delirium.

Ричи снял очки и потер переносицу: голова жутко раскалывалась, в висках пульсировало так, словно они вот-вот взорвутся. «И возможно, это было бы лучшей участью, чем встреча с ней». Амару появилась через семь минут (и тридцать восемь секунд, как Ричи заметил, кинув взгляд на свои Rolex), а еще через полминуты села в машину и захлопнула за собой дверь. Каждое ее движение, слово и действие было… верным. Выточенным. Выверенным. Она не столько бережно относилась к вещам, сколько просто не перегибала палку в отношении к ним – например, захлопывала дверь машины с той силой, с какой было нужно, чтобы хлопок вышел не слишком громким, а дверь все же закрылась. Она говорила исключительно по делу, но это не было сухо, сжато и отрывисто – она просто не отвлекалась от основной темы, не делилась какими-то забавными историями (которых, как казалось Ричарду, с ее участием просто не существовало: ты либо выполнял то, что она говорила тебе сделать, либо ты больше вообще ничего не делал, никогда). Поэтому понять, что что-то не так, было невозможно – в ее поведении и действиях просто не за что было уцепиться. И тем не менее… – Ну? И тем не менее, было электричество. Оно исходило от Амару буквально видимыми глазу разрядами, вспышками, проблескивало молниями в глазах. Амару сама была словно осязаемое и олицетворенное электричество – она была Энергией. Глубоко вдохнув, Ричард надел очки обратно – головная боль лишь усилилась, казалось, что от этого давления череп просто разваливается на куски. «И это все еще было бы лучше, чем…» – Все пошло немного не по плану. – Что? Амару смотрела на него, вопросительно вскинув брови. Улыбка, тронувшая ее губы, прилипла к ним, словно жвачка – к подошве ботинка, и никак не хотела отлепляться. Это не было похоже на оскал, но когда Амару улыбалась тебе, ничего хорошего ждать не следовало. На минуту Ричи показалось, что губы у нее раскрашены кровью – уже запекшейся, густой, своим цветом напоминающей топленый рубин. Он качнул головой, отгоняя подальше это видение, а после вновь посмотрел на ее губы – помада. Темно-красная, ни на миллиметр не выступающая за контур губ. Улыбка от которых все еще не отлипла. Черт. – Они меня ждали, но когда я пришел, мне было сказано ясное и четкое «нет», – начал говорить он. Большие пальцы все еще держались за руль, остальные, отпустив его, мазнули по воздуху, словно Ричард, не отпуская руля, пытался жестом описать что-то округлое; он склонил голову чуть набок, в сторону Амару, теперь смотря вперед себя, в лобовое стекло, остановив свой взгляд на одной из машин, которая темным железным призраком замерла в ряде других на стоянке, похожая, впрочем, больше на животное, не спящее, но и не бодрствующее, в любой момент готовое увезти на мощных, массивных четырех лапах-колесах своего владельца подальше отсюда. Кто бы так увез Ричарда. – Уильям сказал... – Ричард, мне плевать, что сказал Уильям. У тебя было поручение, ты должен был его выполнить. Ты его выполнил? – Нет, но я подумал, что… – Ты не должен думать, Ричард. Ты должен делать то, что я тебе говорю, – ситуация набирала обороты. Херовые обороты. Амару больше не улыбалась. Теперь она сама наклонилась вперед, заглядывая Ричи в глаза. Говорила она мягко, почти с участием, но поверить в то, что оно и правда было так, мог лишь тот, кто не знал Амару. Ричи же с ней проработал семь лет. – Как ты себя чувствуешь, кстати? Лекарство, полагаю, у тебя еще осталось? Приступы не мучают? Галлюцинации? Кошмары? – она провела ладонью по его щеке, а затем сжала пальцами подбородок, крепко, очень крепко, почти до боли, заставляя повернуть голову в свою сторону. С виду Амару была хрупкой, невысокого роста, но никто, никто не сомневался в ее силе. Об этом же никто и не говорил вслух – все это просто чувствовали. Не было еще ни одного случая, когда кто-то (даже самые смелые, самые импульсивные) пытался бы поднять руку на Амару. С одной стороны это было смешно, ведь тот трепет, который ты испытывал перед Амару, нагнетался лишь морально – тем, как она на тебя смотрит, каким тоном с тобой разговаривает. Она никогда не угрожала, и все же… и все же это было комично, но только тогда, когда ты слышал об этом. Ты мог сколько угодно смеяться над тем, что «взрослые мужики боятся какую-то пигалицу, серьезно, что ли? Брехня». Но когда ты сидел с ней рядом, тебе было больше не смешно. Потому что теперь ты не слышал, теперь ты чувствовал. Чувствовал себя так, как, наверно, ощущает себя добыча ягуара в тот момент, когда он уже почти настиг ее. Разница между Амару и ягуаром была в том, что Амару ни за кем не гналась: она просто наблюдала. – Слушай, нет, подожди. – Теперь начал болеть еще и желудок. Ричард довольно редко нервничал до такой степени, чтобы от нервов ему становилось плохо физически, но сейчас его сердце колотилось как бешеное – ему нужны были таблетки, ему нужна была Амару, которая предоставляла ему их. Твою мать, ему нужны были гребанные, ебучие таблетки. И ему нужно было что-то придумать, что исправило бы ситуацию. – Я все исправлю, вот увидишь. Дай мне три дня, окей? Я поговорю с Уильямом, подключу Сэта – он и брат Уильяма вроде имеют какие-то общие дела. Я налажу поставки, клянусь. – Голова не болит, Ричард? – его сердце ухнуло вниз. Казалось, словно Амару вообще его не слушала. Тон ее был пренебрежительным, словно они только что вышли из клуба, где музыка всегда так сильно вдаривала по барабанным перепонкам, словно ее целью было заставить те лопнуть, и она спрашивала, мол, как ты чувствуешь себя, Ричи, порядок? – Потому что у меня, если честно, она начинает раскалываться от того дерьма, что ты льешь мне в уши. – Она перевела взгляд со своих ногтей на него. Ричи шумно выдохнул через нос и вновь крепко сжал пальцами руль. Если честно, ему казалось, что порой было проще пройти все девять кругов Ада, чем говорить с Амару. – Я все улажу. – Я не сомневаюсь. Пальцы ее руки уже потянулись к двери машины, чтобы открыть ту, и Ричард, следуя импульсу (уже началось), схватил Амару чуть выше локтя, на что получил удивленный взгляд. А затем – улыбку. Это было что-то среднее между ядовитостью и участием. – Ох, тебе стоит поторопиться, не так ли, Ричард? А потом она ушла. Еще с минуту Ричи сидел, не двигаясь, глубоко, судорожно дыша, чувствуя, как всего за три минуты воздух в салоне пропитался сладким, удушливым запахом духов Амару – это был почти гнилостный, осенний запах с едва ощутимыми яркими, режущими тонкое обоняние нотами цитрусовых. Головная боль все так же норовила раздробить череп изнутри, виски все так же готовы были в любой момент взорваться, но то напряжение, которое узлом скручивало желудок, понемногу отступало. Ричи завел машину и выехал со стоянки – больше ему здесь делать было нечего, а находясь посреди длинных рядов железных призраков, он начинал и сам ощущать себя призраком. Словно растворялся в воздухе и становился ничем. Домой он приехал поздно – любимые Rolex, подаренные Сэтом на минувший двадцать девятый день рождения (сам он приехать не смог, но подарок доставили ровно в десять утра), показывали половину третьего ночи. Стекло немного треснуло, и хоть это было мелочью, оно неприятно зацепило взгляд Ричи. Настолько неприятно, что почти взбесило одним только фактом, что на его часах, на тех самых часах, которые ему подарил брат, был изъян. – Тебя не должно здесь быть, – серьезно сказал он, смотря на трещину. Прошло пять секунд, прежде чем его прошиб пот: только сейчас пришло осознание, что он упрекнул в существовании трещину на стекле циферблата своих часов. Еще семь, восемь, девять секунд он смотрел на Rolex, а затем просто снял их и положил на высокий стол, сделанный из темного мрамора, с округлой столешницей и прошел в зал. Там он привычным и легким мановением руки (и никакого обмана) вытащил бутылку виски, плеснул себе в бокал, заполняя тот ровно на одну седьмую, и залпом все выпил. В первые секунды горечь сжала горло, заставляя слабо поморщиться и выдохнуть через рот – Ричи пил редко, последний раз это было во время ужина с Сэтом три года тому назад, в Палермо, это было очень вкусное и непомерно дороге вино, название которого Ричи не смог запомнить. Затем стало легче. Легко. В висках все еще пульсировало, но головная боль, кажется, начала немного отпускать. Ричи ослабил галстук и, так и не включая свет, прошел в спальню. Там он завалился на кровать, утыкаясь лицом в мягкое покрывало, и наконец закрыл глаза. Все тело ныло от усталости, но сильнее всего болел позвоночник. Иногда Ричи представлял, как какое-то крупное животное, например, олень, подступает с края кровати, склоняется ниже и прогрызает кожу на его спине, жадно пережевывает солоноватое мясо, пачкая губы в крови, а затем выдирает позвонки – один за другим, один за другим…