***
Изуку медленно поднялся по лестнице наверх, считая ступени и наступая на каждую так сосредоточенно, будто от этого зависела вся его жизнь. Открыл дверь на этаж, слишком резко нажимая на ручку вспотевшей ладонью, и двинулся в сторону цели. В коридоре от его шагов поочередно загорались лампочки — в стены были встроены сенсоры, и свет, ради экономии электричества, включался, только когда кто-то задевал, проходя, луч невидимого лазера. Треск светильников, звуки шуршащих по полу кроссовок и тщательно сдерживаемого нервного дыхания разбивали вечернюю тишину. Изуку точно знал, что от лестницы до двери в комнату Каччана всего восемь вспыхивающих ламп, и пять из них он уже прошел. Когда он был маленьким, привычка прибегать к Каччану и ночевать вместе, если было плохо и страшно, или когда долго не мог заснуть, не казалась такой смущающей. Сейчас дело было почти в том же — Изуку совершенно не мог спать, и это сводило с ума. После того, как неподъемная плита единоличной ответственности за «Один за всех» упала на его плечи, после всего произошедшего его мучили кошмары. Он то проваливался в их липкие объятия, то вновь выныривал, тяжело дыша на скомканных влажных простынях. Видел себя на месте Всемогущего — такого же иссушенного, обессиленного, на грани. Только, в отличие от него, Изуку был повержен, и все вокруг — друзья, близкие, все, что ему дорого, было уничтожено. Не потянул. Не справился. Он пробовал ходить к медсестре, но она ничем не могла помочь — проблема была не физической, а снотворное ученикам выписывать запрещалось. Поэтому его воспаленный, истощенный недосыпом мозг, подбросил безумную идею. Когда-то давно, в детстве, работало — может, сработает и сейчас? Тем же вечером, после нескольких очередных неудачных попыток заснуть, он взял подушку и направился на четвертый этаж. С каждым шагом его решительность таяла, заменяясь стойким ощущением нереальности, невозможности происходящего — мир вокруг становился плоским, словно глянцевая картинка, терял свою твердость и объемность, растекаясь мутными красками, превращаясь в плохо прорисованный комикс. Стараясь максимально оттянуть момент, он миновал еще три лампы — последняя засветилась с тихим щелчком, будто поставившим точку под окончательным приговором. Дороги назад не было, это и так была последняя надежда, от которой он не собирался отказываться. Жутко хотелось спать — его круги под глазами могли сравниться по цвету с ночным небом за окном, зрение плыло. Сколько дней Изуку уже нормально не отдыхал? Он остановился перед нужной светлой дверью, достал из кармана шорт телефон и посмотрел на время. На дисплее высветились цифры — одиннадцать вечера. «Надеюсь, я его не разбужу», — подумал Изуку, коротко вдохнув, и нажал на кнопку вызова. После небольшой задержки из комнаты раздалась мелодия звонка. Почти минуту ничего больше не происходило, ответа не было, и Изуку уже собрался развернуться и уйти, как дверь перед ним резко распахнулась. Взлохмаченный Каччан, стоящий в проеме, смерил его мрачным недовольным взглядом с ног до головы, задержавшись на подушке. На Каччане были черные шорты и майка, мятые — видимо, до его прихода тот лежал или дремал. Изуку обратил внимание на круги под глазами, почти такие же темные, как его собственные. Тоже не спалось? — Деку, — сказал тот утвердительно и совсем не удивленно. Изуку на долю секунды показалось, что в чужом голосе прозвучало плохо скрываемое облегчение. — Каччан, я… — начал он. — Ты сопишь как слон, даже за дверью слышно. И светит в щель снизу из-за того, что ты тут стоишь, придурок. Что надо? — Я не могу спать, — почти жалобно ответил Изуку. — И что? Я тебе доктор, что ли? Нахрен ты ко мне приперся? — несмотря на привычную агрессию, Каччан говорил устало и как-то обреченно. Будто уже успел смириться с тем, что сейчас услышит. — Просто подумал, что… Если ты, конечно, не против… Можно я посплю с тобой? Одну ночь, не больше, мне только выспаться, в детстве это всегда помогало, вот я и… — Изуку зачастил и сбился, краснея. Только сейчас, обозначив просьбу вслух, он понял, как глупо все-таки она звучит. Они давно были взрослыми — настолько, что слово «спать» уже могло подразумевать не только здоровый сон. Изуку смутился — главное, чтобы Каччан ничего такого сейчас не подумал… — Аргх… Деку, заткнись. Прекрати бубнить! — Каччан хмуро перебил его и продолжил спокойнее, когда понял, что его слушают: — Я понял, ладно. Изуку обалдело уставился на него, широко распахнув глаза: — …что? — Я сказал — ладно! Одна ночь. Ты выметаешься отсюда рано утром и отваливаешь от меня. Он развернулся и, не закрыв дверь, ушел обратно в комнату, оставив Изуку в недоумении пялиться ему вслед. Что, ему, правда, было можно остаться? Вот так просто? Только сейчас он понял, что даже не надеялся на согласие, и совсем растерялся, стоя с открытым ртом перед входом в комнату, нервно комкая в руках подушку. — Ну?! Где ты там застрял, придурок? Заходи и закрой уже эту чертову дверь! — раздался голос из темноты. Изуку неловко вошел, прикрывая за собой, и осмотрелся — обстановка была аскетичной. Он ни разу не был в комнате Каччана в общежитии, но сейчас времени и возможности рассмотреть все получше не было, не стоило рисковать и злить его лишний раз, если до этого момента они даже умудрились не поругаться. Зрение быстро привыкало к темноте — Изуку увидел, что Каччан уже лег на кровать, накрылся и повернулся к нему спиной, демонстративно игнорируя чужое присутствие. — Каччан, я, наверное, лягу на пол? Тут достаточно тепло, одеяло мне не нужно… — робко произнес Изуку. Он прошел в комнату и опустился на ковер перед кроватью, укладывая на него свою подушку. — Ты идиот? — внезапно раздалось над самым ухом, и Изуку дернулся, поворачиваясь и почти сталкиваясь носом со свесившимся с кровати Каччаном. Почему-то тот был настораживающе, непривычно спокоен. Словно боялся спугнуть. Красные глаза поблескивали в темноте, не отрывая от него внимательного взгляда. — Я же сказал — хорошо. Можешь спать здесь. На кровати. Как в гребаном детстве. — Л-ладно… — нервно ответил Изуку. Робко обошел кровать с другой стороны и присел, отодвигая одеяло и укладывая свою подушку. На краю лежал заряжающийся телефон, он осторожно переложил его и лег, стараясь занимать собой как можно меньше пространства. Внутри все жгло от смущения. Изуку успел трижды мысленно проклясть себя за эту дурацкую идею, будучи уверенным, что заснуть в такой ситуации не удастся никогда. Напряжение сковывало, мешая расслабиться, но, стоило ему только коснуться ткани подушки головой и накрыться краешком одеяла, как усталость почти сразу взяла свое, затягивая его в очередной кошмар.***
Пытаясь заснуть, Кацуки услышал странные звуки, приподнял голову и посмотрел на мгновенно отрубившегося Деку — тот шумно и часто дышал, сжимая зубы, и морщился во сне, что-то тихо сбивчиво бормоча. Кацуки придвинулся, собираясь толкнуть его, чтобы охреневший задрот не мешал спать, и невольно прислушался. «Нет… Я не смогу… Всемогущий…» — шептал тот. Вот, значит, в чем была причина его недосыпа. Кацуки прикрыл глаза ладонью, раздумывая — со дня отставки Всемогущего его тоже мучили кошмары. Вину, бессилие и невозможность ничего сделать, никак повлиять — вот, что он в них видел. И чего больше всего боялся. Это бесило. Кацуки потянулся к лежащему на краю Деку. Взял за плечо, разворачивая к себе, и притянул ближе, обнимая. Он знал, что сейчас точно может помочь — и плевать, что это был чертов Деку. Кудрявая голова ткнулась под подбородок, тот вздохнул и затих, переставая дергаться — складка между бровями разгладилась, гримаса напряжения постепенно исчезла с лица. Деку приоткрыл глаза, устало посмотрел на него и тихо произнес: — Спасибо, Каччан. — Деку. — Да? — Расскажешь кому-нибудь об этом — убью. Тот в ответ что-то согласно промычал в его шею и зарылся глубже под одеяло, складывая руки на груди и довольно выдыхая. Кацуки давно никого не обнимал, и очень давно — ни с кем не делил кровать. Но сейчас почему-то все было правильно, словно так и должно быть. Долгое время сжимающая его изнутри ледяная пружина беспокойства слегка ослабила свои тиски, отступая на задний план. Он закрыл глаза, расслабляясь — от волос Деку пахло шампунем и домом. Тот был теплым, дышал глубоко и спокойно в кольце рук, снова заснув, и Кацуки крепче обнял его, устраиваясь поудобнее. Еще когда он только услышал, что кто-то подошел к двери снаружи, как только увидел полоску света под дверью, то уже знал. И кто это, и зачем пришел. Замечал днями то, чего не видели другие, чего не хотел бы замечать сам. Почуял, догадался — кудрявый идиот, как и в детстве, прибежал к нему, потому что не мог самостоятельно справиться со своими проблемами. Потому что они были похожи. Потому что, как бы Кацуки это ни отрицал — они знали друг друга лучше, чем кто-либо еще. Кацуки никогда никому не признавался, но в детстве Деку дарил ему спокойствие и странное удовлетворение, когда не бесил и просто спал рядом вот так, доверившись и вцепившись в него, как в последнюю соломинку. Когда нуждался в нем. И Кацуки только сейчас понял, как сильно этого не хватало все эти годы. Он почувствовал, что постепенно проваливается в мягкие объятия сна — настоящего, в кои-то веки нормального и спокойного. В коридоре тихо гасли лампочки, темнота окутывала улицу. Ночь вступала в свои права. Ветер из открытого окна прошелся по лежащей на тумбочке тетради, прошелестев страницами, пошевелил волосы двух лежащих под одеялом подростков, заставляя прижаться плотнее друг к другу. Наутро все закончится, вернется на круги своя. Рассыпется с первыми лучами солнца, будто и не было. Но до тех пор их тихое смешанное дыхание вплеталось в ночную тишину, отгоняя одиночество и страхи своим теплом. В эту ночь они оба не видели кошмаров.