1
В первый раз, когда Эмбер Миллер оказывается на вершине «пирамиды», у нее все плывет перед глазами, дрожат колени и никак не желает распрямляться спина — тогда еще, кажется, она все-таки падает вниз на маты в спортзале, потеряв равновесие, и почти до вывиха ушибает ногу; в тысячный раз у нее только лишь немного болит голова, потому что резинка слишком туго стянула волосы в конском хвосте, а мысли заняты предстоящими соревнованиями и подготовкой к выпускному. С высоты стройного ряда девчоночьих тел в чирлидерской форме футбольное поле и все вокруг него кажется цветной зелено-коричневой лепешкой из травы и песка, а немногочисленные человеческие фигурки на трибунах — суетливыми муравьями; она дает себе пару секунд, чтобы собраться, а потом уже привычно прыгает вниз, сделав кувырок и приземляясь точно на подставленные руки очередной девчонки с помпонами. После тренировки Эмбер, почти захлебываясь, жадно и торопливо пьет из термоса, потому что в ее горле сейчас сухо, как в какой-нибудь Сахаре, и часто-часто дышит, будто долгое время провела под водой, задержав дыхание, и только что выбралась на поверхность. Ее сводная сестра София, просидевшая всю тренировку на трибуне болельщиков и наблюдавшая за группой поддержки, убирает термос в свой рюкзак, а взамен достает оттуда маленький бумажный конверт, небрежно вскрытый сбоку одним резким, нетерпеливым движением. — Смотри, это было в моем шкафчике! — взволнованно произносит она, протягивая девушке записку, вынутую из конверта, и тихо, как будто бы даже виновато добавляет: — Как и всегда. София очень, очень хорошая; вероятно даже, самый лучший человек, которого вообще знает Эмбер (у нее-то не одна сотня разнообразных знакомств, уж можете поверить). А она, Эмбер, уже заранее знает и про это «как и всегда», как говорит София, и про то, что именно написано в новой записке, потому что сама это и написала — как и всю ту стопку цветных крохотных листочков, запрятанных в подарочные конверты, что были до этого и будут потом. Она извиняется в каждой записке, извиняется последние два года за то, что когда-то давно — они обе тогда еще ходили в начальную школу — придумывала для Софии отнюдь не безобидные розыгрыши и распускала за спиной злые сплетни, глупо хихикая в кулак вместе с подружками, пытаясь выжить из дома и сводную сестру, и свою новоявленную мачеху. София никогда ничего не говорила в ответ — даже, кажется, не рассказывала матери и отчиму, но ее глаза, полные боли, обиды и непонимания всегда будили в Эмбер целую бурю противоречивых чувств; она хотела бы, очень хотела бы, чтобы глаза могли лгать, но это определенно не их случай. И, определенно, — не про Софию. «Ты очень хорошая и милая», «На выпускном ты будешь самой красивой и совершенно точно станешь королевой бала», «Надеюсь, парни из твой футбольной команды уже перестали смеяться над тобой, потому что ты там единственная девушка, но если нет — мне придется поговорить с ними по-мужски, чтобы они наконец заткнулись»…. Эмбер всегда пишет свои записки на компьютере, потому что сейчас почти никто не берется за бумагу, да и почерк она подделывает крайне скверно, а распечатывает их в киоске недалеко от школы за тридцать центов. Правда, сначала она пытается составить текст, вырезая из журнала по букве, как это делают во всяких там шпионских фильмах, но собака Джеймса именно в этот момент решает поиграть с ней, вцепившись зубами в край ее свитера и дернув за него так, что девушка роняет все свои вырезки и, рассердившись и перепачкав клеем пальцы, отказывается от этой идеи. Глаза Софии сверкают так счастливо, когда она читает сводной сестре очередное короткое, но такое важное для нее послание, что та обещает себе написать еще много-много чего-то хорошего, каких-то нужных и правильных слов, которые так сложно произнести вслух, глядя прямо в глаза. Завтра Эмбер напишет для нее новую записку — наверное, пожелает удачи перед футбольным матчем или — что-то про выпускной, она еще не придумала. Радость Софии стоит каждой клавиши, нажатой на клавиатуре (и каждого потраченного цента).2
Обычно, когда София волнуется, она начинает жестикулировать еще сильнее и отчаяннее, чем обычно — это очень сложно не заметить, как и то, что иногда она еле сдерживается, чтобы от переизбытка эмоций не сорваться на крик, разве что окончания слов не проглатывает, да и то видно, что только недавно перестала это делать. — Это неправильно, она ведь просто использует тебя, как ты не можешь понять?! — две разгоряченные, суетливые Софии скачут в глазах другой чирлидерши, пока та неторопливо заплетает темные кучерявые волосы в тугую косу, стоя у зеркала в школьной раздевалке и смотря через него на Миллер, наматывающую по комнатке круги. Когда Хильдегарда Кинг — лидер их группы поддержки и лучшая подруга Клио Мортон — уезжает на выходные к кому-то из своих родственников, они с Софией замечательно проводят эти дни, работая над школьным проектом, обсуждая подготовку к выпускному и каждую ночь смотря бродвейские мюзиклы по кабельному, засыпая только под утро. Но вот приезжает юная Кинг, и Клио снова так привычно выпрямляет буйные кудри и убирает их в косу, перестает насвистывать мелодии из популярных музыкальных телешоу и выбрасывает так и не поданное заявление на вступление в школьный хор (конечно, с ее стороны было глупо поддаться на уговоры Миллер: Хильдегарда терпеть не может что хоры, что мюзиклы). Раскрасневшаяся София ходит по раздевалке из стороны в сторону, а у Клио уже начинает рябить в глазах от ее кричащего пуловера цвета фуксии и хаотичных взмахов руками. — Неужели тебя это устраивает? У тебя такие красивые волосы и столько прелестных шляпок, но ты просто заплетаешь дурацкие скучные косы, потому что Хильди, видите ли, считает вообще любые головные уборы пощечиной эстетическому вкусу! Ты знаешь любую песню из «Хэзерс» или «Отверженных» наизусть и поешь их так красиво, как вообще можно что-то пропеть, но просто мурлычешь это себе под нос на перемене, потому что у Хильдегарды нет слуха и она за-ви-ду-ет! Ты… — Расстегни мне юбку, — вдруг спокойно говорит Клио, отвернувшись от зеркала и подняв на Миллер глаза. Та прерывается на полуслове, удивленно смотря на девушку, потому что правда из-за своей яростной эмоциональной тирады не услышала ее просьбы и переспрашивает, совсем сбитая с толку: — Прости, что? — Помоги мне с молнией, кажется, туда попала ткань или просто нитка, у меня не получается расстегнуть, — Мортон стоит в чирлидерской юбке и мешковатом сером свитере, полнящем ее и так не сочетающемся с ее темной кожей, почти черными кудряшками и сияющими глазами (но, с другой стороны, Хильдегарда ведь не любит, когда Клио носит что-то яркое; Хильдегарда не любит, когда что-то яркое носит кто-то, кроме нее). София очень славная, но она ужасно разбирается в людях. Главный плюс Хильдегарды, враз перечеркивающий все эти острозубые минусы, уже давно очевидные и самой Клио, состоит в том, что с ней намного проще, чем с кем-либо еще, особенно — парнями. Да и целуется она, говоря честно, несравнимо лучше, чем любой из их параллели.3
Услышь раньше Хильдегарда, что однажды кто-то встанет между их порочной троицей — не поверила бы и рассмеялась в лицо: как ни крути, они через многое прошли своей маленькой командой, да и кто рискнул бы оказаться в центре сметающего все на своем пути урагана из разъяренных девчонок, да еще и самых популярных в школе? А потом Эмбер перестает унижать свою лузершу-сестру, будто бы не она была автором этих злых шуток, а потом в шкафчике Софии начинают появляться записки, и Кинг поставила бы свою жизнь на то, что она знает, совершенно точно знает, кто ей пишет всю эту дурацкую сопливую ерунду. А потом у них происходит какой-то негласный, но ощутимый раскол, и Хильдегарда просто не может это остановить. Она, конечно, никогда не кусает губы, нервничая, не выдирает свои волосы или — о, святые угодники! — не грызет ногти; она сердито стискивает кулаки и мнет края своих бесконечных платьев и юбок, но в любой ситуации продолжает сохранять лицо, стараясь портиться лишь с изнанки и тыльных сторон, как какая-нибудь красивая и дорогая фарфоровая кукла. — Извини, но это места только для девочек из группы поддержки, а не лузеров или футболистов, — говорит она в понедельник Софии, подсевшей было за их с девочками столик в школьном буфете, и даже не пытается скрыть издевку и раздражение за привычной приторно-сладкой улыбкой. Миллер-младшая тушуется и быстро оглядывается в сторону Эмбер, ища поддержки, и, поймав ободряющий взгляд той, все же держит удар. — Хорошо, — просто отвечает она, перенося свой пластиковый поднос на другой столик, и ее сводная сестра отсаживается от Хильдегарды и Клио вместе с ней. А уже во вторник они и вовсе с самого начала сидят вместе, друг напротив друга; София о чем-то весело болтает и много смеется, а потом машинально касается руки Эмбер, случайно опрокинув при этом дешевый бумажный стаканчик, а сводная сестра мягко улыбается ей в ответ. Хильдегарда рывком вскакивает со стула, с силой царапнув его ножками пол, и громко объявляет, какой сегодня паршивый день; Клио несколько раз спотыкается, пытаясь успеть за подругой, почти бегом удаляющейся из буфета, но все же догоняет ее. Наверное, это просто ревность, успокаивает она себя, да, точно — злость, ревность и обида, но, так или иначе — со среды у Кинг нет ни одного неизмятого платья. Она от злости стискивает ладонь Клио — маленькую и горячую — в своей куда сильнее, чем обычно, почти впиваясь ногтями в ее тонкую темную кожу, но Мортон ничего не говорит, даже не издает ни звука. Прекрасно, сквозь зубы повторяет Хильдегарда, замечательно, блеск! Что же, им двоим никто больше и не нужен — особенно Эмбер-иди-же-к-черту-Миллер.4
Признаться честно, Джордж Седрик все еще не может понять, как позволил уговорить себя остаться в этой школе после прохождения практики на лишний год, а потом еще и еще, и как статус учителя на замену превратился в статус штатного преподавателя естествознания, а эти коридоры, забитые галдящими подростками, стали знакомыми и почти что родными. Привязываться к чему-то плохо, бормочет каждое утро он себе под нос, трясясь в автобусе по пути на работу, и день ото дня пытается найти причины остаться здесь еще на какое-то время, но не может, просто не может. Учителей, вообще-то, всегда не хватает, почти с удивлением замечает он, будто бы пытаться вдолбить знания в головы тинейджеров с упрямыми крутыми лбами — это что-то постыдное; куда хуже, чем торговать своим телом или впаривать скучающим домохозяйкам новомодную соковыжималку, самоочищающийся ковер и волшебные щетки для обуви. Оно и понятно: мизерная зарплата с несравнимо высокой нагрузкой, ученики, прогуливающие уроки и курящие в туалете, крохотные парковочные места и необходимость повторять изо дня в день одни и те же вещи, которые черным по белому расписаны в учебниках, но лично у него, ко всему прочему, — еще и София Миллер. София — платья, юбки и пуловеры всех оттенков фиолетового, ворох тетрадок, обклеенных стикерами с кроликами, радостно сияющие глаза и постоянные вопросы обо всем по его предмету. Конечно, иногда думает Седрик, за эти четыре года его работы в школе должен найтись хоть кто-то, кто не будет смеяться и перешептываться с подружкой, завидев его в коридоре, подрисовывать ему усы на общей фотографии и корчить страшные гримасы, стоит ему войти в класс или вызвать кого-то отвечать; надо думать, он заслужил хоть немного уважения, пусть даже и не любви. Правда, он уже совсем-совсем не уверен, только ли в уважении тут дело. Однажды София предлагает ему принесенное из дома яблоко, а в следующий четверг — мандарин, все также сверкая глазами и открыто улыбаясь, а еще через два дня мужчина решает, что в этом случае лучше всего просто-напросто сдаться; он берет из ее рук какой-то очередной фрукт так обреченно, словно бы проиграл некую негласную войну, а не просто принял угощение ученицы. Он ведь догадывается; да, черт возьми, догадывается, о чем она думает, о чем вообще может думать девушка ее возраста, приходя в класс к преподавателю, который вдвое старше ее самой, но не выглядит так плохо, чтобы ученицы хихикали, удивляясь, как он еще не рассыпался прахом от старости. Когда однажды Седрик случайно замечает, каким взглядом Миллер-младшая провожает идущего через парковку Хьюго, капитана их футбольной команды, то как будто бы даже испытывает облегчение, словно с шеи кто-то стянул удавку, перекрывающую кислород. Привязываться к чему-то плохо, вяло напоминает он себе каждое утро по пути на работу, но уже сам совсем-совсем в это не верит. София обещает, что на следующей неделе угостит его яблочным пирогом — вы же мой любимый учитель, говорит она, и Седрик не видит причин не верить ей. Он и не думал, что действительно захотеть остаться в этой школе еще ненадолго так просто.