октябрьское

Чонгук не то что бы всё ещё подросток, просто иногда находит. Взрывается вспышкой и вонзается зубами в его горло, особенно при таком урагане негатива в его жизни. И он скручивается будто гусеница уже после того, как бросил попытки доделать последнее задание по алгебре. Взгляд парня дикий, на грани отчаяния и устремлен в одну точку, где-то у ручки двери. Его натренированные руки, которые сейчас ручки обвивают трогательные коленки и он уже второй раз прокручивает в голове как взбесился бы: разорвал тетрадку, опрокинул стол и всё что есть в его комнате, а это значит и всю дорогущую технику, как выбил из себя всю дурь и… какая-то волна жестокости пробуждается в нем и о господи как же он устал, ему сейчас так плохо, что вырвет. Чонгуки думает, что было бы хорошо проблеваться и умереть. Внутри него какой-то неприятный комок невыпущенных эмоций, он оседает прямо под ребрами, пока кто-то небрежно распахивает дверь и просто застывает: — Чонгуки, с тобой всё в порядке? Плохо себя чувствуешь? — обычно парень не такой злой, но сейчас накопившийся в нем стресс яро призывает ударить вошедшего Чимина обо что-нибудь головой. Он понимает, что это жестоко и тем более ни на чем не обосновано, и даже если очень захотеть, на Чимина не возможно и руки поднять, поэтому Чонгук диким зверем рвется из комнаты, не дай бог задеть неаккуратным словом это трепетное существо и вперед-вперед на лестничную клетку — может там остынет? Чимин лишь застает захлопнувшуюся дверь и нетронутую куртку. — Чонгук! …осень на дворе, там холодно, — и пусто», замечает Чимин, как образовавшаяся пустота на коврике с обувью, как пустота внутри Чона. Возможно, если эти пустоты сойдутся вместе в определенное время, то какая-нибудь субстанция, схожая с черной дырой затянет их и… о боже, Чимину стало вдруг так страшно, что он, скривив свое лицо, побежал куда-то на кухню — взывать на помощь. Стоять в подъезде теплее, но одной из черт подростков является также преувеличение в любой области, а так же в области страданий. Чон всё это прекрасно знает, но не может сопротивляться порыву саморазрушения, поэтому стоит на балконе и мерзнет, ловя взмахи крыльев птиц, пока ещё достаточно светло. Его трясет, но не „уже“, а „до сих пор“ — от злости, он сам даже не знает, откуда она произросла, был ли он всегда таким злым мальчиком и как он вырос таким в окружении самых добрейших хенов, или он выродок в стае? Как бы там ни было, Чонгук слышит скрип двери и оборачивается, совершенно пропуская момент включения фонарей на улице. — Может, постоим в подъезде? — предлагает высокий темноволосый мужчина. Да, они живут в этом доме считай одни, и кроме них на этом этаже быть никто не может, поэтому, логически додумывая цепочку и выходя уже на свет, Чонгук кивает саму себе — да, за ним пришел Джин. Ну, кого же ещё мог послать испугавшийся Чимин? Кого-то спокойного и рационального, кого-то кто так же хорошо знает Чонгука и так же знает, что тот бы не убежал на улицу, уж точно не в такой собачий холод. Хотя, с волками жить — по-волчьи выть. — О чем думаешь? — что за вопрос? Что ему отвечать? Что думает, как задолбался и хочет размозжить череп каждому встречному. Нет, он сейчас будет слишком грубым, он сейчас точно скажет какую-нибудь глупость — поэтому молчит. — Ладно, глупость спросил, если так хочешь кого-нибудь ударить — отыграйся на мне. Кто тут ещё глупый? Похоже, правда, Чонгук умнее Джина, несмотря на разницу в пять лет. И как? Как он мог предложить такое так просто? И, наверное, Чон и не хотел додумывать то, что пришло к нему в голову, но образ Джина-мальчика-для-битья разозлила его ещё больше. Они оба застывают в неловких позах и такие же неловкие слова застывают между ними, их взгляды опущены и блуждают по плитке, на которой они стоят. В Чонгуке вместе с неловкостью вскипает злость: на себя, на слова Джина, на эту холодную осень и ту самую пустоту, что внутри него. Он мог бы стоять там ещё чуть больше вечности и сдерживать все в себе, пока не лопнет, но ему прилетает удар от Джина, прямо по шраму на щеке. — Ублюдок, — знал куда бить», и точно знал, что Чон не из робких и точно ответит — увернулся. Джин задел тот переключатель, которой не использовался годами и сейчас, когда все накопившееся вырвалось, они как-то несерьезно пытаются ударить друг друга, целясь наугад. Непонятно поддается ли Джин. Но когда его, лежащего на холодной плитке какого-то мерзкого зеленого цвета, что из-за лампы становится болотным, бьют в живот и даже когда он сплевывает кровь и прижимает к себе кричащего Чонгука, — нет, он не поддавался. И Джин как самый взрослый, только что оставивший стадию подростковых перестроек и бунтов позади, утирает сопли макне. Чонгук думает, кто же ему в свое время утирал сопли и выбивал всю дурь? — Да никто, я просто был неопределенный, и ничего у меня в жизни не было, и я не знал к чему прибиться, — похоже он спросил вслух. Но это и неважно, ведь у него есть такой вот Джин, который в случае чего расставит всё по полочкам в мозгах Чона. Такой вот Джин, который табун эмоций остановит и из пожара Чонгука спасет.