Вторая стадия

Это похоже на стрёмный трип — ну, Мирон на Славиной микроскопической кухне. Это как в тот день, когда они с Замаем затусили в усратой каморке на Дыбенко и объебались дешёвым феном. Славу полночи трясло, как после оргазма, а мозг окончательно перемкнуло — тогда ему казалось, что он вглядывается в самую суть мрачной питерской ночи, а голубые глаза зимней бездны смотрят на него в ответ. По крайней мере, какую-то такую телегу он и пытался загнать Андрюхе, когда тот спросил, какого хуя он пялится на редких прохожих и видит в каждом втором Окси. С тех пор утекло много воды, да только одно не изменилось — Слава до сих пор не признаёт свою маниакальную одержимость одной вполне конкретной и неоднозначной личностью. И то, что эта личность теперь периодически появляется у него дома, ничуть не облегчает ситуацию. Скорее усложняет в разы — они оба морозятся, как два запертых в одной клетке кошака, и не знают, то ли побрататься, то ли начать делить территорию. Им не о чем говорить, у них нет общих интересов, у них строго противоположные взгляды на жизнь и творчество. Мирон всё ещё остаётся для Славы «неприятным жидом», а Слава «пытается пропиариться за чужой счёт» в глазах Мирона. Серьёзно, они слишком давно не выносят друг друга, так что неясно, зачем Окси каждый раз приходит в эту поганую квартиру, однако рано или поздно он всё равно появляется на пороге и пристально прожигает Славину душу своими большими, наркоманскими глазищами. Вообще, даже с учётом его странного графика, амплитуду его визитов нельзя назвать абсолютно непредсказуемой. Слава бы пошутил, что он назначает аудиенцию каждый третий четверг месяца или что-то типа того, хотя это не всегда четверг и не всегда третий. Но Мирон довольно обстоятельный чувак — он каждый раз пишет в личку, спрашивает, дома ли Карелин, и абсолютно не удивляется тому, что для него Карелин всегда дома. Наверное, в его лысую башку не приходит мысль, что Слава каждый раз бросает все дела и едет домой, хотя и сам не понимает, нахуя им обоим вообще нужен этот геморрой. Потом они сидят на кухне, задумчиво дымят под потолок и пытаются просто поговорить, хотя темы находятся не сразу, и каждый из них раз за разом чувствует неловкость от провисающих в воздухе пауз и недомолвок. Это всё какая-то изощрённая пытка, если подумать. Промышленный мазохизм. Деградация. Они пробуют изучать друг друга, найти общий знаменатель, притереться, но им всё равно что-то мешает. Потому Окси и кажется Славе абстрактной фигурой за окном, потерявшейся в зимнем Питере голубоглазой тенью — совсем как в тот вечер, когда они с Замаем обдолбались дешёвым феном, и он словил странный трип. В этом-то и суть грёбаного парадокса — Мирон не становится ближе, даже когда они смотрят друг другу в глаза, сидя на одной пятиметровой прокуренной кухне. Они до сих пор не рядом, но сейчас это убивает сильнее, чем дешёвая наркота вперемешку с дорогим алкоголем. Если раньше их роли были предопределены, то после баттла всё изменилось; парадигма сдвинулась, а атмосфера в рэп-культуре так загустела, что это стало заметно каждому. Старый король давно пал, так почему новый не спешит надевать заслуженную корону? Челядь до сих пор в ахуе, челяди ведь нужна конкретика, и пока их родные площадки поочерёдно выпускают рядовые баттлы, обыватели недоумевают, какого хера рожа Гнойного не светит в каждом связанном с рэпом видео. Почему он не выпустит альбом, клип, почему не пойдёт баттлить с именитыми эмси, почему почти не даёт интервью и не делает деньги на статусе самого лучшего баттл-рэпера. Почему он, наконец, не избавится от амплуа больного, свёрнутого на Оксане, идиота. Да, челяди невдомёк, какого хуя парню в зелёной шапочке не нужна корона. Наверное, этого даже Мирон не понимает, судя по перманентной смеси удивления и недоверия в его взгляде. Будь Слава чуть решительнее, он бы честно заявил: «Да, я серьёзно — мне это всё на хуй не нужно. У меня в шкафу бутылка «Баллантайнса», полторы пачки сиг на подоконнике и халявный мерч, который можно таскать хоть до конца жизни. Не нужна мне твоя слава, не нужно мне башку твою на пику нанизывать и держать вместо флага. Не построю я на твоих костях свою империю; так что катись уже в свой Олимпийский, а лучше вместе с ним на хуй катись». Иногда он думает, что пора бы собраться с силами и высказать всё это Мирону, крикнуть прямо в его паскудную рожу. Излить ему душу, расставить все точки над и, ё и другими гласными; забить на постиронию, на сарказм, на привычку врать через слово. Хотя бы раз в жизни. Так почему он не может сделать этого? Потому что тогда Окси уйдёт. Пока наивному жидёнку ещё кажется, что в Гнойном есть какая-то загадка, двойное дно и потайные смыслы за каждым словом, ведь он не понимает: иногда повёрнутая фанатка — это просто повёрнутая фанатка. Слава слишком давно соскребает щетину с лица бритвой Оккама, а потому знает, что не стоит представлять себе зебру, когда слышишь цокот копыт. Он всё ещё нажирается в сопли каждый вечер; заходит за виски, вином или пивом в ближайший магазин и идёт на набережную. Иногда он берёт с собой друзей, иногда гуляет в одиночестве. Никто не знает, как же он устал, кроме, может, Кохи, но Коха — его мурчащая меховая жилетка и лучший в мире психиатр; Коха его и пьяным любит. Мирон не любит его даже трезвым. А Славе плохо. Кому из них после баттла жить хорошо — тот ещё вопрос, на самом деле. Он вот бухает, потому что у него больше нет цели, а Мирон, вопреки общественному мнению и здравому смыслу, в завязке, хотя он тоже «потерял карту». Наверное, им стоило бы держаться вместе и проработать линию поведения, да только как, если они не хотят банально доверять друг другу? Их взаимная неприязнь нависает над ними чёрной тенью, она застыла на кухонном столе рядом с переполненной пепельницей. Она преследует их в соцсетях, но теперь от этого осознания только больнее. Об этом-то и думает Слава, в очередной раз ожидая незваного гостя. — На улице дубак, — сообщает Окси, протискиваясь в квартиру. — Ты нахера окна открыл? Заболеешь ещё. Он снимает пальто и кроссы, идёт мыть руки, подтверждая репутацию милого домашнего мальчика из приличной еврейской семьи. Слава усмехается и не собирается ничего комментировать — его греет алкоголь, он расслаблен так, что даже не чувствует привычной дрожи в коленках, а значит, у него всё хорошо. Может, сегодня они даже поговорят, а не перекинутся парой дежурных фраз, да и забьют друг на друга. Пока огни города потихоньку угасают, два идиота прожигают друг друга глазами и пытаются понять, что им делать дальше. — Выпьешь? — спрашивает Слава просто потому, что нужно спросить. — У меня коньяк есть. — Нет, не хочу, — морозится Мирон. — Жрачки как всегда нет? Может, в магазин сходим? — Говно вопрос, если не боишься ебанутых фанов. Просто прикинь, как это будет выглядеть со стороны, особенно если наши фотки в инсту выложат. А комменты какие будут, комменты! «Хватайте простыни и консервы — всё, что можете унести, переселяемся в канализацию». Мирон молчит, то ли потому что солидарен, то ли потому что поток Сониных пьяных мыслей сложно понять с первого раза. Ему-то и невдомёк, что это цитата из одного классного сериала, а вот Слава заливисто ржёт, не то над своей шуткой, не то над ситуацией в целом. — Тебе бы к психиатру, — задумчиво говорит Окси. — Чья бы корова мычала. — Я-то что? У меня всё хорошо. Слава знает — то, что начиналось, как шутка, не должно заканчиваться иначе. Но он обязан высказаться, иначе чёрная пустота внутри порвёт его на куски. — Ну да, ты у нас совсем не мазохист. Просто по доброте душевной приходишь сюда на кой-то хер. — Я прихожу ради тебя. Если тебе это не нужно, я могу уйти. Он изо всех сил мотает головой, как тогда, на баттле, только отрицательно, и никак не может остановиться. Всего-то нервы сдали от пьянства, стрессов и ощущения ненужности целому грёбаному миру; да и Миру тоже, чего уж душой кривить. Он всего-то хочет, чтобы кроме славы Миру был нужен Слава. Ну, тот, что простой парень в зелёной шапочке. Он почти не удивляется, когда чувствует тёплые ладони на своей гудящей башке. Они снова смотрят друг на друга, совсем как тогда; как и тогда Мирон создаёт прекрасные иллюзии заинтересованности и участия — этот скилл он отточил до блеска. — Давай без нервных срывов сегодня, — тихо просит он. И добавляет серьёзно: — Если тебе нужно высказаться, то выскажись. Станет легче, сто процентов. Слава вздрагивает, делает пару неуверенных шагов назад. Он нервничает, но это и неудивительно — он сейчас борется с собой, пытается не верить фальшивой заботе в честных глазах напротив. Мирон… как он там для себя решил? Неприятный жид. Человек, который напоказ игнорировал его до тех пор, пока не стало совсем поздно. Игнорировал, чтобы не пиарить поехавшего придурка, который оказался лучше него самого. Игнорировал, чтобы не попасть под лавину его глупых, ебанутых чувств. Это правда — после всего Гнойный ненавидит Окси сильнее, чем прежде. Парадокс — после всего Слава любит Мирона сильнее, чем прежде. И у кого из них не всё в порядке с головой?.. — Ты мне не доверяешь, — замечает проницательный мудак. — Я тебе тоже, потому что не знаю, чего от тебя ждать. Мы так далеко не уедем. — Ну и? — криво усмехается он. — Я тебя не просил меня за ручку держать, это Замай на кой-то хер к тебе приебался. — Это называется «дружба», идиот. Он же видит, что с тобой не всё в порядке. — А ты хитёр, Мирончик. Вместо того, чтобы пояснить за свою мотивацию, ты мне про моего же друга рассказываешь? Гад скользкий. — Ты мою мотивацию хочешь? Ну, я тоже вижу, что ты совсем умишком тронулся — три месяца прошло уже, а ты всё спиваешься. Неужели тебя так волнует чужое мнение, что ты не можешь справиться с этим без допинга? — Не чужое. — Да, не чужое. Моё, — со вздохом кивает Мирон. — Ты понимаешь, что это ненормально? — Найди идиота, который ещё не пытался мне об этом рассказать. — Слава, ты серьёзно думаешь, что это такая большая проблема для меня — тебя похвалить? Говно вопрос; внимай: ты, конечно, никакущий рэпер, зато ты реально талантливый баттл-эмси. Ты поднялся со дна и прошёл через ад, ты стал лучше всех. Ты уничтожил меня своими раундами, и это всё правда. Он подходит ближе — Слава на автомате делает ещё один шаг назад, но упирается задницей в стол. Мирон теперь рядом, он снова кладёт руки на его лохматую башку, медленно скользит пальцами от висков к затылку и обратно, смотрит прямо в глаза. — Видишь? Я погладил тебя по голове, рассказал, какой ты пиздатый. Это всё искренне, Слав, я правда так думаю. Но ведь тебе не стало легче. — Нет, не стало, — бормочет он. Мирон отстраняется, и глупая фанатка Сонечка снова остаётся одна, на самом дне; рекалибровка не сработала — ему не лучше. Ему теперь намного хуже, но он абсолютно не знает, что ему со всем этим делать. Окси меж тем устало опускается на табуретку, вытаскивает сигарету из чужой пачки, щёлкает зажигалкой, затягивается. Но это больше не похоже на тот трип с дешёвым феном, потому что теперь они парадоксально стали чуть ближе друг к другу. И — нет, дело тут вовсе не в Мироне, а в том, что Слава какого-то хуя ему поверил. — Нам с тобой надо сесть и всё обсудить, в конце-то концов. Чтобы не было никаких недомолвок, потому что мы сейчас просто без толку тратим время. — Если ты… — тихие слова, что он пытается исторгнуть из пересохшей глотки, даются с трудом. Он не может назвать ни единой объективной причины, из-за которой он должен продолжать говорить, но он уже не собирается останавливаться. — Если ты хочешь слушать, я готов попробовать… ну, как-нибудь сформулировать всё это, что ли. — На баттле ты был намного красноречивее, — улыбается Окси. — Брось; я тут и никуда не денусь. Говори. — Я просто совсем запутался. — Я вижу. — Понимаешь, у меня всегда была цель — победить тебя, доказать, что я лучший в баттл-рэпе. Ну, сказано — сделано, цель достигнута. А дальше-то что? — Слав, кроме меня есть ещё много талантливых эмси. — Они хотя бы не орут на каждом углу, что они — самые крутые. И с одной половиной из них я уже баттлил, а другая настолько ниже уровнем, что даже руки марать не хочется. Да и не в них дело! — Да понял я, что дело опять во мне. Окси всегда камень преткновения, Окси вечно кругом виноват. — Ты, блин, еблан последний, поэтому и виноват. — Давай, может, конкретнее? В чём я виноват? — Да хотя бы в том, что это было слишком легко — сделать тебя всухую! Вы все, ну, вся ваша прилизанная кодла, считаете меня каким-то полудурачком с переулочка. Меня тошнит от таких. Что вам какой-то ноунейм? Вылез, блядь, под ногами вечно мешаюсь, обижаю суперзвезду в твиттере и диссы на неё пишу, чтобы похайпить лишний раз… — Да, это моя ошибка, — честно признаётся Мирон. — Я всё это время примерно в таком ключе и рассуждал. — Рассуждал — да и хер бы с ним, но мой уровень-то ты что, не видел? Мог бы хотя бы написать нормальный текст! Это же так просто — баттлить не Слово, не книгу, а меня, мудак ты сраный! — А тебе в голову не приходило, что я тоже обычный человек, у которого есть свой потолок? Слава молчит, не понимает. Отказывается понимать, на самом деле. Потому что если его догадки верны, Мирон имеет в виду одну простую, но такую удивительную истину… — Я не написал текст лучше, потому что не смог выдать ничего лучше, идиот. — Ты… — Нет, я, конечно, уже догадался, что ты меня боготворишь, не без помощи твоего вспыльчивого друга, естественно. Но я не знал, что ты боготворишь меня настолько. Соня, ты что, серьёзно думал, что я тебя недооценил? Или что я тогда в поддавки с тобой играть пришёл? Да я уверен был в том, что тебя разъебу! Кажется, Слава не может вспомнить, как нужно дышать. Это первая хорошая — реально хорошая! — новость за последние несколько месяцев. Кажется, он даже улыбаться теперь может, едва заметно, но всё же… — Я не недооценил тебя, я себя переоценил. Наверное, поэтому я и хожу сюда. Пытаюсь понять, что именно ты во мне уничтожил. Сонино чуткое сердечко пропускает пару ударов. Он не понимает, искренне не понимает, почему между хорошими новостями для одного из них и плохими для другого всегда стоит знак равенства. Это какой-то баг в мироздании, не меньше; им что, предначертано быть врагами даже теперь, когда они оба только начали вставать на скользкий путь примирения? Оксанку жалко, он теперь тоже выглядит потерянным. Он всегда становился таким, когда переступал порог этой квартиры, но только теперь, когда Слава перестал жалеть себя, он начал это замечать. — Ничего я не уничтожал, — вздыхает он. — Я просто пытался напомнить тебе, каким ты был, когда ты мне нравился. — Люди меняются. — Да нихуя! В глубине души ты всё тот же максималист, который не боится высказать всяким уёбкам в лицо всё, что о них думает. — С чего ты это взял? — Да потому что ты топишь за баттлы, а в этом и есть вся их суть! Ну какой ты баттл-эмси, если ты со всеми дружишь и ни на кого наехать нормально не можешь?! Окси улыбается ему, будто нерадивому ребёнку, который подслушал где-то умную мысль и теперь пытается выдать её за свою. По крайней мере, именно так ему и кажется. Он даже успевает расстроиться, но чёртов Мирон перегибается через стол, хватает его за футболку и тянет на себя. Славе кажется, что они сейчас снова будут драться, но вместо этого их губы жёстко сталкиваются. Это даже поцелуем нельзя назвать, но Соня всё равно ликует пару секунд, а после всё обрывается. Это самое странное, целомудренное и бестолковое проявление чувств за последнюю пятилетку, но вместе с тем — самое искреннее. Это — прорыв спесивого говнюка, демонстрация Славиной правоты, не иначе. — Когда-нибудь, — задумчиво говорит он, вытаскивая из пачки вторую за последние десять минут сигарету и закуривая. — Ты меня поймёшь. Я надеюсь, что нет, но ты даже не представляешь, насколько эта жизнь злоебучая штука. — Хочешь сказать, я не прав? — Нет, ты прав. На все сто прав. Только мне уже нельзя быть против всех. Как минимум потому, что у меня на зарплате десятки людей, и я им кое-что должен. — Сраный ты жидяра. — Наверное. Его тонкие пальцы сжимают фильтр сильнее, чем нужно — он сминается, как сминается Славина надежда донести до меркантильного идиота, что не в деньгах счастье. Как он там формулировал свою мысль? Теперь он может её озвучить, ведь он больше не боится, что Окси развернётся и уйдёт. — Вот у меня есть бутылка «Баллантайнса» в шкафу. Полторы пачки сигарет ещё. И мерч, в котором я могу ходить хоть всю жизнь. И я счастлив. — А кончится это всё — куда ты пойдёшь? — Не знаю. Пойду, куда поведёт. — Неужели тебе не хочется хоть какой-то стабильности? — Хочется, конечно. Но в других вещах. — Это в каких? — Ну, в отношениях. В дружбе. В самооценке. Ну, ещё чтобы из квартиры внезапно не выгнали, хотя… похуй, это можно пережить. Мирон смеётся, запрокинув голову, и выглядит крайне очаровательно. Он весь какой-то невероятно милый, тёплый и домашний; его безразмерная толстовка скрывает почти болезненную худобу, а в пронзительных глазах определённо искрит что-то демоническое. Когда он вот так расслабляется и отпускает себя, ему можно простить все косяки. Где-то внутри с облегчением выдыхает Соня, а Гнойный тихонько матерится на задворках сознания. Слава чувствует себя на удивление счастливым ебланом. — Нихуя ты не рэпер, ты самый обыкновенный обоссанный панк. — А сам-то? Будто ты в юности с панками по помойкам не лазал. — Это-то ты откуда знаешь? — Так я же твой самый преданный фанат, — улыбается Слава. — Я обязан знать о тебе всё. Мирон улыбается, качает головой. — Соня-Соня… Они молчат и медитативно дымят, а после скидывают окурки в переполненную пепельницу — несколько старых бычков срываются с насиженных мест и катятся по столу, а самый шустрый падает на пол. Славе всё равно. Мирон не морщится, когда чувствует чужую холодную ладонь на своей. Он на автомате сжимает её крепче, гладит большим пальцем по тыльной стороне, молчит, будто так и надо. Слава не понимает, правильно он делает или нет, не знает, чего вообще хочет добиться. Окси не помогает — он не выдёргивает руку, не приказывает остановиться и не призывает закончить начатое. Он, кажется, вообще не думает о том, как это выглядит со стороны, — просто его большой палец на автомате чертит круги по Славиной ладони. Они молчат непозволительно долго; Сонечкино сердце бьётся часто, то ли из-за принятой накануне водки с энергетиком, то ли от близости этого невозможного человека. — Ты меня любишь, да? — говорит, наконец, Окси. Нет смысла отрицать очевидное, думает он. И кивает. — Хуёво, — вздыхает Мирон. — Я не могу ответить тем же. В попытке сделать вид, что всё нормально, Слава кивает слишком быстро; он пытается вытащить ладонь, но этот изувер не пускает — переплетает их пальцы, будто имеет на это право после всего. — Хватит, — почти просит он. Просит, несмотря на то, что может спокойно вырвать руку и прекратить эту изощрённую пытку. — Слав… Я не умею любить, но ты мне нравишься. Мы можем просто спать, если тебя такое устроит. Нет, в этом он не будет советоваться с Сонечкой, ведь Сонечка — маленькая влюблённая дурочка. Связаться с ней — значит подписать себе смертный приговор, это Слава прекрасно понимает. Он не хочет быть одной из фанаток, которых этот дракон утаскивает ебать в пещеру; тем более, его пещера заслуживает лучшего. И, кажется, Мирон тоже это понимает. Они долго сидят, вглядываясь друг в друга, как в кривое зеркало, затем Слава аккуратно вытаскивает ладонь из чужой безвольно повисшей руки. Этот жест и есть лучший ответ на так и не заданный вопрос. Это они оба, вроде как, тоже понимают. — Ты, по-моему, коньяк предлагал. — Да, есть ещё вискарь. На твой выбор. — Давай тогда вискарь. Слава медленно поднимается со стула, стараясь начисто игнорировать тупую, ноющую боль в грудной клетке. Он знает — для счастья ему всего-то нужно перестать столько курить и влюбляться во всяких мудаков. Он достаёт из шкафа непочатую бутылку, но пальцы отказываются держать хрупкое стекло — виски выскальзывает из рук и медленно, будто в дешёвом фильме, падает на пол. Град осколков осыпает ноги. Липкая жижа растекается по ламинату. Слава в шоке. — Прости, — тихонько говорит он. — Теперь дома точно один коньяк. Мирон тушит очередную сигарету, поднимается с табуретки, подходит ближе, стараясь не наступить на стекло. Секунда — и он обнимает ничего не понимающего Славу, устраивает голову на его плече, вздыхает. — Это ты меня прости. Я не хочу тебя обманывать, обещать что-то, а потом не выполнять. Ты заслуживаешь лучшего, серьёзно. Он кивает, только потому что нужно кивнуть, и думает, что Окси, вообще-то, прав — он действительно заслуживает лучшего. Но что ему делать, если ему не нужно «лучшее», а нужен только этот невыносимый лысый мудила? Небо за окнами потихоньку светлеет; они сидят друг напротив друга и глушат коньяк. Это всё ещё похоже на стрёмный трип — ну, Мирон на Славиной микроскопической кухне. Только теперь дышать куда больнее, ведь он знает — он попал в замкнутую петлю, и этот чёртов трип не закончится никогда.