С другой стороны

Если бы Шервина спросили, есть ли у него лучшие друзья, он бы покрылся румянцем смущения и неловко перевел тему, а про себя бы подумал: неуверенность и неуклюжесть. Эти качества прочно обосновались в его жизни еще с тех времен, когда он младенцем лежал на маминых руках и никак не мог ухватить соску. Может быть, это они, эти вредные качества, ревниво гнали прочь от Шервина человеческих детенышей, посягавших на его время и пространство. Как-то так все время выходило, что Шервин случайно проливал суп на соседей в детском саду, наступал на чужие игрушки и задевал рукой песочные замки, старательно возводимые ради веселых детских баталий. Дети быстро смекнули, что находиться рядом с Шервином опасно, а заботливые мамы наказывали своим чадам не играть с «тем рыжим хулиганом», тем самым подливая масла в огонь. В школе с друзьями тоже не сложилось. Шервин не особо удивился. Он понял, что ничего не выйдет, еще в тот момент, когда случайно разбил снежный шар соседки по парте, а она пронзительно закричала и стала звать маму. Так все и вышло: дети, заботившиеся о своем физическом здоровье и любимых вещах, обходили Шервина стороной, и он не мог их винить. С Джонатаном все должно было пойти по известному сценарию. Он был воплощением всех клише про популярных парней, ходячей рекламой дорогих брендов и шампуней, идеальной парой для капитанши чирлидеров и просто ожившей мечтой Шервина, которой хотелось коснуться руками. А вот с этим и была проблема, потому что все, к чему прикасался Шервин, быстро теряло лоск и товарный вид. Разумеется, такому парню, как Джонатан, логичнее всего было бы держаться от Шервина на расстоянии пушечного выстрела на случай, если однажды они пойдут в музей военной истории. Но Джонатан, наверное, был не очень сообразительным или же слишком часто играл в футбол без шлема, потому что чувство самосохранения у него было напрочь отбито. Он не боялся подходить к Шервину и обнимать его за плечи. Не боялся обедать вместе с ним под раскидистым дубом, ставшим символом их странного союза. Не боялся ходить с ним в кино и даже – от этого у Шервина подгибались ноги и сбивалось дыхание – украдкой целовать на последнем ряду. Это было так странно и так ново, что по утрам Шервин боялся открывать глаза: а вдруг это все сон? Но дни шли один за другим, а чудесный сон все не заканчивался. - Ты совсем не стыдишься быть со мной? – спросил однажды Шервин, когда они ели сандвичи под их любимым дубом, и даже зажмурился в ожидании ответа. - Очень стыжусь, - признался Джонатан. Шервин, разумеется, не удивился, но, несмотря на вполне ожидаемый ответ, между ребер стало тесно и колко, будто кто-то вонзил в грудь иголки. – Ты же такой милый и умный. И смелый. Всегда тянешь руку на геометрии – и как только духу хватает. А я просто… футболист. Знаешь, обычный. Но ради тебя я готов измениться, честно! Шервин сначала подумал, что это шутка, но Джонатан выглядел очень решительным и смущенным. Его глаза мягко блестели в тени, и весь он, глядя на Шервина, казался каким-то светящимся и счастливым. И тогда Шервин притянул его за плечи и быстро прильнул губами к щеке. Джонатан растянул губы в своей самой очаровательной улыбке и подставил щеку для нового поцелуя, который Шервин с радостью предоставил. Потом Джонатану придется попыхтеть, отстирывая футболку от гранатового сока и жирных пятен, но каждый волосок на огненно-рыжей шевелюре его парня этого стоит.