросом, не как с умирающей зверюшкой (хотя, наверное, именно ей я и являлся.), а как с человеком. Это… приятно. — Эй, ты уснул? — помахал парень своей ладошкой передо мной, тем самым выводя из раздумий. — Простите, долго я так стоял? — голос охрип, да и не привычно мне с кем-то разговаривать. И вообще, он ведь из той шайки, по-любому снова какой-нибудь новый способ унизить. Надоели. Не хочу с ним разговаривать. Быстро разворачиваюсь на пятках и делаю уже шаг, как чужая ладонь крепко сжимает мое запястье, не больно, но сильно и по-собственнически. — Может все-таки поговорим? — милый и приветливый тон сменяется на властный, которому волей-не волей подчиняешься. Лес? Он ведет меня в лес? Остальные ждут там, чтобы снова попинать меня, только без лишних глаз? Мы остановились на опушке, но здесь, кроме нас, никого не было, может они сейчас подойдут? — Здесь никого нет, кроме нас, — заметил, как я оглядываюсь по сторонам? — Не бойся. — Я не боюсь. Резко схватив за руку, он притягивает меня к себе и… обнимает? Пытаюсь высвободиться из крепкого захвата рук, но меня прижимают еще сильнее, утыкаясь носом где-то за ушком, и шепчут: «Пожалуйста, давай еще так постоим.» Кажется, я забыл, как дышать. — Прости, просто я слишком сильно хотел это сделать. Слишком долго ждал. Эй, ты чего плачешь? Я тебя обидел? — Н-нет, просто… забудь. — Ну и грубиян же ты, так разговариваешь со старшими. — Ты притащил меня сюда для того, чтобы обнять? Я могу идти? — Да. То есть нет… Я привел тебя сюда, чтобы сказать, что я люблю тебя. — Ты меня… что? — я не верю своим ушам. Это мне просто снится. Это сон. Это сон. Это сон. Но это не сон! — Я тебя люблю! Ты глуховат? — Нет, я прекрасно слышу, просто я не могу поверить в твои слова. Этого просто не может быть, может ты просто болен? У тебя жар? — Да, я болен, но не простудой, а тобой. Я болен тобой уже пять лет, понимаешь? Это я тот, кто тебе постоянно помогает. Я тот, кто подкидывает решения, кто оставляет полотенца возле тебя, кто все это время боялся показать себя. Тот, из-за кого в основном были те нападки на тебя. Прости меня.       Мои губы накрыли другие, сухие, но мягкие. Не успев отойти от его слов, после прикосновения губ, я, кажется, перестал дышать. В этом поцелуе было столько нежности, боли и отчаяния. Отстранившись, он начал внимательно всматриваться в моё лицо. А я понимаю, что хочу еще. Взяв за ворот рубахи, притягиваю его к себе, делаю то же, что и он пару мгновений назад. Что делать дальше я не знаю, потому просто так застываю и жду действий от него. Они последовали незамедлительно. Обняв меня за талию одной рукой, Мин притягивает ближе к себе, а вторую кладет на мой затылок, сначала нежно поглаживая по волосам, а потом, взяв их в кулак, оттягивает, от чего у меня вырвался негромкий вскрик. Воспользовавшись моментом, когда мои губы разомкнулись, Ким проникает своим языком внутрь. Я не знаю, что это за безумство, но мне оно нравится.

***

Движения Минсока были осторожными и невесомыми, будто он боялся сломать маленького мальчика, что с трепетом и надеждой жался к нему все больше и больше. Он знал, что Сехун, которого он любит, неизлечимо болен, но он хочет защитить его. Хочет всем сердцем, но не может. Минсок узнал все об этой болезни у своего дедушки и он знал, что Сехун проживет не долго (это чудо, что он дожил до своих лет, ничем не лечась), поэтому Минсок и решился признаться и подарить его мальчику столько радости и тепла, чтоб за всю его горестную и трудную жизнь воздать в сполна. И Минсок подарил счастье Сехуну, столько счастья сколько у него не было за всю его жизнь. Но жизнь у него была короткой, и за это счастье он расплатился именно ею.       Спустя пять месяцев Сехун умер на руках Минсока в ужасных мучениях. Минсок плакал. У него не было истерики, он не кричал, он просто молча плакал, обнимая обмякшее тело своего мальчика и вспоминая его последние слова: «„Я люблю тебя!“ — в тот момент эти слова ввели меня в ступор. Сначала я боялся тебя, боялся подвоха. Но ты показал мне, что мир не так уж плох, показал, что такое любовь. Когда ты меня спрашивал люблю ли я тебя, я терялся, но если бы ты спросил сейчас, то я бы, сразу, без раздумий сказал: „Да, я люблю тебя!“ Эти месяцы были лучшими. Спасибо тебе. Прости меня, что оставляю тебя, но моя болезнь сильнее меня. Прощай.»