Kanpai.

***

Голоса за стенкой громкие и крикливые, чем-то смахивающие на вопли агрессивных морских чаек. Химчан машинально вслушивается в чужие разговоры: до него долетают лишь отдельные обрывки фраз вроде «приедем на место и разберёмся с Такахаси» и «этот ублюдок задолжал нам немаленькую сумму, как насчёт того, чтобы попробовать ему пригрозить». Ким невольно кривится, когда различает среди чужих низких баритонов знакомый голос Хироки, и, машинально встряхнув головой, идёт в комнату, осторожно удерживая на вытянутых руках поднос. Вещь, сделанная из красного дерева и украшенная затейливой резьбой, выглядит дорого и нарочито шикарно, и он едва сдерживается, чтобы со всей дури не долбануть его об пол вместе с посудой. Останавливает только то, что на звук моментально прибежит Ханами и в очередной раз начнёт причитать, что «молодой господин должен позвать её, если ему хочется чаю», и пытаться одновременно осмотреть его, вызвать врача и замести уродливые осколки. Химчан жмурится, стряхивая с себя наваждение, и заходит в спальню, плотно прикрыв за собой дверь. В отличие от остальных помещений, его комната не оборудована традиционными японскими дверями из дерева и бумаги, что в своё время изрядно выбесило Хироки, который кричал, что отец слишком много позволяет своему приёмному сыну. Глава семейства на это лишь хмыкнул и парировал, что обычаи обычаями, но мальчишка зрит в корень, потому что перед лицом настоящей опасности подобная защита больше смахивает на насмешку, нежели на спасение. Хироки, боящийся мужчину как огня, моментально прикусил язык, а Химчан в очередной раз подумал, что отчим, в принципе, не такой уж и отвратительный человек. Если, конечно, забыть про тот факт, что на его руках кровь сотен людей, и каждый день он с лёгкостью нарушает самые строгие законы. Отец Химчана был другим. Тихим, спокойным инженером среднего звена, который искренне любил свою жену, дочь и сына и мечтал, что в будущем они станут хорошими, добрыми и честными людьми, выбрав себе достойные профессии. Отца не стало из-за болезни, когда Киму было восемь лет, и почему-то прощание с ним он помнит очень смутно. В память врезалась лишь заплаканная, непривычно бледная мама, потерянная старшая сестра, крепко цепляющаяся за его руки и как заведённая шепчущая, что всё обязательно будет хорошо, а также сильный запах цветов и жжёного воска. И странное ощущение того, что больше уже ничего никогда не будет как прежде. Отец ушёл, забрав у них старую жизнь, заставив встретиться лицом к лицу с новой реальностью. Где мать познакомилась с Хироюки Миногава, Химчан не имел ни малейшего понятия. Такие люди, попав в Корею, как правило, обретались в дорогих хост-клубах и ресторанах, а госпожа Ким работала скромной медсестрой в одной из крупнейших муниципальных больниц Сеула. Она всегда была удивительно красивой женщиной, такой, какие обычно становятся актрисами, моделями или популярными певицами, поэтому было совсем неудивительно, что Миногава был околдован до такой степени, что предложил ей стать его законной супругой. Кореянка, вдова, да ещё и с двумя детьми — подобный вариант был попросту мезальянсом для главы клана якудза, да ещё и вдобавок обладающего таким влиянием и могуществом, но, кажется, Хироюки было абсолютно плевать. Суровый и прямолинейный, он обошёлся без излишних формальностей. Попросту пришёл к ним домой вместе с краснеющей и мнущейся матерью и без обиняков заявил, что в будущем станет их отчимом. Сестра моментально принялась рыдать, на что мужчина закатил глаза и твёрдым голосом добавил, что свадьба пройдёт в Токио, где они позже и останутся жить. — У меня есть сын от первого брака, его зовут Хироки, — сказал он по-корейски с едва уловимым акцентом. — Он сложный по характеру, и я сильно сомневаюсь, что вы с ним сможете дружить. Моя жена погибла около пяти лет назад, и после этого на него совсем нет управы. Может, Нахён сможет найти с ним общий язык. Не сможет, машинально подумал Химчан и заскользил взглядом по его мощному телу, скрытому пиджаком и чёрной рубашкой. Ткань плотно закрывала смугловатую кожу, но почему-то Ким твёрдо был уверен, что за ней прячутся татуировки. Яркие и затейливые, точь-в-точь, как на картинках из Интернета. Плакать и жаловаться на судьбу не было никакого смысла. Удивительно, но почему-то на душе не было ни боли, ни отчаяния, никаких сожалений или сумбурных раздумий. Как он переедет в Японию, откуда этот мужчина вообще взялся, почему от него исходит незримая мощная тёмная сила? Все эти вопросы мелькали в голове, будто падающие звёзды, и тут же пропадали, сменяясь холодным чувством меланхолии. — Вы хорошо говорите по-корейски. Откуда вы знаете наш язык? Хироюки слегка сощурил большие тёмные глаза и уставился на Кима в упор. Кожа невольно покрылась липкими мурашками: взгляд у мужчины был тяжёлый и обжигающий, будто проникающий под кожу и опаляющий внутренности ледяным пламенем. Люди с такими глазами обычно не работают учителями и продавцами мороженого, машинально подумал Химчан и посмотрел на него в ответ, упрямо не отводя взгляд. Глаза слезились, веки неприятно пощипывало, но почему-то Ким отчётливо понимал, что нужно продолжать смотреть. Как дрессировщик усмиряет хищника, выиграв с ним молчаливую битву, так и Хироюки никогда не сможет относиться с уважением к тому, кто посмел проявить слабость и отвести глаза. Что-то в лице мужчины изменилось, и он широко улыбнулся, обнажая белоснежные крепкие зубы. Взгляд наполнился чем-то таким, отчего дрожь унялась: кажется, испытание он прошёл. — Он мне нужен по работе, — насмешливым тоном ответил будущий отчим и протянул ему руку. Химчан ответил на рукопожатие и, помедлив, спросил: — А татуировки покажете? Глаза Хироюки слегка расширились, а улыбка стала шире. Он бросил быстрый взгляд на мать, которая что-то успокаивающе шептала зарёванной сестре, затем вновь развернулся к Киму и кивнул: — Обязательно. — Пальцы сжали его руку в стальной хватке, и Химчану стоило больших усилий, чтобы не поморщиться. — А если понравятся, можем сделать тебе похожие. Если, конечно, заслужишь. Мать никогда не говорила об этом открыто, но догадаться, что отчим занимается не самыми легальными вещами, было совсем несложно. В их огромном особняке постоянно толпились люди характерной наружности, Хироюки часто не было дома по ночам, а к матери, сестре и самому Химчану были приставлены молчаливые парни в чёрных костюмах, которые сопровождали их повсюду. Казалось бы, в токийской частной школе, куда отдали Кима, дети должны были удивляться тому, что рядом с одноклассником постоянно маячит какой-то угрюмый парень, но почему-то все молчали. Позже Химчан узнал, что все, включая преподавателей, знали, что в их учебном заведении учится приёмный сын могущественного якудза, именно поэтому с ним обращались максимально вежливо и обходительно. Его не травили, не обижали, но и не подпускали близко, боясь гнева влиятельного опекуна. И единственной компанией для Кима был Кёске, тот самый телохранитель, сын одного из подручных Хироюки и дочери крупного корейского мафиози. Кёске отлично говорил на двух языках, и именно благодаря ему Химчан достаточно быстро освоил японский язык. Учиться поначалу было сложно, но позже это стало чуть ли не единственной отдушиной. Потому что Химчан хотел связать свою жизнь с чем угодно, но только не с деятельностью клана Миногава. Отношения с отчимом у него всегда были странными. Хироюки был удивительно нежен и заботлив с матерью, вежлив с сестрой, которая всё-таки сумела переступить через себя и позже стала относиться к нему уважительно, а к Киму испытывал нечто, напоминающее отцовские чувства. Он никогда не давил на него, не навязывал ему свою волю и частенько, когда у него выдавалось свободное время, вызывал его к себе в кабинет, где обстоятельно расспрашивал о жизни. — Ты хочешь к нам присоединиться? — как-то спросил он Химчана, на что Ким честно ответил: — Нет. Я не создан для того, чем ты занимаешься. Гневливый и требующий к себе абсолютного уважения, ему Хироюки всегда позволял называть себя по имени и без уважительных суффиксов. Услышав его ответ, мужчина хмыкнул и, одёрнув на себе дорогую юката, спокойно ответил: — Это ты так думаешь. «Конечно, я так думаю, ведь твои дружки со шрамами и огромными татуировками по всему телу вызывают у меня блевотный рефлекс и желание держаться от вас, вашей наркоты, шлюх и перестрелок как можно дальше», — подумал Ким и открыл было рот, дабы выложить всю эту тираду отчиму. Но в этот момент Хироюки протянул ему бокал с виски и заговорил о том, что они с матерью собираются поехать на Окинаву, и дальнейшая беседа вылилась в обсуждение приготовлений и основных достопримечательностей южных островов. Позже Химчан не раз хотел спросить отчима, что же он всё-таки имел в виду, но почему-то всякий раз откладывал на потом, пока наконец не стало слишком поздно. Хироюки убили тёплым майским вечером, в тот момент, когда он приехал к старому партнёру по бизнесу, дабы обсудить с ним детали будущей сделки. Как оказалось, засада готовилась давно: сначала люди другого босса перебили всех в доме друга отчима, затаившись в огромном доме, и, когда Миногава подъехал к особняку, попросту застрелили его и нескольких охранников, притворившись прислугой. Как рассказывал потом Кёске, даже умирал мужчина так, как и полагается настоящему якудза: прежде, чем окончательно испустить дух, Хироюки схватился за выроненный одним из своих охранников кинжал, бросился на своих убийц, одного ранив, а троих — заколов насмерть. Это всё наверняка смахивало на сцену из какого-то остросюжетного аниме, отстранённо думал Химчан, слушая старого приятеля и ощущая, как нутро заполняется странным ноющим чувством. Этот мужчина никогда не пытался заменить ему отца и всегда держался от него на некотором расстоянии, прекрасно понимая, что Киму претит род его деятельности. Но почему-то горечь от его потери была мучительно сильной, и, стоя на его похоронах и слушая громкий голос Хироки, Химчан отчётливо понял, что за прожитые вместе годы отчим действительно стал для него близким человеком. Пусть не родным по крови, но тем, кто принял его в свой дом и сделал всё для того, чтобы он и его семья жили спокойно и без хлопот. После гибели Хироюки главой клана стал Хироки. С названным братом отношения у Химчана никогда не складывались: тот не демонстрировал открыто свои искренние эмоции, но Ким прекрасно понимал, что Хироки ревнует. Ревнует его отца, который уделяет бастардам слишком много внимания, ревнует мачеху, которая всеми силами старалась найти с ним общий язык и подарить ему как можно больше материнского тепла. Ревнует обслугу и других членов клана, которые, несмотря на статус приёмного сына, всегда относились к Химчану уважительно и называли его исключительно «мастером» или «юным господином». В чужих чёрных глазах Ким видел целый водоворот тёмных, старательно подавляемых эмоций: сначала ненависть, жгучую и тёмную, затем неприязнь, позже — ледяное равнодушие, сменившееся чем-то иным, странным и немного пугающим. Таким, от чего по коже невольно проходились мурашки, а внутренний голос настойчиво шептал, что он должен убраться из дома клана Миногава как можно дальше и быстрее. Но нельзя, по крайней мере, до выпускных экзаменов из университета. Хироюки был не просто хорошим мафиозным боссом, но и умным, прозорливым мужчиной. Он не питал иллюзий относительно отношений родного сына с приёмными детьми, поэтому в завещании чётко распорядился насчёт своей последней воли, обеспечив каждому хорошее будущее. Сестре Кима досталась неплохая сумма денег и квартира в Нью-Йорке, которой Миногава пользовался во время редких визитов в Штаты. Нуна к тому моменту уже успела окончить университет в Вашингтоне и выскочить замуж за представителя местной корейской диаспоры и совершенно не стремилась возвращаться обратно в Японию, будучи полностью довольной своей теперешней жизнью. Матери Хироюки оставил дом в Киото и солидное денежное содержание, и женщина уехала туда практически сразу после похорон, явно не желая оставаться в токийской резиденции, с которой было связано так много воспоминаний. Она звала Химчана с собой, опасаясь за его безопасность, на что Ким ответил отказом: впереди были выпускные экзамены на факультете искусств, и уезжать из Токио не было никакого резона. Осталось вытерпеть совсем немного. Несколько месяцев, и он окажется далеко от этого огромного вычурного дома, от внимательных цепких взглядов Хироки, от постоянного надзора его цепных псов и людей, которые видят его исключительно как «парня из клана Миногава». Может, он уедет обратно в Корею и попробует затеряться в родном Сеуле, может — отправится в Гонконг, куда его давно приглашал на работу в местный музыкальный театр преподаватель по вокалу. Главное, что у него есть свобода выбора, которую предоставил ему отчим, оставив ему часть своего состояния и лишив всяческих прав на наследование лидерства в клане. Химчан знает, что больше всего на свете Хироки боялся, что Хироюки оставит свой пост приёмному сыну, тем самым лишив его гордости и столь желанной и ожидаемой власти, и потому, когда адвокат семьи Миногава зачитывал вслух завещание, он попросту не смог сдержать облегчённого вздоха. Мне не нужно всё это дерьмо, взглядом пытался сказать ему Химчан. Мне претит вся эта грязь, пьяные шлюхи, кровавые ритуалы, страсть к насилию и демонстративному показу своего могущества. Единственное, что его всегда привлекало в культуре якудза, так это татуировки. Те самые, яркие и затейливые ирэдзуми, точь-в-точь как были на теле Хироюки. Алые хризантемы и хищная морда оскалившегося антрацитового дракона — Миногава показал ему их, как и обещал, и Ким до сих пор помнит то, насколько он был заворожён тонкой работой мастера и тем, насколько живыми и удивительно прекрасными смотрелись разноцветные чернила на чужой смуглой коже. Химчан так и не получил свои, потому что «не заслужил». Не примкнул к клану, отказался от права на власть и бесконечным разборкам предпочёл, как выражается Хироки, «пиликанье на своих балалайках». Ким не любит всё, что сказано с якудза, но почему-то подобные татуировки его завораживают. Это красиво. До такой степени, что ради этого стоит лишить собственную кожу её девственной чистоты. Раздаётся негромкий стук в дверь, и на пороге возникает Ханами. Она низко кланяется Киму и, мягко улыбнувшись, тихо говорит: — Юный мастер Миногава хочет видеть тебя, молодой хозяин. Нутро заполняется нарастающим чувством раздражения, и Ким отставляет в сторону чашку, не сдерживая недовольного вздоха. В последнее время названный брат вызывает его в кабинет по каким-то совершенно идиотским поводам. Например, в очередной раз проходится по тому, насколько глупо и бессмысленно то, чем занимается Химчан, и вновь и вновь пытается вывести его из душевного равновесия, всячески стараясь поддеть. Тем, что Ким практически никуда не выбирается из дома и что в столь зрелом возрасте он ни с кем не трахается, в том числе, ни с одной из проституток из кланового борделя, хотя те, по его мнению, предназначены исключительно для того, чтобы покорно раздвигать ноги, когда кому-то приспичит. Сам Хироки переспал практически с каждой женщиной из их окружения, о чём всегда рассказывает громко и с нескрываемой гордостью в голосе. — Дай угадаю, ему хочется обсудить со мной меню на ужин? — хмыкнув, спрашивает Химчан и поднимается с пола. — Или вместе спеть в караоке, как и положено любящим братьям? — Мастер Миногава хорошо относится к тебе, — успокаивающе говорит Ханами, и Химчан одёргивает ворот своей юката, медленно двигаясь в сторону двери. — Я предпочёл, чтобы он относился ко мне никак, — бормочет он себе под нос и натыкается на Кёске, который смотрит на него с нескрываемым сочувствием. — Хочешь, я зайду вместе с тобой? — спрашивает он, двигаясь позади Кима. Кёске передвигается абсолютно беззвучно, словно незримая тень, и Химчан невольно задаётся вопросом, насколько бесшумен он, когда убивает. Старый приятель знает, что Ким не слишком любит хоть как-то соприкасаться с тёмной стороной их реалий, поэтому никогда не рассказывает о том, чем обычно занимаются члены клана помимо охраны вышестоящих особ, но Химчан прекрасно знает, что представители семьи Кёске, рода Касигава, всегда были известны искусным владением клинком и умением с лёгкостью свернуть противнику шею голыми руками. Они доходят до сёдзи, ведущей в кабинет Хироки, и сердце Кима в очередной раз неприятно сжимается. Он не любит заходить в эту комнату, просторную и обставленную дорогой мебелью в традиционном стиле, когда-то принадлежащую Хироюки и отличавшуюся аскетичностью и простотой интерьера. Химчан приходил сюда, когда отчим в очередной раз вызывал его по какому-нибудь незначительному поводу, и сидел там до ночи, ведя неторопливые беседы и выпивая немного любимого виски Хироюки. Он никогда не был фанатом алкоголя, но этот напиток, крепкий и изысканный, ему нравился. Он будто был отражением самой сущности мужчины: крепкий, выдержанный и благородный. Ким машинально думает, что не прикасался к виски с самого дня похорон, когда он опрокинул последнюю рюмку, как дань памяти почившему якудза. После смерти Хироюки кабинет практически сразу занял Хироки, переделав её начисто, практически до самого фундамента. Комната стала значительно шикарнее и, как выразился один из громил Миногава, «солиднее», но Кима невольно передёргивало, когда он оказывался внутри и видел всю эту нарочитую роскошь. Казалось, новый глава клана хотел как можно скорее изгнать из помещения дух старого владельца, пропитав кабинет собственной навязчивой липкой аурой и сделав свои новые владения наименее похожими на комнату прежнего хозяина. Ким встряхивает головой, пытаясь справиться с наваждением, и, осторожно постучавшись, заходит внутрь. — Вы меня звали, молодой господин? — спрашивает он, стараясь как можно сильнее скрыть сочащуюся в голосе издёвку. Хироки стоит у стола и, нахмурившись, листает какие-то бумаги. Взгляд Химчана цепляется за его внушительную плечистую фигуру, скрытую роскошной антрацитовой юката, за татуированные руки, за пальцы, унизанные дорогими перстнями с натуральными камнями, за сильные ноги. Кому-то Хироки наверняка может показаться внушительным и привлекательным, но Химчан отстранёно думает, что всё это — лишь внешний фасад, призванный скрыть его настоящую, неуверенную и неприятную сущность. Бриллианты, элитный шёлк и яркая раскраска — какой в этом толк, когда под маской сокола скрывается трусливый павлин? Хироки кладёт бумаги на стол и наконец-то обращает свой взгляд на Химчана. Ким не сомневается, что весь этот спектакль с документами был исполнен лишь для того, чтобы в очередной раз показать ему свою значимость и власть. — Сколько раз я просил тебя не паясничать и не называть меня так? — кривится брат, и Химчан, поклонившись, пожимает плечами. — Я лишь следую правилам этикета и оказываю должные почести уважаемому главе клана, — парирует он. Свободный ворот юката от поклона обнажает грудь, и Ким машинально поправляет одежду, замечая на себе внимательный, цепкий взгляд Хироки. — Тебе идёт юката, — внезапно говорит он и отворачивается. — Удивительно, если учесть, что ты гайдзин и должен смотреться в подобной изысканной вещи глупо и нелепо. Сделать комплимент и тут же сказать какую-нибудь феерическую гадость, это предсказуемо и совершенно в духе сводного брата, с лёгким отвращением думает Химчан и широко улыбается в ответ. От взгляда Хироки по коже проходится крупная дрожь, и Ким напоминает себе, что осталось совсем немного, и он окажется от него так далеко, как только возможно. Там, где можно носить родной ханбок и не слышать унизительных язвительных комментариев. — Зачем ты меня сюда позвал? — спрашивает он, и Хироки, помолчав, разворачивается к нему. — У нас тут происходит небольшая делёжка территории, — нехотя говорит он. — С корейцами. Есть тут одна банда сраных гайдзинов, которая смеет качать права и пытаться что-то с нас требовать, и это действительно бесит. Наши люди сейчас как разбираются с этим, но возникли некоторые накладки… Короче, тебе следует некоторое время быть как можно более осмотрительным. Вчера Кота нашёл Макото и Така, зарубленными прямо возле бара, где они обычно прохлаждались после заданий. Так что постарайся некоторое время вообще не высовываться из дома, окей? Даже в сопровождении Кисы. Хироки прекрасно знает, что телохранителя Химчана зовут Кёске, он учился с ним в одной начальной школе и вместе занимался в секции кэндо, но продолжает делать вид, будто понятия не имеет, кто он такой и чем примечателен. Внутри Кима поднимается тёмная удушливая волна, и он, не сдержавшись, громко хмыкает: — Надо же, какая трогательная забота! Как же здорово, что ты обо мне так печёшься, мой дорогой брат! А главное, абсолютно бескорыстно и от чистого сердца! Хироки багровеет, и Ким ухмыляется. Брат уверен, что Химчан понятия не имеет о некоторых особых условиях завещания Хироюки, но адвокат клана Миногава, пожилой и повидавший многое Акаши, всегда относился к Химчану с особенной теплотой и, выпив после похорон лишнего, рассказал ему о некоторых тонкостях составленного документа. Если с ним, его матерью и сестрой что-то случится, то есть, они умрут не естественной смертью, то Хироки автоматически потеряет всё. Статус, титул, деньги, родовое гнездо — всё перейдёт во владения совершенно посторонних людей. Химчан прекрасно понимает, что сводный брат скорее разобьёт к чертям свою коллекцию элитных автомобилей, нежели позволит низменным мстительным инстинктам взять своё и навредить навязанным родственникам. — Идиот! — рычит Хироки и подходит ближе, так, что Ким может почувствовать исходящий от него сильный запах дорогого одеколона. — Да и куда тебе нужно особо ездить? В свой дурацкий университет, пиликать на скрипочках или чем ты там занимаешься? Разве у тебя есть хоть какое-то подобие личной жизни? Или ты решил записаться в пидорасы и подставить свою задницу Кёске? Удивительно, но на этот раз он произносит его имя правильно. Хироки выглядит пугающим и каким-то безумным, и Ким, подавшись вперёд, толкает его руками в грудь. Миногава пятится назад, и Химчан поправляет сползшую с плеч юката и, с трудом восстановив сбившееся от ярости дыхание, говорит: — Хочешь сказать, у тебя есть личная жизнь? Да ты только и делаешь, что ебёшь девушек из клановых борделей, одну за другой! Ты никогда не думал о том, что, может, стоит завести нормальные отношения? Найти себе жену или попросту девушку? Пусть это будет сделать непросто, но среди членов клана есть немало тех, у кого есть дочери, которые в курсе вашей деятельности, и наверняка… Хироки не дослушивает его, запрокинув голову и принимаясь громко смеяться. Он качает головой и, скрестив руки на груди, смотрит на Кима издевательским снисходительным взглядом. — Ты серьёзно говоришь мне сейчас весь этот бред? Про отношения, стабильность и так далее? Может, ты мне ещё прочитаешь лекцию про любовь? Привязанности, нежность и прочую чушь? Он цокает языком и снова делает шаг к Химчану. Его густо намазанные гелем и уложенные в причёску волосы выглядят омерзительно блестящими и неестественными, и Ким едва сдерживается, чтобы не дёрнуть его за липкие пряди. — Мой отец был подвержен всем этим глупостям, и что вышло? — спрашивает его Хироки и, не дождавшись ответа, отвечает: — Его больше нет. А всё потому, что он вёл себя как тюфяк. Цеплялся за своих друзей, старался всячески им помочь, что-то говорил про узы и семью… Якудза не имеют права на слабости. Якудза не любят, якудза не заботятся, якудза никем не дорожат. Это и есть их истинная сила, понимаешь, гайдзин? И я собираюсь придерживаться этого принципа, чтобы править кланом так долго, как это только возможно. Мне не нужна жена, разве что, позже, и только ради наследника. Главное, чтобы она родила мне сына, крепкого, умного и хорошего, достойного того, чтобы унаследовать дело своего отца. «Это не твоё дело, это то, что создал Хироюки, а ты — лишь его бледная тень, способная лишь нести какой-то напыщенный бред», — думает про себя Химчан, но ничего не говорит в ответ, потому что нет никакого желания выслушивать повторные отповеди этого ублюдка. Сводный брат, видимо, принимает его молчание за моральное поражение, поэтому хмыкает и вновь отворачивается, демонстративно принимаясь копаться в бумагах. — Если это то, что ты хотел мне сказать, то я пойду, — нарушает молчание Химчан и разворачивается к сёдзи. Он не оборачивается, но чувствует на себе внимательный, оценивающий взгляд Хироки на своей спине, отчего вновь возникает настойчивое желание хорошенько проблеваться. Он выходит прочь из помещения и оглядывается: Кёске на месте нет. Наверняка клеится к новенькой хорошенькой горничной, которую недавно взяла на работу Ханами, вяло думает Ким и машинально кивает подошедшему громиле Хироки. Как его зовут, он уже не помнит, то ли Минато, то ли Микото, какое-то имя на «м». — Кёске-сан просил передать, что ему нужно было отлучиться для разговора с отцом, — говорит парень и низко кланяется. — Прошу, позвольте мне проводить вас до ваших покоев. — Не стоит, — меньше всего на свете Киму сейчас нужно общество надзирателя, поэтому он отрицательно качает головой, навешивая на лицо фальшивую приветливую улыбку. — Я пойду в свою комнату и немного позанимаюсь перед предстоящими экзаменами. — Но босс велел мне… — заводит было тот и внезапно осекается, видимо, поняв, что ляпнул лишнего. Сердце пропускает удар, и Химчан понимает: всё это не какая-то совокупность случайностей. Этот чёртов ублюдок — шестёрка сводного брата, который должен стать заменой его верному другу и преданному телохранителю. Кёске попытаются убрать от него как можно дальше, взамен приставив к нему шавку Хироки, который будет отслеживать каждый его шаг, рассказывать о любом его телодвижении и всячески пытаться его проконтролировать. Горло невольно сжимается от подступающей нарастающей ярости, и Химчан сипло выплёвывает, пристально глядя моментально застывшему парню прямо в глаза: — Пошёл к чёрту! И обязательно передай своему боссу, чтобы завязывал со своими убогими интрижками и убрался от меня и моей жизни к хуям. Где Кёске? — Я не знаю, — растерянно бормочет тот, и ярость немного отступает. Этот парень ещё совсем юный и желторотый, явно не имеющий никакого понятия о том, как должен вести себя правильный якудза. — Хироки-сама ничего мне не сказал, только велел везде сопровождать вас. Он… Химчан не дослушивает его и, резко развернувшись, идёт по коридору прочь от кабинета Хироки. Парень что-то кричит ему вслед, но Ким не обращает на него никакого внимания. Нутро клокочет от нарастающей злобы и обиды, он едва сдерживается, чтобы не развернуться и, бросившись к брату, высказать ему всё, что он о нём думает. Насколько он мерзкая, похотливая двуличная сволочь, который способен лишь на такие убогие и низкие интриги в попытках навязать ему власть... Он доходит до комнаты и резко захлопывает дверь с громким треском. Ким прислоняется к стенке, тяжело дыша, пытаясь хоть как-то совладать с переполняющими его эмоциями. Взгляд падает на стол, и злоба начинает утихать: Ханами, видимо, предвидя, что он вернётся не в самом хорошем расположении духа, заваривает ему любимый чай с жасмином и приносит большую тарелку со свежеиспечённым имбирным печением. Химчан отталкивается от стенки и делает шаг в сторону стола, делая глубокий вдох и чувствуя, как огонь в душе постепенно угасает. Осталось потерпеть совсем чуть-чуть. Пара месяцев — и он окажется далеко от чёртового мира якудза и их идиотских распрей и стычек. А пока можно выпить чашку прекрасного чая, съесть несколько печенюшек и попытаться расслабиться. А после - достать гитару и порепетировать, ибо до зачёта по музыкальной импровизации остались считанные недели… Раздаётся громкая трель звонка, и Химчан останавливается. На прикроватной тумбочке продолжает заливаться телефон, и Ким, тяжело вздохнув, идёт в сторону источника звука. Он смотрит на экран и замирает: номер незнакомый. Нутро наполняется странным неприятным предчувствием, и Химчан медленно нажимает на зелёный значок, поднося смартфон к уху: — Алло? — Это я. Он слышит знакомый голос и не сдерживает облегчённого вздоха: — Кёске? Слава Богу, как хорошо, что ты сам мне позвонил! Они что, отобрали у тебя старый телефон? Этот ублюдок Хироки пытался приставить ко мне свою шестёрку, но я послал его к чертям. Где ты сейчас? — Я стою у ворот особняка, — голос Кёске хриплый и какой-то напряжённый. — Ты не мог бы, пожалуйста, выйти сюда как можно скорее? Мне надо поговорить с тобой о кое-чём важном. Неприятное предчувствие усиливается, и Ким, поколебавшись, бормочет: — Ладно. Но что всё-таки?.. В трубке раздаются громкие гудки. Кёске ведёт себя странно и непривычно, думает Ким и, бросив телефон на кровать, спешит прочь из комнаты. Он выбегает из дома, на ходу натягивая на плечи сползающую юката. Ханами что-то кричит ему из открытого окна, но Ким её не слушает. Он быстрым шагом подходит к воротам и, открыв дверь электронным ключом, выходит на улицу, озираясь. — Кёске, — громким полушёпотом зовёт он. — Кёске, ты где? Он замечает знакомую плечистую фигуру в чёрном костюме, которая стоит спиной к нему у большой чёрной машины. Из груди невольно вырывается облегчённый вздох, и Химчан делает шаг вперёд. — Эй, что ты молчишь? О чём ты хотел поговорить, неужели тебя и впрямь отстраняют и убирают от меня? Что ты молчишь, Кёске, чёрт тебя дери? — Химчан! — раздаётся за спиной знакомый голос. Сердце невольно пропускает удар, и Ким круто оборачивается. — Кёске? — глупо спрашивает он, растерянно глядя на бегущего к нему со всех ног якудза. — Но, как… Что ты… Касигава выхватывает из кобуры пистолет, и в этот самый момент раздаётся выстрел. Кёске издаёт сдавленный всхлип и оседает на землю, будто подкошенный. Химчан хочет закричать, но звук не идёт из горла, и получается лишь тихий хрип. Кто-то резко хватает его за руки и тянет назад, прямо к чьей-то крепкой груди. — Он у меня, — слышит он хрипловатый голос. — Да, понял, везу, пока не спохватились. Химчан чувствует резкую боль в области шеи и, прежде, чем окончательно потерять сознание, открывает рот, отчаянно крича. Последняя мысль, что успевает промелькнуть в его голове прежде, чем сознание погружается в темноту, — голос незнакомца был действительно до безумия похож на тембр Кёске, но если бы Химчан был бы чуть внимательнее и менее взбудораженным, то он, будущий музыкант с идеальным слухом, мог эту разницу прекрасно уловить. И что последние слова похититель сказал на корейском. Чистом и без малейшего намёка на акцент.

***

Первое, что видит Химчан, когда с трудом открывает глаза, это огромное изображение алого дракона на потолке. Хищная мифическая тварь изображена на редкость искусно и детально, и на мгновение Киму мерещится, что рептилия скалится в его сторону острыми белыми зубами, угрожающе глядя на него большими золотистыми глазами. Он издаёт глухой стон и пытается приподняться. Тело дрожит, будто желе, голова кружится, будто он прямо сейчас делает кульбит на американских горках, а к горлу подкатывает тошнота. — О, он очнулся, — раздаётся откуда-то сбоку хрипловатый мужской голос. Химчан вздрагивает и резко подаётся вперёд. Тошнота усиливается, и он закашливается, прижимая руки ко рту. Кто-то заботливо подсовывает ему пустое жестяное ведро, и Кима выворачивает наизнанку. — Такие последствия часто бывают после удара током, — слышит он знакомый баритон. В голове моментально вспыхивают яркие картинки из недавних событий, и Химчан вскрикивает, едва не роняя ведро на пол: — Ты! Сука, это ты притворялся Кёске? У него отбирают ведро, и Ким, оперевшись на руки, разворачивается в сторону говоривших. Он находится в большой, просторной комнате. Помещение обставлено в традиционном японском стиле: котацу, небольшая тумбочка, над которой висит дорогой телевизор с широким экраном, несколько больших фарфоровых ваз и стены, украшенные росписью. Перед ним на футоне сидят двое: худощавый парень с блестящими, выкрашенными в рыжеватый оттенок волосами, и шатен с правильными, излишне привлекательным чертами лица и пухлыми губами. Оба смотрят на Химчана с нескрываемым интересом и любопытством, и шатен, поставив на пол ведро, кивает и насмешливо улыбается: — Я, я. Что, понравилось моё умение копировать голоса? Я почти месяц тренировался изображать твоего дружка так, чтобы не подкопаться, и, как видишь, у меня отлично получилось! — Сучий ублюдок, — выплёвывает Ким и осекается, когда понимает, что что-то тут не так. Правильно истолковав его изумление, другой парень вздыхает и спокойно говорит: — Да, мы говорим на корейском. А знаешь, почему? Потому что мы оба корейцы. Хотя этот мудак порой делает такие орфографические и смысловые ошибки, что я начинаю подозревать, что он насчёт этого пиздит. — Надо позвать хёна, — внезапно говорит второй парень и кивает в сторону Химчана. — Он велел сообщить ему, когда он придёт в себя. Как думаешь, он доковыляет сам до его кабинета, а, Ёнджэ? — Не думаю, Дэхён, — отвечает тот, которого, видимо, зовут Ёнджэ. — Ты слишком сильно приложил его током. Если он наблюёт в коридоре и вырубится там же, лидер будет очень недоволен. Он толкает смазливого в бок и командным тоном велит: — Иди быстрее и захвати заодно ведро с блевотиной. А то оно уже начинает пованивать. — Мерзость, — кривится Дэхён, но подчиняется. Химчан молча наблюдает за тем, как он легко поднимается с футона и плавно идёт в сторону сёдзи. Его движения нарочито расслабленные, но в то же время выверенные до мелочей. Такие, словно стоит ему лишь шевельнуться — сломает парочку костей. А вот второй выглядит более слабым и безобидным. Будто подслушав его мысли, Ёнджэ скрещивает руки на груди и тихо, но твёрдо говорит: — Даже и не думай. Если попытаешься напасть, то я сразу же тебя вырублю. А если ты обладаешь какими-то потрясающими скрытыми навыками ближнего боя и тебе удастся меня одолеть, то тебя точно добьют Чоноп и Чунхон. Оба выглядят безобидными солнечными зайчиками, но при желании порвут любого на мелкие кусочки. — У вас что тут, сборище иммигрантов? — несмотря на то, что Ю говорит спокойно и с некоторой долей доброжелательности, Химчан сразу понимает, что он совсем не шутит. Внутренности скручивает от подступившего страха, но Ким старательно скалится, всеми силами пытаясь выглядеть максимально уверенно и нагло. — Какого хуя вы меня сюда притащили? Если вам нужен был глава клана, то вы крупно налажали. Я — приёмный, и, хоть у меня есть вторая фамилия и Хироюки меня и признал, я не имею никакого отношения к их делам! Музыкой я занимаюсь, понимаете? Пиликаю на скрипочках и играю на пианино, как вы у себя выражаетесь! Так что толку от меня нет никакого, и если вы хотите срубить выкуп, то тут, наверное, и может что-то обломиться. Конечно, может, ведь Хироки он нужен живым и невредимым, но лучше, чтобы эти бандиты не имели об этом ни малейшего понятия. Ёнджэ открывает было рот, чтобы что-то ответить, но в этот самый момент раздаётся тихий скрип, и сёдзи начинают медленно двигаться в сторону. Парень моментально подскакивает и делает низкий поклон. Химчан усаживается на свой футон, морщась от резкой боли в мышцах и во все глаза разглядывает вошедших. Их оказывается двое. Уже знакомый ему Дэхён, который держится позади второго, высокого худощавого молодого мужчины, одетого в свободную юката. Незнакомец по виду кажется ровесником Химчана, может быть, чуть старше. У него сильные, волевые черты лица, отросшие чёрные волосы, смуглая кожа и внимательные глаза, которые смотрят на Кима так, что по телу проходится липкая дрожь. От вошедшего исходит такая внутренняя сила и мощь, что-то тёмное, животное и какое-то демоническое, что Химчан сглатывает и чувствует себя слабым и ничтожным под взглядом чужих красиво очерченных глаз. Вот он, тот самый лидер, который выглядит так, будто в любой момент готов сорваться с места и парой лёгких движений свернуть ему шею голыми руками. — Ёнгук-хён… — начинает было Ёнджэ, но человек его прерывает: — Оставьте нас. Тот моментально кивает и стремительно срывается с места. Он хватает за руку Дэхёна, и они практически бесшумно исчезают за сёдзи, плотно прикрыв за собой тонкие створки. — Ёнгук, значит, — хмыкает Ким и старательно улыбается, уверенно заглядывая в чужие глаза. — Ты и есть воспитатель в местной корейской диаспоре, так? Решил позвать на огонёк, чтобы вместе поесть кимчи и послушать какую-нибудь смазливую педиковатую группу? Главное, не показывать этому ублюдку, что в реальности ему действительно страшно. Ёнгук окидывает его с ног до головы внимательным, цепким взглядом, точь-в-точь, как это порой украдкой делает Хироки. Только если от взглядов названного брата Химчану становится на редкость мерзко и неуютно, то от того, что этот парень не сводит с него глаза, его будто окатывают ушатом горячей воды. Внезапно Ёнгук делает несколько широких шагов в его сторону, и, прежде чем Химчан успевает осознать происходящее, оказывается сидящим на его футоне. Сильные пальцы хватают его за подбородок, разворачивая к себе. Второй рукой Ёнгук дёргает пояс юката, так, что тонкий шёлк спадает с плеч, и Ким остаётся полуобнажённым. Это какое-то форменное безумие. Чёрные глаза Ёнгука смотрят на него в упор, затем взгляд опускается ниже, скользя по плечам, груди и напряжённому животу. Во рту невольно пересыхает, а сердце Кима бьётся быстро-быстро, будто вот-вот прорвёт кожу и ткани и вырвется из груди. — Что ты… — начинает было Химчан, но захлёбывается воздухом, когда Ёнгук проводит кончиком пальца по его губам. Он слегка щурится и внезапно усмехается. — Красивая сучка, — хрипло выдыхает он, и Кима буквально ведёт от звука его низкого голоса. — Не зря этот сучий японец так сильно хочет тебе присунуть. Будь ты женщиной, я бы и сам тебя трахнул. — Он скользит ладонью по груди Кима, задевая напряжённые соски. — Смазливый и дерзкий, а кожа мягкая, как у девственницы на выданье. Интересно, Хироки-сан заставляет тебя носить юката потому, что тайком дрочит по ночам на твой образ в этом порнографическом шёлковом дерьмище? У Химчана голова идёт кругом от его слов, и он встряхивает головой, силясь справиться с накатившей слабостью. Он с силой пихает Ёнгука ладонью в грудь, стараясь высвободиться из его стальной хватки, но бесполезно: тот продолжает сжимать его запястье сильными длинными пальцами. — Что за хуйню ты плетёшь? — сипит он, едва сдерживаясь, чтобы не плюнуть этому ублюдку в лицо. Ёнгук не похож на канонического красавчика, но есть в нём что-то безумно привлекательное. В широком вороте юката виднеются очертания огромных ярких татуировок, и Ким ловит себя на том, что тщетно пытается разглядеть, что же изображено на чужой смуглой коже. — Отпусти меня, — он пытается говорить как можно твёрже и снова дёргается назад. — О чём ты вообще говоришь? И какого хера вы вообще меня схватили? Кто вы такие и что вам от меня нужно?! — О, неужели Хироки тебе о нас не рассказывал? — Ёнгук издевательски щурится и, выпустив руку Химчана, широко улыбается. — Я искренне надеялся, что он и дня не может провести, чтобы не попытаться опустить «сучьих корейцев», что переходят ему дорогу. Он ведь должен был тебе о нас рассказать, давай же, подтверди, не разочаровывай дядюшку Бан Ёнгука! Так, значит, его фамилия Бан. В голове возникает образ озлобленного, напряжённого Хироки, который буквально давится своей яростью и ненавистью, говоря о своих конкурентах, и Ким замирает, потрясённый внезапной догадкой. Те самые корейцы, которые уже убили нескольких его людей и готовились напасть снова. Те самые, от кого его должны были защитить и уберечь, но ничего не вышло, потому что Ким с лёгкостью попался в чужую ловко организованную ловушку. Хироки говорил, что они уже устранили несколько его лучших людей, и горло сковывает ледяная хватка ужаса, когда Химчан понимает, что его в любую минуту могут убить, как представителя вражеского клана. — Откуда вы знали про Кёске? — полушёпотом спрашивает он. Вопросов великое множество, но Химчана хватает лишь на один, дурацкий, но почему-то слишком любопытный. Взгляд Ёнгука, тяжёлый и какой-то демонический, лишает его силы воли и способности связно мыслить, но Ким упорно продолжает смотреть на него в ответ, понимая, что тут, как с Хироюки, стоит лишь отвернуться, как ты проиграл. Дикие звери не прощают слабости и неуверенности. Почуяв её, они тут же сжирают слабую жертву без всякой жалости. — О, всё куда проще, Химчан, — Бан произносит его имя насмешливо и тягуче, будто пробуя его на вкус. — Подобраться к Хироки и приставить к нему нашего хитрого и весьма искусного шпиона было проще, чем ты думаешь. Это напыщенное ничтожество и в подмётки не годится своему отцу, который был докой в своём деле. Думаю, ты знаешь это и без меня. Это точно, мысленно соглашается Ким, но продолжает молчать, глядя на Ёнгука не мигая. Тот в ответ широко скалится и вновь тянется, кладя руку ему на плечо. — Собрать информацию было совсем просто. То, что Хироки в свободное время ездит в бордель, было известно всем и каждому. Но вот то, что красивым девочкам он предпочитает гибких темноволосых мальчиков, стало для меня большой неожиданностью. Мальчики умеют держать язык за зубами, но пара хрустких купюр и хорошая угроза в придачу — и вот они уже рассказывают постыдные тайны твоего брата, — рука Ёнгука опускается ниже и очерчивает контур его ключиц. — Например, что, кончая, он всегда стонет: «Сучий ублюдок Ким Химчан». Киму кажется, будто его огрели по голове чем-то тяжёлым. Хочется закричать в голос, что всё это неправда, что Хироки не испытывает к нему ничего подобного, но сразу же вспоминаются его взгляды, жаждущие, раздевающие, ласкающие, и становится понятно, что Ёнгук не лжёт. — Главный постыдный секрет мерзкого мальчика Хироки: больше всего на свете он хочет засадить своему сводному брату Химчану. Мужчине, да к тому же корейцу, что наверняка просто выводит его из себя. Об этом никому не расскажешь, потому что его собственные люди его не любят и только и ждут его оплошности, чтобы вцепиться в него зубами. А тут такая внезапность: смазливый мальчик, член клана и родственник, хоть и не кровный! Мне стало его даже жалко, хотя, честно говоря, я его понимаю. — Бан наклоняется ниже и выдыхает прямо в его пересохшие губы: — Ты, сука, действительно, дьявольски соблазнителен. И, кажется, сам не понимаешь, насколько. Если бы я был таким же тупым педиковатым уёбком, как Хироки, то тоже бы повёлся. Сука, хочет сказать Химчан, но слова не идут из горла. Ёнгук отстраняется и спокойно продолжает: — А дальше оставалось лишь узнать о тебе как можно больше информации, чтобы использовать в качестве наживки. Потому что Хироки явно не захочет потерять свою любимую фантазию для дрочки, да и ещё приёмного сына покойного Хироюки в придачу. Клан Миногава уже наверняка разрабатывает план твоего спасения, но я отдам тебя обратно лишь за крупную сумму и интересующий нас объект, — Ёнгук кривится. — Этот ублюдок посягнул на нашу территорию, и я не собираюсь спускать ему это с рук. — И поэтому этот Дэхён прикинулся Кёске, — выдавливает из себя Химчан, и Бан кивает. — Когда наш информатор изучал твою подноготную, он был удивлён, насколько там всё скучно. Никакого желания участвовать в делах клана, никаких криминальных историй, только частная школа, оконченная с отличием, музыкальный факультет крупного университета и, главное, никаких связей. Только старая служанка Ханами и добрый приятель Кёске, который по совместительству выполняет функцию твоего цепного пса. Скажи, ты с ним, случайно, не спишь? Это было бы лучшей местью твоему дорогому названному брату! — Сука, — не выдержав, шипит Химчан и, подавшись вперёд, бьёт Бана в челюсть. Тот, явно не ожидавший от деморализованной жертвы такого поведения, не успевает увернуться и смотрит на него расширившимися глазами, а Ким, не в силах справиться с подступающей истерикой, кричит: — Почему вы, суки, всегда всё связываете с сексом?! Потому что в вашей сраной системе ценностей нет места нормальным вещам? Любви, дружбе и преданности?! Он был единственным моим близким человеком, понимаешь? А ты и твои сучьи дружки его убили! Убили, сука! Ненавижу вас всех, жестоких ублюдков! Только и думаете, что о своей власти, бабле и возможности сделать кому-нибудь плохо! Тупые безмозглые животные! Он замахивается и снова бьёт. На этот раз Ёнгук реагирует моментально, перехватывая его кулак и сжимая до боли. Тело слабое и плохо слушается из-за недавнего удара шокером, но злоба и отчаяние придают ему силы, и Ким продолжает с удвоенной силой нападать на Бана, опрокидывая его на спину. Ёнгук ловко выкручивает ему руку и садится на футон, тяжело дыша. Сёдзи резко открываются, и на пороге возникают растрёпанные Дэхён и Ёнджэ, а также ещё двое незнакомых Химчану парней. Один, высокий и худой, на ходу вытаскивает из ножен меч и наставляет его на Кима, а второй, с синими волосами, густо покрытый многочисленными татуировками, окидывает его и Бана внимательным взглядом, затем кладёт руку на плечо высокому и успокаивающе говорит: — Тише, тише, Чунхон-а, босс тут уже разобрался. Ёнгук-хён, у вас тут всё хорошо? — Всё нормально, Чоноп, — отвечает Бан и сплёвывает с разбитых губ выступившую кровь. — Просто корейская принцесса оказалась с характером. — Думаешь, ты обидишь меня, если сравнишь с какой-то неженкой? — хочется реветь в голос, но Химчан истерично смеётся и вновь пытается вырваться, лягнув Бана ногой. — Сука, да не дождёшься. И никакого бабла за меня ты от Хироки не получишь, так что можешь просто перерезать мне горло и жить счастливо! Давай же, тебе это раз плюнуть! Бан выпускает его руку из стальной хватки, и Химчан оседает на кровать, морщась от боли в запястье. Юката в очередной раз спадает в плеч, отчего Ким остаётся практически по пояс обнажённым. Ёнгук окидывает его внимательным, тяжёлым взглядом, затем, хмыкнув, поднимается с кровати. — Ты намного ценнее, чем думаешь, Химчан, — от того, что он так запросто обращается к нему по имени, по коже невольно пробегает крупная дрожь. — Эй, вы, — он поворачивается к застывшим подчинённым и стальным голосом говорит: — Обеспечьте его всем необходимым, чтобы ему было максимально комфортно здесь находиться. Можете выводить его прогуляться во внутренний двор, главное, ни в коем случае не давайте ему сбежать. За него отвечаете головой. Вы меня поняли? Они практически синхронно кивают. Если бы не весь ужас и напряжённость происходящего, то Химчан, возможно, нашёл это даже забавным. Опасные якудза, бандиты с оружием наперевес, выглядят сейчас, как птенцы, выстроившиеся перед строгим папой-птицей и ждущих от него дальнейших указаний и поручений. Ёнгук бросает на него ещё один внимательный взгляд и, одёрнув на себе юката, молча идёт в сторону выхода. Следом за ним, сорвавшись с места, спешат Чунхон и Ёнджэ, видимо, чтобы за что-то отчитаться. В помещении остаются Химчан, Дэхён и тот, кого назвали Чонопом. Ким опускается на футон и закрывает глаза, ощущая накатывающую усталость и липкое, отвратительное чувство беспомощности. Бежать нет никакого смысла, впрочем, желания тоже, и Химчан вяло думает о том, что надо просто постараться успокоиться и ждать. Чего ждать, он пока не имеет ни малейшего понятия. — Хочешь есть? — раздаётся громкий голос Дэхёна. Ким приоткрывает глаза и видит, что его надзиратель смотрит на него спокойно и даже как-то доброжелательно. — Принести тебе чего-нибудь? От удара тока разыгрывается нехилый аппетит, по себе знаю. Ты сам долбанул меня шокером, а теперь изображаешь из себя заботливую няньку, хочет огрызнуться Химчан, но ссориться и спорить нет никаких сил. Он выдавливает из себя нечто невразумительное, и Дэхён непонимающе хмурит брови. — А выпить что-нибудь? — внезапно спрашивает Чоноп и улыбается. У него мягкая и какая-то растерянная улыбка, абсолютно невинная, что совершенно не вяжется с его мощным телом с проступающими сквозь тонкую шёлковую ткань мышцами и огромными замысловатыми татуировками, что видны сквозь закатанные рукава и широкий вырез юката. — Да, — неожиданно для самого себя говорит Ким. — Хочу. — Водку, саке, может, соджу? — деловитым тоном интересуется Чоноп. Почему-то перед глазами возникает образ отчима, спокойного, уверенного в себе и излучающего внутреннюю силу и надёжность, и Ким, проглотив комок в горле, отвечает: — Виски. — Виски? — переспрашивает Дэхён. — Какой? У нас есть «Джек Дэниэлс», «Джонни Уокер», есть… — «Ямазаки», — последний раз он пил этот напиток на поминках отчима, а после — почему-то совсем не хотелось. Будто магия напитка пропала вместе с его кончиной, уйдя следом за ним туда, за тёмную широкую черту. Чоноп и Дэхён переглядываются, и первый медленно переспрашивает: — «Ямазаки»? Странный выбор, нетипичный для якудза. Обычно все предпочитают шотландские сорта или, на худой конец, американские. «Потому что я не якудза и никогда не был частью вашего мерзкого грязного мирка», — думает Ким, но почему-то сразу же вспоминает Хироюки, опасного, жестокого преступника, наливающего золотистую жидкость в дорогой хрустальный бокал, и аргумент рассыпается, словно старая лиственная труха, оставляя после себя щемящую горечь и какую-то нарастающую тоску. — Я люблю хорошее бухло, — коротко сообщает Ким, на что Чоноп хмыкает, а Дэхён слегка округляет глаза и почему-то качает головой. Это странно, но Химчану глубоко плевать. Он восстановится и обязательно сможет отсюда сбежать. Он будет сильным и сделает всё, чтобы раз и навсегда оказаться как можно дальше от этого грязного закрытого мира, где всем правит лишь жажда власти и сиюминутные дорогие удовольствия. Дальше от ублюдка Хироки, дальше от всех этих чёртовых японцев и корейцев, что носят на себе дорогой разноцветный шёлк, и, конечно, от Бан Ёнгука, от касаний которого кожа до сих пор горит, словно ожог от жаркого пламени. А пока он выпьет крепкого виски и постарается забыться в мареве крепкого алкоголя, утопив в нём горечь от потери единственного близкого друга и разрывающего сердце чувства собственной вины. Настолько сильно и надолго, насколько это только будет возможно.

***

Химчан прекрасно понимает, что у каждого из его надзирателей огромное количество самых разных преступлений за плечами, но ловит себя на мысли, что эти ублюдки кажутся не такими отвратительными и фальшивыми, как приближённые шестёрки Хироки. Хотя бы тем, что не смотрят на него как на падаль лишь потому, что он принадлежит к другому народу и не является кровным наследником бывшего лидера. Они сторожат его по сменам. Три дня в неделю — Чоноп и Чунхон, четыре дня, как старшие по возрасту и иерархии — Дэхён и Ёнджэ, которые действительно даже выпускают его погулять во внутренний двор несколько раз в день и разрешают ходить по особняку, видимо, понимая, что Химчану отсюда не сбежать. Тут повсюду ток и колючая проволока, да и сами охранники, хоть и ведут себя по отношению к нему дружелюбно, запросто перережут ему глотку, стоит Киму сделать пару резких движений. Химчан — не слабая кисейная барышня, Кёске обучил его основным приёмам, а не так давно начал тренировать управляться с мечом и кинжалом, но Ким прекрасно понимает, что его шатких умений вряд ли хватит, чтобы выстоять перед всеми местными головорезами. Особенно, перед Баном, на которого он периодически натыкается в длинных коридорах особняка. Ёнгука он встречает крайне редко. Создаётся такое ощущение, что тот будто бы избегает встречи с ним, хотя, как проговаривается ему Чунхон, кабинет и спальня Бана находятся в том же крыле, что и пристанище Химчана. — Он сам велел доставить тебя именно сюда, — чуть поколебавшись, говорит Чунхон, которого, как оказалось, все называют детской кличкой «Джело». — Просто хёну важно всегда и везде всё контролировать. И чем ближе к нему ты будешь находиться, тем больше вероятность того, что он сможет держать тебя в узде. — Чувствую себя каким-то пони на ярмарке, — мрачно отзывается Химчан, на что Чунхон громко прыскает со смеху. — Кстати, вам разве не надо заниматься своими криминальными делами? Наверное, вас уже достало постоянно со мной околачиваться. — Если честно, то да, — невозмутимо парирует Чоноп, складывая руки на груди. — Ты та ещё заноза в заднице, и, поверь, лично мне намного проще поехать на разборки с кланом твоего дорогого братца, чем целыми днями торчать в поместье. Чунхон шикает на него и округляет глаза. При упоминании клана Хироки в груди невольно болезненно ёкает сердце, и Химчан опускает взгляд, силясь справиться с нарастающей болью. Интересно, Миногава сказал обо всём сестре и матери? Что стало с Кёске, и как отреагировали на случившееся его родители? Думать о старом друге действительно тяжело. Будто заметив его состояние, Чоноп вздыхает и внезапно говорит: — Босс просил передать, что твой друг жив. Тот, которого подстрелил Дэхён. Сердце пропускает удар, и Химчан поднимает на него взгляд. Чоноп кажется непривычно смущённым и каким-то неловким, он снова вздыхает и, помедлив, добавляет: — Наш информатор в стане вашего клана сказал, что рана оказалась не слишком серьёзной и его откачали. Что ещё раз показывает, какой Дэхён-хён херовый стрелок и что ему лучше держаться за свои мечи и ножи, чтобы не выглядеть полным придурком, — усмехается он. — А ещё босс сказал, чтобы я представил тебе эту информацию таким образом, чтобы ты ни в коем случае не догадался, что это была именно его просьба, но я, хоть убей, понятия не имел, как это сделать, так что, будь добр, сделай вид, что узнал об этом, ну, не знаю… — Например, что тебе об этом рассказал наш информатор, когда вы с ним встречались на нашей базе последний раз? — предлагает Чунхон, и Чоноп хлопает себя по лбу и, вздохнув, меланхолично резюмирует: — И почему мне это раньше не пришло в голову? — А кто ваш тайный информатор? — спрашивает Ким, откидывая голову назад и глубоко вдыхая. Кёске жив — эта мысль бьётся в сознании, заставляя его чувствовать облегчение и нарастающее ликование. Он ни за что не оставит его одного. И Химчан уверен, что первое, что он сделает, когда оклемается, это попытается как-то прийти ему на помощь. — Ты серьёзно думаешь, что мы тебе об этом скажем, хён? — округляет глаза Чунхон, и Ким, разведя руками, отвечает: — Нет. Но попробовать-то стоило. Воцаряется тишина, прерываемая лишь тихим посапыванием Джело. Химчан скользит взглядом по его детским, каким-то невинным чертам лица, по его спутанным вьющимся волосам, выкрашенным в светлый блонд, затем он косится на Чонопа, который, несмотря на всю свою развитую мускулатуру и яркие татуировки, выглядит совсем ещё подростком, только-только окончившим старшую школу. Что-то внутри ёкает, и Химчан выпаливает прежде, чем успевает себя одёрнуть: — Как вы вообще дошли до такой жизни? Джело вздрагивает и смотрит на него непонимающим взглядом. Чоноп слегка щурится и спокойно переспрашивает: — Какой «такой»? — Неправильной, — Химчану трудно подобрать подходящее слово, поэтому он использует это, корявое и не совсем вписывающееся. — Все эти разборки, похищения, убийства… Разве вам не хотелось заниматься чем-то другим? Тем, что не предполагает насилия и постоянного хождения по лезвию? Вы же в любой момент можете попасть под пулю и попросту сдохнуть! Выпалив эту тираду, Ким осекается и думает, что сейчас его пошлют куда подальше и будут по-своему правы. Якудза не любят говорить о грязной стороне своего ремесла, предпочитая все свои чувства и секреты прятать глубоко внутри, там где никто и никогда не сможет их обнаружить. — Любая деятельность — это разрушения, хён, — внезапно серьёзно говорит Чунхон и смотрит на него пристальным взглядом. — Если ты хочешь что-то построить, то ты должен подготовить фундамент. А для этого часто ты что-то разрушаешь. Если ты чего-то добиваешься, значит, ты у кого-то отнимаешь эту возможность. В спорте не бывает миллионов первых мест, в бизнесе нет места сантиментам и жалости, там ты топишь своих конкурентов, разоряя их фирмы и лишая тысячи людей своих рабочих мест. И так везде. Неужели ты такой безгрешный и правильный? Ты вроде как музыкант, так, когда ты выступал на всяких конкурсах, неужели ты считал, что главное не победа, а участие? И тебе не хотелось выгрызть себе шанс на успех, отобрав его у других претендентов, которые жаждут этого так же сильно, как и ты? Химчан хочет сказать, что эти вещи не сравнимы. Что он ради победы никогда не использовал грязных методов, пусть даже и жаждал её всей душой. Но почему-то в голове бьётся навязчивая мысль о том, что в словах Чунхона есть несомненный резон. — Ты пытаешься прикрыться всеми этими красивыми словами о морали, но ты и сам понимаешь, что Джело прав, — подаёт голос Чоноп, и Ким с досадой думает о том, что этот парень слишком проницателен и наблюдателен. — Да, хён, мы — бандиты. Я стрелял в людей, я причинял им боль, я видел наркотики и множество других вещей, которые гордо зовутся «преступными» и «нелегальными». А всё потому, что этот мир — грёбаные жестокие джунгли. Для того, чтобы выжить, надо быть сильным. Для того, чтобы быть сильным, надо иметь деньги, власть и связи, нужно подминать под себя более слабых и беспомощных, нужно вести себя как хищник и в любой момент быть готовым вцепиться другому в горло. Он слегка щурится и показывает на молчащего Чунхона. — Все мы попали к Ёнгук-хёну по-разному. У меня семья с давних пор была связана с криминальным миром, Дэхён с детства тренировался с лидером в одном клубе кэндо, Ёнджэ не рассказывает, что и как, но я подозреваю, что тут тоже есть какая-то серьёзная причина, а вот Чунхона, к примеру, босс подобрал в андеграундном клубе. Ему нужно было помогать семье, у которой до того, как он стал частью клана, были большие проблемы с деньгами, зато теперь он твёрдо уверен в будущем своих родных. Потому что мы никогда не бросаем своих, и, если понадобится, я любому готов разорвать за них глотку. Он замолкает и громко вдыхает, силясь восстановить сбившееся дыхание. Чунхон кладёт руку ему на плечо и, сжав его длинными пальцами, тихо говорит: — Мы не просто клан или группа криминальных элементов. Мы — семья. Мы не повязаны кровным родством, но между нами узы крепче, чем любые родственные связи. Я плохо знаю, как обстоят дела у других, но в нашем случае я твёрдо уверен, что мои хёны будут стоять за меня до последнего. Так нас учит Ёнгук-хён — держаться друг за друга и делать всё для того, чтобы каждый из нас чувствовал эту незримую нить, плотную, будто канат. У меня нет классного офиса и почётной должности, у меня много грехов на душе и не самые высокие моральные ценности, но зато у меня есть братья, в которых я уверен, как в себе. — Его тёмные глаза пристально смотрят на замершего Химчана. — У тебя, хён, есть такие люди? У безгрешного и хорошего, гордящегося тем, что держится так далеко от нашего грязного мира? У Химчана есть родственники, живущие за много километров от него самого. Есть один единственный друг, которому он и так причинил слишком много вреда и проблем, много приятелей и знакомых в Корее, которые уже давным-давно забыли о его существовании, сводный брат, который, как оказалось, испытывал к нему совсем небратское влечение, члены клана, которые никогда не примут его как своего, потому что он гайдзин, бастард и размазня в их глазах. Почему-то ноет в груди, и Ким ловит себя на том, что испытывает нарастающее чувство зависти и стыда. Он действительно так гордился своей непогрешимостью, что, между тем, пропустил тот момент, когда у него не осталось ничего другого. — Нет, — тихо отвечает он и прикусывает нижнюю губу. — У меня нет. Воцаряется молчание. Химчан ощущает себя на редкость паршиво и, пытаясь сгладить неловкий момент, нарочито бодро говорит: — Но зато я умею играть на куче музыкальных инструментов! Разве это не здорово? Вот вы можете сыграть «Gangnam Style» на фортепьяно? Я могу запросто сыграть, и не только это! — он смеётся, но это звучит как-то жалко. Чунхон, явно не ожидавший подобного ответа, шмыгает носом и растерянно смотрит на него. Чоноп снова щурится, затем в его глазах мелькает смутный огонёк, после чего радужка теплеет, и он говорит непривычно мягким тоном: — Не хочешь посмотреть фильм? Предложение внезапное и странное, и Ким, растерянно моргнув, уточняет: — Посмотреть фильм? — Да, — кивает Мун. — Фильм. У нас тут дальше есть домашний кинотеатр, огромный экран и всё такое. Ёнджэ там смотрит свои исторические дорамы с кучей соплей, а мы делаем вид, что этого не замечаем. — Можно приготовить попкорн, — подхватывает Чунхон. — И колу притащить с кухни. Я схожу, пока Чоноп караулит тебя с пистолетом у виска. Шутка чёрная и дурацкая, но Химчан смеётся. Они явно пытаются поднять ему настроение, неожиданно понимает он, и нутро заполняется теплотой, а напряжение и холод постепенно растворяются. — Нам сказали тебя развлекать, — говорит Чоноп и поднимается со стула. — А ты за всё это время лишь пару раз листал какие-то книги и только и делал, что спал. Я понимаю, что в подобных условиях мало хочется развлекаться, но, поверь, в реальности никто из нас не желает тебе зла. Будь уверен, когда этот мудила Хироки наконец-то выполнит свои обязательства, то ты отправишься домой, как и было сказано ранее. Ёнгук-хён всегда держит свои обещания. Он произносит имя Бана с каким-то трепетом и нескрываемым уважением, и перед глазами Химчана возникает образ Ёнгука, который пристально смотрит на него насмешливыми чёрными глазами. Ким сглатывает и встряхивает головой, силясь избавиться от наваждения, затем поднимается с футона и кивает. — Идёт. У вас там есть какие-то варианты или только слезливые мелодрамы Ёнджэ? — Дэхён смотрит «Пятьдесят оттенков серого» и прочую ересь, — кривится Чунхон и вытаскивает из кармана телефон. — Кстати, если тебе что-нибудь нужно, то ты только скажи. Я напишу им, и они обязательно заедут и купят то, что нужно, — он ухмыляется. — К дорогим пленникам у нас всегда особое отношение. Химчана это должно покоробить, но почему-то становится смешно. Он хмыкает и одёргивает на себе юката. Она новая, пахнущая какими-то ароматическими смесями, её принёс Ёнджэ пару дней назад. — Я польщён, — говорит он и идёт к сёдзи. Они выходят из комнаты, и сердце Химчана ёкает, когда он видит Бана, который, нахмурившись, идёт прямо им навстречу. Когда якудза замечает Кима, то его зрачки слегка расширяются, и он отводит взгляд, кивая Чонопу: — Собираетесь развлекаться? — Да, ведём Химчан-хёна в кинозал, — отзывается тот. — Надо поднять ему настроение, и ты же сам… Он осекается и отворачивается, принимаясь что-то искать у себя в карманах. Ким не хочет смотреть на Ёнгука, на его смуглое лицо, на очертания татуировок, виднеющихся из-за свободного выреза юката, в его глаза настороженного хищника, но почему-то не получается. Бан молча смотрит на него в ответ, затем окидывает внимательным взглядом. Химчан сглатывает и невольно облизывает пересохшие губы, а Ёнгук внезапно улыбается и спокойно говорит: — Хорошо проведите время. Он отворачивается и быстрым шагом идёт вперёд по коридору. Когда он проходит мимо Кима, ему в ноздри ударяет запах Бана. От него пахнет табаком, морской водой и чем-то смутно знакомым, отчего Химчан невольно задерживает дыхание. Голова слегка кружится, а реальность окрашивается в алые тона, и Ким отстранённо думает, что Бан Ёнгук — чёртов демон в человеческом обличии. Опасный, хищный, который нападёт в тот момент, когда ты меньше всего будешь этого ждать. Безжалостный преступник, убийца и заботливый хён, которого ценят, любят и уважают его донсэны, готовые ради него на любые поступки и деяния. Сильный мужчина, который всей душой презирает его, смазливого слабака, который только и может, что соблазнять таких, как Хироки, своей чересчур привлекательной внешностью. Химчана отталкивает от него, как от магнита с одинаковой полярностью, и в то же время почему-то тянет подойти как можно ближе. Увидеть, как далеко он сможет зайти в попытках совладать с затаившимся демоном. Ким смотрит ему вслед и отворачивается, машинально отвечая на вопрос Чунхона, какой фильм он хочет посмотреть. И всё ещё слышит отголоски чужого хрипловатого низкого голоса, от которого по коже пробегают мурашки, а нутро заполняется странным томительным чувством. Он обязательно докажет ему, что он чего-то стоит. Зачем ему это нужно, он даже не пытается понять.

***

Ему надо бежать отсюда как можно скорее. Эта мысль пойманной птицей бьётся в голове, медленно, но верно превращаясь в самую настоящую мантру. Бежать, как можно дальше от Токио, может, к матери, которая придумает, как его спрятать, а может, сразу к сестре, ведь в Америке достать его будет совсем непросто. Планы появляются в сознании, один безумнее другого, и Ким готов биться лбом об стены, потому что покинуть этот дом практически невозможно. Он находится в особняке клана Бана уже около месяца, и за это время всё меняется медленно, но необратимо. Он привыкает к своей просторной комнате и широким извилистым коридорам, привыкает к отсутствию в его жизни привычных людей, и даже тоска по Кёске и Ханами слегка притупляется, становясь похожей на какую-то неприятную болячку. Вроде бы ноет, но несильно, и рано или поздно она обязательно затянется. И, что страшнее всего, он привыкает к ним. К Дэхёну, который слишком громко смеётся и постоянно придумывает идиотские шутки, что совсем не вяжется с образом того человека, который хладнокровно выстрелил на его глазах в другого мужчину и после оглушил его шокером, дабы привести сюда. К Ёнджэ, который привозит ему новые музыкальные инструменты и часами готов болтать с ним о своих любимых исполнителях. К Чонопу, который, несмотря на все свои татуировки и нарочито безразличный вид, оказывается на редкость очаровательным и открытым в те моменты, когда напивается. В нём много, как выражаются его сверстники, того самого «эгьё», и Ким порой ловит себя на том, что желает потрепать его за щёку или щёлкнуть по аккуратному носу, особенно, когда тот громко и беззаботно смеётся. К Чунхону, который тянется к нему больше всех, будто бы видя в нём старшего брата. Не такого, как остальные, более странного и в то же время свойского. Он частенько ластится к нему, кладя голову на плечо, и Химчан замирает, потому что это не кажется нелепым и противоестественным. Напротив, почему-то хочется потянуться и погладить его по спутанным светлым волосам, мягким и слегка вьющимся. Это всё не по-настоящему, шепчет ему внутренний голос. Ты не должен им доверять только потому, что они — корейцы и относятся к тебе с добротой. Это временно, потому что ты для них — лишь средство достижения цели. И, если условия, которые они предъявили Хироки, не будут исполнены, они устранят тебя без зазрения совести. Причём не сразу, а, как это принято у якудза, используют как расходный материал для запугивания. Сначала отрежут палец или ухо и пришлют в качестве предупреждения, затем — изобьют на камеру и пошлют Миногава плёнку как доказательство того, что они не настроены шутить. Переговоры о его передаче затянулись и так на слишком большой срок, и Химчан нутром чувствует, что скоро терпение его похитителей подойдёт к концу, а значит, и их дружелюбию и расположению тоже. Волнение и напряжение нарастает с каждым днём, и Ким судорожно пытается найти выход. Он присматривается к своим надзирателям, пытаясь понять, кого из них будет проще всего обезвредить, и, в конце концов, понимает, что не сможет справиться ни с одним из них. А с двумя тем более, и он в очередной раз мысленно проклинает Ёнгука, который специально лишает его любой надежды на бегство. — Хён, ты в последнее время как-то уставший, — с нескрываемым беспокойством говорит Чунхон и смотрит на него круглыми, как у совы, глазами. — Я… — он мнётся и заметно смущается. — Я, конечно, понимаю причину, но ты не должен так сильно переживать. Переговоры с кланом Миногава ведутся, хоть и медленно и со скрипом, но Ёнгук-хён говорил, что они вроде к чему-то приходят. Хватит лгать мне, с нарастающим отчаянием думает Ким. Ты специально пудришь мне мозги, мерзкий мальчишка, хватит изображать из себя заботу и беспокойство, ты не можешь за меня переживать и волноваться, я для тебя — пленник. Он выдавливает из себя жалкую улыбку и тянется к кувшину с соком, стоящему неподалёку. В голове бьётся навязчивая мысль: что, если швырнуть им в Джело? Он тяжёлый и наверняка вырубит его на несколько минут, а с Чонопом тоже можно успеть что-то сделать, он явно не ожидает от него подобного жеста, можно схватиться за лежащий возле тарелки нож и… Он не сможет. И не только потому, что рохля и слабак, а просто потому, что он не сумеет причинить им обоим вред. В памяти всплывают моменты из их совместных посиделок, громкий смех Чунхона и мягкая улыбка Чонопа, и Химчан обречённо думает, что он попросту ублюдок, жестокое чудовище, раз в его сознании вообще возникают подобные мысли. Чёртов Стокгольмский синдром, или как это называется? — Может, тебе стоит принять традиционную ванну? — вклинивается в его разум громкий голос Джело. — А что, она отлично расслабляет! Ёнгук-хён регулярно сидит в ней, чтобы расслабиться! При упоминании имени Бана Химчана будто ударяют под дых, и чувство беспомощности и отчаяния сменяется нарастающим напряжением. Не подозревающий о его мыслях Чоноп задумчиво хмурится, затем кивает и говорит: — Это в этом же крыле, возле кабинета и спальни Ёнгук-хёна. Он сегодня как раз собирался отъехать по делам, и его не будет до завтрашнего вечера. Ванна точно будет свободна, и я не думаю, что он будет возражать. Там хорошо, пахнет деревом, всякими благовониями… Я не хочу принимать вашу чёртову ванну, кричит внутренний голос Кима. Я хочу как можно скорее оказаться подальше от вас, от этого места, в котором я теряю себя. Не хочу привязываться к вам, не хочу бояться за свою жизнь, не хочу думать о том, что сделает со мной Хироки, если он всё-таки выкупит меня отсюда, и я стану его должником. А уж тем более, не хочу больше ничего слышать об ублюдке Бан Ёнгуке. — И, если будет жарко, то приоткроешь окно… — продолжает мирно разглагольствовать Чоноп, и тут Химчана будто прошибает ударом тока. Окно! Он напрягает память, силясь представить себе дом с внешней стороны. Вот стена, вот его комната, начисто лишённая любых путей к бегству, коридор, а далее — половина Бана. Ёнгук явно любит солнечный свет и свежий воздух, думает Ким, вспоминая два больших окна с широкими створками, которые он видел в прошлый раз, когда Дэхён и Ёнджэ выпускали его прогуляться во дворе. Охраны во дворе не бывает, большинство из них, насколько успевает заметить Ким, околачивается внутри особняка, но даже если кто-то и будет находиться на улице, то заметить его наверху в темноте будет не так-то и просто. Если его и засекут, то вряд ли пристрелят, ведь он слишком ценный пленник и тщательно оберегаемая гарантия крупнейшей сделки. Выбраться из окна на парапет, неширокий, но вполне подходящий для того, чтобы добраться до растущего возле выступа высокого дерева. Перепрыгнуть на его ветки, а дальше можно исхитриться и перескочить через забор, верхушка которого покрыта острой колючей проволокой. Это будет сложно, но ветки длинные и раскидистые, достаточно выбрать ту, что будет удобна для прыжка. Конечно, вероятность того, что он переломается к чертям и что его засекут ещё на стадии бегства из ванной крайне велика, но Кима буквально разрывает на части от облегчения, потому что эта идея, хоть и безумная, кажется наиболее вероятной и реализуемой. — Она и впрямь такая большая и удобная? — вслух говорит он и улыбается. Искренне, потому что сама мысль о том, что он может вскоре быть свободным, пьянит его почище любимого крепкого виски. Чунхон, заметив его заметное оживление, моментально светлеет лицом и с нескрываемым энтузиазмом кивает, а Чоноп хмыкает и отвечает: — Почувствуешь себя как свежий огурец. Или, как говорит Ёнгук, настоящий революционер. Никогда не понимал этой логики, но он всегда заявляет, что истинный бунтарь всегда ясен разумом, горяч телом и чист душой, — он вздыхает. — Порой он изъясняется так, что я вообще не могу его понять. Глупые, глупые дети. Считают себя слишком умными и опасными, а его — слабым и беспомощным изнеженным мажорным мальчиком, который может только печалиться и грустить по утраченной свободе, не обладая должными силами и навыками для своей собственной революции. Чунхон что-то болтает про уточек для ванной и вишнёвую пену с большими пузырями, Химчан разглядывает его детское, оживлённое лицо и внезапно чувствует очередной укол в груди. Ему не должно быть стыдно за то, что он обманывает малолетних бандитов и убийц, что держат его в темнице, пусть и идеально благоустроенной, но почему-то это чувство становится всё сильнее и невыносимее. Ким давит его, старательно думая, что пора оставить сантименты, и его собственное будущее важнее всего, даже каких-то моральных метаний и угрызений совести. Свобода близко. Настолько, что осталось совсем немного, прежде чем он ощутит её полной грудью. Химчан улыбается, поправляет на себе юката и на автомате отвечает на шутку Чонопа про свои отвисшие старческие прелести, вызывая у своих собеседников бурный дружный хохот. И слегка прикрывает глаза, пытаясь в деталях воссоздать в памяти очертания внутреннего дворика и больших створчатых окон. Хироки будет в ярости. Ёнгук будет в бешенстве. Хироюки бы гордился им. Почему-то Химчан уверен в этом на все сто процентов.

***

— Вау, — оглядевшись, говорит Химчан, окидывая пристальным взглядом просторное помещение. — Выглядит действительно впечатляюще. Та самая ванна, о которой говорили Чоноп и Чунхон, оказывается выполненной в традиционном японском стиле, из пахучего светлого дерева. Стены покрыты замысловатой росписью, у бортиков стоят подставки под ароматические палочки, и сама комната смахивает на декорации к какому-нибудь кинофильму. Порно, насмешливо бормочет в голове внутренний голос, и Химчан моргает, поспешно изгоняя из головы непрошенные мысли. — Я могу послушать музыку? — спрашивает он, и Чоноп округляет глаза. — Нет, конечно, и мы будем сидеть здесь и избивать тебя бамбуковыми палками, — парирует он и кивает в сторону стоящего неподалёку приёмника. — Тут ловятся радиостанции с классической музыкой. Чунхон-а, включи. Тот покорно подчиняется, и помещение заполняется громкими звуками Вивальди. Химчан ещё раз оглядывает ванну, стараясь выглядеть как можно непринуждённее и расслабленнее, и выцепляет взглядом окно, которое находится на достаточно большой высоте. Добраться до него будет весьма проблематично, но если хорошенько постараться, то всё получится. Ким наклоняется и пробует кончиками пальцев воду в ванне. Затем берётся за ворот юката и демонстративно приспускает её с плеч. Чунхон моментально отворачивается, а Чоноп, громко кашлянув, говорит: — Мы тогда будем ждать тебя там, за дверью. Мойся спокойно и делай то, что тебе нужно, — последние слова он чётко выделяет и подталкивает Джело к выходу. — Мы зайдём через сорок минут. Сёдзи захлопываются, и Химчана накрывает запоздалое удивление. Что он имел в виду под «делай то, что тебе нужно»? Неужели он что-то заподозрил. Ох, чёрт возьми. Он намекал ему на то, что он наконец-то может подрочить, в тёплой воде, не находясь под пристальным наблюдением посторонних людей. Ким вспоминает его смущённый вид и едва сдерживается, чтобы не прыснуть со смеху. У него не было секса уже так давно, так что, эти три недели без дрочки не были такими уж утомительными. Он выжидает ещё пять минут, напряжённо застыв на месте. Звуки Шопена сменяются другим музыкальным произведением, громким и агрессивным, и Химчан отстранёно думает, что «Пещера горного короля» Эдварда Грига — наилучший саундтрэк для столь дерзкого бегства. Он вновь оглядывается, затем на цыпочках крадётся к окну и, задрав голову, тянется к выступу. Ким не считает себя полным слабаком: Кёске, заботясь о его физической форме и безопасности, регулярно заставлял его заниматься на каких-то тренажёрах, а также обучал азам рукопашного боя и простейшим приёмам самообороны. Химчан задерживает дыхание и, стараясь сделать это как можно более беззвучно, подпрыгивает, цепляясь пальцами за углубление в стене. Руки соскальзывают, и Ким чертыхается. Он разминается и вновь прыгает, на этот раз крепко ухватившись за выступ. Затем с усилием подтягивается и, неловко опираясь ногами об стену, забирается наверх, скрючившись в три погибели. Тело становится неприятно мокрым от выступившего пота, мышцы ноют от непривычного напряжения, Химчан делает глубокий вдох и, переведя дыхание, осторожно выглядывает в раскрытое окно. Оно находится не очень высоко, но у Кима всё равно невольно сосёт под ложечкой, когда он видит, насколько узок выступ и как легко оступиться и рухнуть вниз, прямо на покрытую ровным слоем растительности землю. Он вновь делает вдох и, ухватившись руками за створки, осторожно просовывает левую ногу. Следом, найдя точку опоры, он опускает правую ногу на выступ и, скрючившись, медленно вылезает из окна. На улице не ветрено, но почему-то у Химчана шумит в ушах, когда он судорожно цепляется руками за подоконник. Делать первые шаги страшно, хочется бросить всё и вернуться обратно, но Ким напоминает себе, что у него осталось буквально минут двадцать, прежде чем в ванную зайдут Чунхон и Чоноп, а значит, надо перестать глотать сопли и собраться. Он осторожно выпрямляется и, вытянув руки вперёд, делает первый шаг. Это страшно, тем более, у него всегда были проблемы с координацией, и Ким приказывает себе ни в коем случае не смотреть вниз. Перед глазами маячит открытое окно, за которым виднеется то самое раскидистое дерево, и Химчан, потянувшись вперёд, цепляется руками за створку. Тело ноет от напряжения, сердце стучит быстро и шумно, настолько, что Киму кажется, будто его слышно даже за пределами дома, и он с каким-то истерическим весельем думает, что как же хорошо, что именно сегодня Бана нет в особняке. Интересно, как выглядит его кабинет? Наверняка там весьма аскетично и мрачно. Он делает несколько шагов вперёд, продолжая держаться за створку. Затем медленно поворачивается, заглядывая в приоткрытое окно. И замирает в остолбенении, когда встречается взглядом с Ёнгуком, который сидит за большим столом, сделанном из дорогого красного дерева. Бан выглядит ошарашенным, и почему-то на уровне подсознания Ким ощущает нарастающее удовлетворение потому, что впервые видит Ёнгука настолько выбитым из колеи. Затем шок в глазах Бана сменяется чем-то тёмным и пугающим, и в мгновение ока он оказывается у окна. Чужие руки хватают Химчана за плечи и тянут на себя, Ким сдавленно хрипит и пытается вырваться, но Ёнгук сильнее. Он буквально втаскивает его внутрь, и они оба валятся на пол. Ким шипит, когда больно ударяется локтем об стену. — Сука, как ты… — хрипло шепчет Ёнгук и сильнее сжимает руки на его плечах, до боли. Химчан с силой толкает его в грудь и, ощущая возрастающий страх вперемешку с каким-то странным возбуждением, сдавленно выплёвывает: — А что, ты считаешь, что я ни на что не способен? О, нет, зря! И какого чёрта ты тут околачиваешься, ты же должен был быть на какой-то своей встрече? — Мы перенесли переговоры на послезавтра, у него там какая-то важная встреча с кубинскими наркоторговцами, — машинально отвечает Бан, затем, видимо, приходит в себя и раздражённо выдыхает: — Чёрт, сука, откуда ты… — он осекается, и его звериные глаза загораются пониманием. — Чоноп и Чунхон! Ну, маленькие идиоты, я точно сдеру с них три шкуры! — Не смей этого делать, ублюдок! — Химчан вновь толкает его в грудь и, вырвавшись, буквально валится сверху на Бана, придавливая его своим телом. — Они, как и ты, считают меня идиотом, не способным ни на какие резкие движения, и им просто в голову не могло взбрести, что я могу попробовать сбежать! — Какого хуя ты вообще захотел сбежать? — повышает голос Бан и дёргает его за юката. Та моментально спадает, обнажая его плечи и грудь, и Ёнгук застывает, скользя напряжённым взглядом по светлой коже. Его чёрные глаза смотрят внимательно и изучающе, и Химчана будто окатывает ушатом горячей воды. Он поспешно запахивается и скатывается с Ёнгука, а тот ловко хватает его за запястье и разворачивает к себе. — Я тебе предоставил все условия, — его голос наполнен нескрываемым гневом. — Я мог запрятать тебя в подвал, не выпускать на улицу и приставить к тебе не своих ребят, которые ведут себя практически как ручные котики, а кого-нибудь пострашнее. Ты когда-нибудь видел нашего Акаши? Сто с лишним килограммов живого веса, захочет — переломит тебя надвое к херам. Что же тебе неймётся, хочешь, чтобы твой братец поскорее до тебя добрался и выебал? А, Ким Химчан? Он — ублюдок и беспринципная сволочь, но почему-то Ким чувствует себя виноватым. Бан продолжает прожигать его взглядом, и Химчан, не выдержав нарастающего напряжения, срывается: — Да потому, что, ебать вас всех на хуй, это всё фикция! Вы сюсюкаетесь со мной до поры до времени, а когда припрёт — прибьёте и порежете на части! Почему переговоры с Хироки идут так долго? И что ты будешь делать, если он не согласится? Ты ведь убьёшь меня, так ведь? А что из-за меня переживать, я же ничтожество, подстилка своего братца-якудза, тупой миротворец, который даже не в состоянии себя защитить! Такого грех не прибить, да, босс Бан? Ярость и ощущение собственной слабости жжёт горло, и Ким готов биться головой об стенку из-за того, что сорвался перед этим циничным ублюдком. Глаза Бана расширяются, и он смотрит на него, не мигая. Затем подаётся вперёд, приближаясь вплотную. Химчан хочет инстинктивно податься назад, но замирает, потому что почему-то не хочется. Он не кажется опасным хищником и насмехающимся властным бандитом, в его взгляде Ким видит нечто, смахивающее на удивление и усталость. — Я не считаю тебя подстилкой и неудачником, — внезапно серьёзно говорит Бан. Химчан смотрит на него с нескрываемым скепсисом, на что Ёнгук вздыхает и тихо говорит: — Честно скажу, сначала я практически ничего о тебе не знал. Наш тайный информатор собрал на тебя досье, где была практически вся основная информация. Что ты — гайдзин, который почти ни с кем не общается, что, в отличие от Хироки, ты стараешься держаться в тени и находиться как можно дальше от всего, что связано с семейным бизнесом. Признаюсь честно, мне показалось, что ты — слабак и слюнтяй, который был попросту задавлен чересчур активным названным братом, но… Пообщавшись с тобой лично, я понял, что сильно ошибался. Ты моментально бросился на меня, хотя заранее знал, что вряд ли у тебя что-то выйдет, — он хмыкнул и покачал головой. — Ты застал меня врасплох, особенно тем, что больше всего тебя волновала не собственная судьба, а то, что случилось с твоим японским приятелем. Да и с самого начала я повёл себя глупо… — Потому что предположил, что я всерьёз захочу трахаться с Хироки? — выпаливает Ким, и Ёнгук заметно морщится, но честно отвечает: — Из-за того, что я поддался стереотипам в своей голове и оказался обманутым твоей внешностью. Знаешь, то, как ты выглядишь на фотографиях и то, какой ты в реальной жизни… Ты другой. Да и Хироюки в своё время говорил о тебе настолько уважительно и хорошо, что я ещё раз убеждаюсь, что совершил огромную ошибку, позволив собственной гордыне одержать верх над голосом разума. Сердце сдавливает ледяная рука, и почему-то становится тяжело дышать. Химчан смотрит на Бана в упор и, сглотнув, сипло спрашивает: — Ты знал Хироюки? — Все в нашем бизнесе знают Хироюки, — помолчав, говорит Ёнгук. Он улыбается, показывая розовые дёсны, и Химчан невольно затаивает дыхание, потому что в этот раз Бан выглядит иначе. Он не демон, готовый разорвать свою безвольную жертву огромными белоснежными клыками. Не чудовище, что только и ждёт, чтобы превратить тебя в месиво. Он — человек, который сейчас абсолютно искренен и откровенен. И Ким ловит себя на том, что такая ипостась Бана ему действительно по душе. — Он был полной противоположностью этому мудаку Хироки, — продолжает Бан, и в его глазах Химчан видит что-то до боли знакомое. Что-то, что просыпается в его душе каждый раз, когда он вспоминает отчима, внимательно слушавшего его разглагольствования о сути бытия или рассказывающего ему какую-нибудь историю из классического японского эпоса. — За Хироки люди идут, потому что боятся, а за Хироюки — потому что его уважали. То, что ты говорил ранее, про пытки, отрезание ушей и так далее — это всё ему претило. Он умел подавлять одним лишь взглядом, умел усмирять и устрашать одним лишь голосом и, как он сам говорил, не терпел излишней грязи. Да, это грязный бизнес, но и в нём нужно вести себя не как животное, а как истинный победитель, — он вздыхает и качает головой, затем добавляет с болью в голосе: — Я очень уважал твоего отчима, Химчан. Хоть и сферы деятельности у нас были спорными, мы часто с ним встречались, когда он был жив, и он говорил со мной о многих вещах, самых разных, но из каждой нашей встречи я извлекал полезные для себя уроки. Будь честен с самим собой, не навязывай близким свою волю и, главное, найди тех, с кем ты сможешь разделить свои слабости. Ведь, когда слабости становятся общими, они превращаются в дух вашего единства. Почему-то слова Бана звучат в его голове голосом Хироюки. К горлу подкатывает горький комок, и Химчан тихо бормочет: — Как же так вышло, что теперь ты находишься с его кланом по разные стороны баррикад? Если ты так уважаешь Хироюки, то почему повёл себя подобным образом? Решил воспользоваться тем, что Миногава ослабли и стали лёгкой добычей? Глаза Бана темнеют, и он пристально смотрит на Кима — изучающе, тяжело, давяще. Химчан смотрит на него в ответ, потому что помнит, что с хищником иначе нельзя. Не моргать, зрачок в зрачок, так, чтобы увязнуть в чужой душевной темноте. — Потому что это уже не клан Миногава, — раздражённо выдыхает Ёнгук и запускает пальцы в отросшие тёмные волосы. — Хироки разрушил всё, что твой отец выстраивал на протяжении долгих лет. Отношения с партнёрами, с конкурентами, торговые связи, стратегия ведения бизнеса, отношения среди членов клана — всё, ты понимаешь, он испоганил всё! Думаешь, я единственный, кто имеет на него зуб? Китайцы, индусы, да и другие японские кланы — все хотят с ним разобраться, потому что этот наглый ублюдок лезет, куда не надо, и искренне считает, что ему всё сойдёт с рук только потому, что его клан — один из самых больших в Японии, — он понижает голос и усмехается. — Но это не так. Потому что он не Лидер. Он — жалкая шавка, которая отчаянно пытается быть выше Хироюки, а на деле он вызывает лишь омерзение и презрение. У нас тоже есть свои законы и касты, ты же знаешь? В Хироки может плюнуть даже самая ничтожная сошка, и никто не захочет вступиться за его честь. Воцаряется напряжённое молчание. Перед глазами Кима возникает брат, который смотрит на него надменным, презрительным взглядом, который только что оттрахал очередную несчастную путану и снисходительным тоном говорит о том, что истинный якудза — это бездушная машина для убийств. «Якудза не имеют права на слабости. Якудза не любят, якудза не заботятся, якудза никем не дорожат». — Ваши собственные люди начинают сомневаться, — внезапно нарушает тишину Бан. — Они невольно задаются вопросом: а стоит ли служить такому человеку? Тому, кто ведёт себя как чёртова крыса, который с лёгкостью жертвует честью клана ради лёгкой наживы. — Внезапно он встаёт и подходит ближе. Химчан невольно вздрагивает, когда Ёнгук садится рядом, так, что его локоть задевает плечо Кима. — И знаешь, Химчан… — Он поворачивается и оказывается с Ёнгуком лицом к лицу. Так что чужое дыхание опаляет кожу, а в голове возникает череда чётких образов из недалёкого прошлого: Бан, вжимающий его в футон сильным гибким телом, Бан, стягивающий с него тонкую юката, Бан, шепчущий ему на ухо слова, пропитанные нескрываемой насмешкой и ядом. — С каждым днём таких людей становится всё больше. Настолько больше, что скоро мне самому не придётся ничего разрушать. Кровь приливает к голове, а дыхание сбивается, и Химчан поспешно сжимает ладони в кулаки. Ногти больно врезаются в кожу, отчего наваждение спадает, а Бан тем временем говорит: — Хироюки говорил о том, что из родного сына вряд ли получится хороший лидер. Что он слишком жадный до власти, обожающий лесть и напускную мишуру, что для него важнее всего — это быть «лучшим», а под «лучшим» он подразумевал того, кто идёт к своей цели самыми грязными способами, отрицая любые связи и привязанности. Да, наверное, это по-своему и эффективно, но разве к такому лидеру будут тянуться люди? Ради него они готовы будут драться до последнего издыхания, — Ёнгук кривится и качает головой. — О, нет. Хироюки знал, что ничего путного из него не выйдет. Он хотел назначить главой кого-нибудь из приближённых людей. Вроде Касигава или Амане, но не успел, — он тяжело вздыхает, и в его глазах Химчан замечает нескрываемую боль и горечь. — Какая глупая, нелепая смерть. Великий Токийский Медведь погиб от каких-то паршивых шавок из клана отщепенцев… Вновь воцаряется тишина. Химчан смотрит на мрачное лицо Ёнгука, грубоватое и в то же время беззащитное в своём открытом проявлении чувств и отчётливо понимает, насколько сильно Бан был привязан к его отчиму. Искренне, беззаветно, совсем не так, как тот же Хироки относился к родному отцу. Химчан любил Хироюки, но старался держаться от него на расстоянии. Хироки больше всего на свете желал, чтобы Миногава считал его самым любимым и лучшим, и в то же время презирал и боялся. Ёнгук относился к нему с уважением и трепетом и тянулся к нему всей душой. — Он часто рассказывал о тебе, — внезапно хрипло бормочет Бан. — О том, как он сильно любит твою мать и что она не даёт ему окончательно увязнуть во всём этом дерьме. «Каждому из нас нужен человек, который делает тебя чище и заставляет проявлять свои лучшие стороны», — вот, что он сказал мне один раз, и знаешь, почему-то эти слова наглухо отпечатались в памяти. Многое не помню, а вот это не могу забыть. Может, потому, что когда он говорил о твоей матери, о покойной жене, о Хироки, о твоей сестре и о тебе, он выглядел непривычно мягким и каким-то тёплым? Он ведь постоянно твердил о том, что ты бы стал лучшим главой клана Миногава. Что в тебе есть все черты, которых нет в его родном сыне, что ты, в отличие от твоей сестры, хоть и стараешься держать дистанцию, часто забегаешь к нему по вечерам и общаешься с ним так, что он понимает, что дорог тебе. Что ты его не боишься, потому что в тебе — дух истинного воина, и он понял это тогда, когда встретил тебя в первый раз, ещё в Корее, — он заглядывает Химчану в глаза. — Я понятия не имею, что тогда произошло, но я точно знаю, что он был бы счастлив, если ты продолжил его дело. Он повторял об этом не раз, о том, что часто задавал тебе самые разные вопросы, и ты всякий раз отвечал так, что его уверенность лишь крепла. «В нём есть внутренняя сила, стержень и главное, для него такие слова, как „семья“, „преданность“ и „честь“ — это не пустой звук». Это то, что я услышал от него в нашу самую последнюю встречу. — Я… — начинает было Ким, и Ёнгук его перебивает: — Я знаю. Знаю, что тебе это претит, что ты совсем не хочешь во всё это вливаться, что у тебя есть музыка и неплохие задатки. Просто… — он замолкает, затем, вздохнув, говорит: — Почему-то я подумал, что ты должен об этом знать. Воцаряется тишина. Ким опускает голову и смотрит на слегка грязноватый пол, ощущая, как к горлу подкатывает горький комок. Хироюки хотел оставить ему клан. Хироюки знал, что он не согласится, и потому никогда не настаивал. Хироюки любил его всем сердцем и не боялся рассказать об этом даже самым лучшим врагам. Химчан не плакал на его похоронах, не плакал после даже в минуты накатывающей тоски и горечи, но почему-то именно сейчас ему безумно хочется разрыдаться в голос. Так, чтобы хоть немного притупить это нарастающее чувство вины и безумной нехватки близкого человека. — Я не буду тебя убивать, ни за что, — нарушает молчание Ёнгук. Химчан поднимает голову и встречается с ним глазами. — Просто знай, что я никогда не собирался этого делать. Даже если Хироки упрётся рогом, я найду иной способ, чтобы заставить его поступить так, как я того желаю. — Тебе никто и не позволит это сделать. — Бан запросто может ему солгать, но почему-то Химчан ему верит. Ёнгук фыркает и поводит плечами: — Почему-то у меня создаётся впечатление, что детишки скорее намылят мне шею, чем согласятся причинить тебе вред. Как ты этого добился? Рассказывал им сказки на ночь и о том, где можно купить дешёвый крепкий алкоголь? — Ты делаешь это из уважения к Хироюки? — тихо спрашивает Ким. Бан замирает, затем кивает и машинально поправляет ворот юката. — Да, — почему-то Ким чувствует нечто, что отчётливо напоминает разочарование, но именно в этот самый момент Ёнгук добавляет: — И я делаю это из уважения к тебе. Знаешь, ты, к счастью, первый человек, который оказался передо мной на подоконнике на уровне второго этажа, — ухмыляется он, вновь показывая белые зубы. — Я добавлю это достижение в список вещей, которыми я буду гордиться, — парирует Химчан, и Бан смеётся. Затем кивает головой в сторону окна и спрашивает: — Как ты вообще собирался сбежать? — Дерево, — коротко отвечает Ким, и Ёнгук кривится. — Давно собирался его спилить. — Не смей портить природу в угоду своим низменным прихотям, — говорит Химчан, и они смеются уже хором. За дверью раздаётся шум и громкие голоса, затем она с оглушительным треском распахивается, и на пороге возникают запыхавшиеся Чоноп и Джело. Старший донсэн впервые на памяти Химчана выглядит так, будто вот-вот расплачется, а бледный Чунхон бестолково размахивает руками и кричит: — Хён, Химчан-хён куда-то пропал! Мы отправили его в ванную, ну, ту, где ты обычно сидишь, когда сильно устаёшь, а он исчез! Там было открыто окно, и, скорее всего… Он замолкает и растерянно оглядывается. Затем его взгляд опускается на Химчана и Ёнгука, сидящих прямо на полу, и его глаза становятся круглыми, как медные монеты. Он открывает было рот, но Чоноп, скрестив руки на груди, ошарашенно спрашивает: — Вы… — Это было испытание, — прежде, чем Ким успевает что-то сказать, подаёт голос Бан. — Испытание на то, насколько вы бдительны и, главное, как хорошо вы следите за нашими дорогими, подчёркиваю, особо ценными пленниками, — он рассерженно морщится и поднимается с пола. — Я перебрался в ванную комнату, дабы вытащить оттуда Кима, и ухитрился завести его в свой кабинет через второе окно, а вы тем временем даже не шелохнулись! Вы что, совсем ебанулись, да? — он повышает голос, а охранники Химчана моментально вздрагивают и опускают головы. — А что, если бы он по-настоящему решил сбежать? Вы бы нашли его? Вы бы смогли это сделать?! — Мы… — начинает было Джело, но, понурившись, замолкает. Чоноп тоже пристыженно молчит, а Химчан едва сдерживается, чтобы не рассмеяться: хитрый Бан одним махом убивает сразу несколько зайцев. Он не признаётся донсэнам в своём тактическом промахе, не раскрывает правду о Киме и превращает серьёзный проступок своих подчинённых в проваленную проверку на бдительность, что наказывается не так строго. Химчан поднимается с пола и поправляет юката, затем вздыхает и укоризненным тоном говорит: — Серьёзно, ребята, а что, если бы я действительно сбежал? Или утонул из-за того, что вода слишком горячая? Вы так ни разу за эти сорок минут не заглянули в ванную? — Мы думали, что ты занят, — помедлив, бормочет Чоноп. Ёнгук слегка хмурится, затем, поняв, что конкретно донсэн имеет в виду, хмыкает и качает головой: — Мы позже с вами поговорим на этот счёт, — в его голосе есть нечто такое, отчего даже по коже Кима проходятся мурашки. Внезапно донсэны синхронно опускаются на колени, и Чунхон еле слышно бормочет: — Хён, прости нас, пожалуйста. Мы готовы понести любое наказание, только, прошу, дай нам ещё один шанс. — Мы будем охранять Химчан-хёна куда тщательнее, — добавляет Чоноп. — Мы даже в туалет за ним будем заходить! Теперь даже хотя бы несколько минут будет невозможно провести в одиночестве, мелькает в голове Химчана одинокая мысль, и он кидает на Бана взгляд, наполненный скепсисом и нескрываемым негодованием. Он снова ухмыляется и, кашлянув, говорит: — Встаньте, — донсэны моментально вскакивают на ноги, и Бан менторским тоном заявляет: — На первый раз вы прощены. Но, будьте уверены, следующая проверка будет куда сложнее и опаснее! — Спасибо, хён, — облегчённо выдыхает Джело, а Чоноп низко кланяется в ответ. — Можете идти, — коротко добавляет Ёнгук. Чунхон подходит к Химчану, видимо, намереваясь отвести его в комнату, но Бан качает головой. — Он останется здесь, — от его низкого голоса по коже в очередной раз проходятся мурашки, и Ёнгук добавляет: — Ступайте и оставьте нас одних. На лице Джело отражается сомнение и лёгкое удивление, но Чоноп, который соображает куда быстрее, чем его младший приятель, хватает его за локоть и тащит к выходу. Когда двери закрываются, Химчан разворачивается к Бану и скептическим тоном спрашивает: — А меня ты не хочешь спросить, я-то сам желаю тут оставаться? — Ты — пленник, и ты не имеешь права спорить, — парирует Ёнгук и идёт к большому шкафу, украшенному тонкой резьбой. Он показывает Химчану на кресло, стоящее напротив стола, и поворачивается к полкам, густо заставленным бутылками. — Тебе со льдом или без? — Я пью только «Ямазаки», — отвечает Химчан и садится в кресло, слегка поводя затёкшими плечами. Ёнгук звенит стаканами и разворачивается к нему, держа в руках два бокала, наполненных золотистой жидкостью. — Я знаю, — внезапно говорит он и смотрит на Кима в упор. — Я тоже. Он подходит к нему практически вплотную и ставит перед ним стакан. В ноздри ударяет чужой сильный запах, и Химчан затаивает дыхание, чувствуя кожей исходящий от Бана жар. Интересно, сколько женщин поддались на это грубоватое обаяние истинного демона? Сколько из них вот так скользили взглядом по чужим сильным плечам, обтянутым тонким шёлком, по смуглой коже, ярким татуировкам, чёткому профилю и пухлым алым губам? Ёнгук отходит от его кресла и, взяв в руки второй стакан, протягивает к нему руку: — Кампай, Ким Химчан. — Кампай, — глухо отвечает Химчан и поспешно припадает губами к виски, силясь избавиться от нарастающего напряжения. Горьковатая жидкость проваливается в пищевод, заполняя нутро жарким теплом, и Ким блаженно прикрывает глаза, выдыхая. Ёнгук садится напротив него и делает большой глоток, продолжая смотреть на него своими демоническими тёмными глазами. — Я, кстати, тоже люблю музыку, — внезапно говорит он. — Если бы не пошёл в этот бизнес, то наверняка стал рэпером. В своё время я просто заслушивался Тупаком и Снуп Догом и всё время пытался выглядеть на стиле. Типа хип-хоп, йоу, все дела. Иллюзия ирреальности пропадает, словно предрассветная дымка, и Химчан невольно прыскает со смеху, потому что представить Ёнгука, одетого в безразмерные штаны и свободную футболку, сложно, практически нереально. — Да иди ты, — отзывается он и делает ещё один большой глоток. — И что, хорошо получалось? Зрители не жаловались? Или ты сразу наставлял на них пушку, чтобы, в случае чего, они хлопали и изображали восторг? — Ну, что ты, какая пушка, — парирует Бан. — Я предпочитал сразу резать всех катаной. Он качает головой и широко улыбается. Так, что сердце в груди ёкает, и Химчан поспешно опускает взгляд на виски. Бан Ёнгук — смертельно опасный демон из самых глубин Преисподней. Бан Ёнгук — человек, немного неловкий и смешной, который сейчас рассказывает ему забавную историю из своих рэперских будней. Химчан не знает, какой из них настоящий. Но почему-то отчаянно тянется к каждой его ипостаси.

***

— Для того, чтобы отрубить человеку голову мечом, надо хорошенько постараться, — деловитым тоном говорит Химчану Ёнджэ и, размахнувшись, с силой бьёт деревянным мечом по манекену. Таким тоном люди обычно рассказывают рецепт фирменного пирога или содержание просмотренного фильма, а не то, как следует правильно убивать людей, машинально думает Ким и, замахнувшись, наносит удар. Получается не так точно и эффектно, как у его учителя, но Ёнджэ одобрительно кивает и кладёт руку ему на плечо. — Меня ты вряд ли победишь, а вот какого-нибудь дилетанта побьёшь запросто. — Вот спасибо, — хмыкает Ким и опускает меч. Кожа влажная от выступившего пота, мышцы ноют от нагрузки, и Химчан переводит дыхание, думая, что на сегодня, наверное, хватит. Он поднимает взгляд на Ёнджэ, и тот, удивительным образом угадав его мысли, качает головой. — Ещё пятнадцать минут. Надо хорошенько отработать удар. А не то будешь управлять с мечом так же хорошо, как придурок Дэхён. — Эй! — подаёт голос сидящий неподалёку вышеназванный придурок. — Да не пошёл бы ты на хуй! — Просто помни, что, хоть и многое зависит от остроты катаны, главным остаются твои желания и физическая сила, — продолжает Ёнджэ, делая вид, будто не слышит чужого оскорбительного восклицания. — Хочешь просто припугнуть — движение должно быть лёгким и осторожным. Хочешь ранить — целься максимально точно, так, чтобы клинок вошёл в плоть. Хочешь отрубить голову — вложи всю свою ярость и мощь, ибо это только в фильмах всё получается легко и быстро. В реальности реально надо попотеть. — Ты когда-нибудь… — начинает было Ким, но осекается, потому что чувствует себя на редкость неудобно. Ёнджэ, очаровательный, с трогательными ямочками на щеках, передёргивает плечами и, поморщившись, отвечает: — Да. Пару раз, но на то была самая настоящая необходимость. Они тренируют его уже около двух недель. На этом настоял сам Ёнгук, о чём он спокойно сообщает Химчану во время его очередного вечернего визита. — Ты что, хочешь, чтобы я перебил твою охрану и всё-таки сбежал? — изумлённо спрашивает Ким, потому что, при всей лояльности Бана, он не ожидает подобного поступка. Ёнгук ставит перед ним полный стакан виски и, фыркнув, спокойно отвечает: — Не сбежишь. — Лёд растворяется в золотистом «Ямазаки», медленно, практически незаметно. — Но это не значит, что ты должен прохлаждаться здесь, наращивая себе бока. — Зачем тебе это нужно? — спрашивает Химчан и смотрит на Ёнгука в упор. — Разве не в твоих интересах, чтобы я был максимально слабым и беспомощным? Я не понимаю твоих мотивов. Чем хуже я дерусь, тем тебе будет удобнее и проще меня контролировать… — Когда ты в этом доме, можешь быть сколько угодно слабым и беспомощным, — резко обрывает его Бан, и в его голосе Химчан слышит нечто такое, отчего по коже проходятся мурашки. — Но когда ты окажешься в особняке клана Миногава… Он кривится и замолкает, затем берёт в руки стакан и выпивает виски залпом. Когда он окажется в доме Хироки, тот наверняка захочет получить полагающуюся ему за спасение награду, понимает Ким, и от одной мысли ему становится мерзко и тошно. Липкие взгляды сводного брата, его громкий издевательский голос, тошнотворный запах и твёрдая уверенность в том, что все кругом — его шлюхи и прислуга. Химчан представляет, как его руки шарят по его телу, и невольно передёргивается. Он никогда не думал о мужчинах в таком плане в принципе, а уж тем более о Хироки, который с самого детства вызывал лишь настойчивое желание оказаться от него как можно дальше. Никакого возбуждения и желания, чистое, ничем не прикрытое отвращение. — Когда будет первая тренировка и кто будет меня обучать? И я надеюсь, что оружие будет не настоящим, а деревянным, ведь так? — угрюмо спрашивает Ким, и Ёнгук, удовлетворённо хмыкнув, забирает у него стакан. — Хороший, послушный мальчик, — одобрительно говорит он. — А обучать тебя будут твои же охранники, каждый из них достаточно компетентен для того, чтобы вбить в твою голову зачатки необходимых познаний. — Он улыбается и, наполнив стакан новой порцией виски, отдаёт её Киму. — Не споришь, это правильно. Что, не терпится надрать братцу его мерзкую противную рожу? Наш праведный красавчик решил встать на сторону агрессивного зла! Химчан, не колеблясь, показывает ему средний палец. Бан не злится, не огрызается в ответ, а лишь хмыкает и скользит по нему пристальным взглядом. Настолько цепким и внимательным, что Ким чувствует его даже сквозь шёлк юката. Удивительно, но всё это время он носит исключительно сие традиционное японское одеяние. Разных цветов, слегка различающихся фасонов, но обязательно юката. Остальные, хоть и тоже периодически следуют его примеру, более свободны в модных изысканиях, практически всегда появляясь в джинсах, спортивной одежде или классических костюмах, надеваемых, видимо, для официальных выходов и разборок. Даже Бан пару раз попадается ему на глаза в дорогой двойке от Валентино, и Химчан вынужден признать, что выглядит он в подобном облачении просто потрясающе. Как-то он спрашивает Дэхёна о причинах подобного странного выбора одежды, на что тот поводит плечами и невразумительно бормочет: — В них просто удобно. Не стесняет движений, плюс, меньше заморочек, — почему-то Киму кажется, что он что-то не договаривает. Чон отводит взгляд и принимается громко тараторить, рассказывая сюжет недавно просмотренного фильма, и Химчан понимает, что тот ничего не расскажет, не стоит даже пытаться на него надавить — бесполезно. Не то чтобы ему было безумно интересно, но ведь любопытство не порок, в конце концов. — Бей так, как будто ненавидишь это чучело больше всех на свете, — врывается в его сознание наставительный голос Ёнджэ. Химчан машинально кивает, замахивается и вздрагивает, когда слышит позади себя чужое хрипловатое хмыканье. — А вот и наш будущий самурай Кэнсиро. — Ким резко оборачивается и видит Бана, который стоит, скрестив руки на груди, и смотрит на деревянный меч, который крепко сжимает Химчан. Ёнгук встречается с ним глазами и расплывается в насмешливой улыбке. — Что, Ёнджэ, учишь хёна, как правильно превращать людей в удон? — Разве ты не должен заниматься своими важными бандитскими делами? — Не то чтобы Химчану безумно хотелось пикироваться, но это уже стало некой традицией, которую нельзя нарушать. Ёнгук ждёт от него ответного выпада, это Ким знает наверняка. — Я только что закатал несколько ребят в бетон, так что до вечера я вполне свободен, — хмыкает Ёнгук. Он скользит взглядом по Химчану и, подавшись вперёд, подходит ближе. — Что, нравится тяжесть меча в руках? — тихо спрашивает он. — Ты, кстати, неправильно замахиваешься. — Я делаю так, как учит меня Ёнджэ. На Ёнгуке тоже юката. Яркая, цветная, украшенная алыми всполохами, которые чем-то похожи на тонкие кровавые нити. Он одного роста с Химчаном и слегка худее, но почему-то Киму чудится, что Ёнгук возвышается над ним, будто огромный бурый медведь стоит над маленькой робкой косулей. — Повернись спиной, — говорит Бан и кивает головой в сторону манекена. — Я покажу тебе, как надо. Пошли его к чёрту, этого долбаного доминантного самца, отчаянно шепчет ему внутренний голос, но Химчан, будто сомнамбула, разворачивается к соломенной поделке. Сильное тело прижимается к его спине, так, что Ким кожей ощущает исходящий от него жар и биение чужого сердца. Пальцы Ёнгука ложатся на его руки, и низкий шёпот опаляет чувствительную кожу уха: — Подними руки и согни их в локтях, — он мягко надавливает на его запястья, и Химчан подчиняется, чувствуя, как невольно сбивается дыхание. Волосы Бана щекочут кожу на щеке, тело вжимается в него сильнее, Ким шумно втягивает воздух в лёгкие и невольно пугается: звук получается слишком громким и откровенным. — Прищурься и сосредоточь свой взгляд на противнике, — голос Бана звучит мягко и тягуче, как патока. Ким едва сдерживается, чтобы не откинуть голову назад, опираясь на чужое плечо, а Ёнгук продолжает говорить: — Ты — зверь, который охотится на жертву. Ты должен вцепиться ей в глотку и поразить самое уязвимое место. Ты атакуешь резко и внезапно, чтобы в тот момент, когда она уже празднует свою победу, заставить её захлебнуться собственной гордыней. Жарко. Слишком близко. Слишком откровенно, настолько, что сосредоточиться практически невозможно, и Химчан действительно чувствует себя животным, маленькой зверюшкой, которая медленно, но верно попадает в ловушку хитрого, выпустившего когти зверя. — Ты сильнее, — пальцы Бана сжимаются на его предплечьях. — Ты опаснее и страшнее, потому что у тебя есть самое мощное оружие. Ты же знаешь, как многие хищники приманивают свою жертву? Сильным запахом, яркой окраской и тягучим сладким ядом… Притягиваешь и жалишь, оставляя на одурманенных несчастных свои смертельные метки. Ты такой же, Химчан… Самый настоящий морок во плоти. Ты несёшь чушь, хочет сказать Химчан, но почему-то язык прилипает к нёбу, и он крепче сжимает меч в своих ладонях, ощущая, как по всему телу разливается томительный жар. — Бей! — внезапно гортанно вскрикивает Ёнгук и бьёт его по рукам. Что-то вспыхивает в сознании, что-то на периферии, такое, что внезапно разум отключается и остаются лишь чистые инстинкты. Химчан размахивается и с силой бьёт в шею манекена, ровно туда, где она соединяется с соломенным телом. Та слетает с плеч и падает на землю с громким стуком. Ким опускает руки, тяжело дыша, и, зажмурившись, чувствует, как ладони Бана скользят по его предплечьям. Он слышит тихий кашель и, вздрогнув, открывает глаза. Стоящий сбоку Ёнджэ хранит молчание и таращится куда-то вниз, а Дэхён смотрит на них, не мигая, и есть в его взгляде нечто такое, отчего Химчан внезапно ощущает нарастающую неловкость. Как будто их только что поймали на чём-то интимном и не предназначенном для посторонних глаз. — Отличный удар, — хрипло говорит Ёнгук и отстраняется. Ким вздрагивает и, наклонившись, поднимает с земли сбитую соломенную голову. Якудза убирает ладони с его плеч, и Ким чувствует неприятный холод в тех местах, где только что касались его горячие пальцы. — Я пойду к себе, — отрывисто говорит Бан, поворачиваясь к Дэхёну. — Желательно меня до вечера не беспокоить. Да, ко мне сегодня придёт Хёсон. — Донсэн молча кивает, и Бан отворачивается, поправляя юката. — Пропустите её сразу же ко мне в кабинет. Он кивает Ёнджэ и, не глядя на Химчана, твёрдым шагом идёт к открытым сёдзи. Ким провожает взглядом его прямую широкую спину и машинально опускает меч на землю. Ладони влажные от выступившего пота, Химчана будто лихорадит от внезапно накатившего жара, а в голове всё ещё звучит чужое имя, сказанное низким хриплым голосом. — Хёсон? — говорит он Ёнджэ, который подбирает его меч и аккуратно убирает в специальный футляр. — Какой-то деловой партнёр? Такое впечатление, что вы делаете бизнес исключительно с представителями местной диаспоры. Ёнджэ не имеет права рассказывать ему, чужаку, ничего про внутренние дела клана Бана, но, видимо, в этой информации нет ничего важного и секретного, поскольку он вздыхает и спокойно отвечает: — Нет, но у хёна есть связи практически со всеми корейцами, которые так или иначе замешаны в этой индустрии. Как ты и сам знаешь, во многих вопросах общее происхождение и традиции значительно облегчают сам процесс. Мы ведём дела и с японцами, и с китайцами, и с индусами, но со своими всё намного проще. — Этот Хёсон — часть клана? — Химчан не знает, почему ему так важно что-то об этом знать. Дела Бана никогда не вызывали у него особого интереса, поскольку Ким, в силу своего происхождения, прекрасно понимал, что это явно не связано с вышиванием гладью и какими-то невинными «белыми» занятиями. Но почему-то сейчас нутро сжимается от отвратительного, жалящего чувства, которое заставляет его раздражённо одёрнуть на себе кажущуюся скользкой и неудобной юката. — Хёсон-нуна — это женщина, — поясняет ему Дэхён. — Ёнгук-хён знает её очень давно, можно сказать, с самого начала. Ты же знаешь, что он — создатель нашего клана? Не наследник, не продолжатель традиций, а тот, кто создал его буквально с нуля. И Хёсон-нуна была той, кто с самого начала оказала ему как материальную, так и моральную поддержку. — Она не часть нашего клана, — добавляет Ёнджэ и закидывает себе на спину сумку со снаряжением. — Но она часто приезжает сюда, чтобы обсудить всякие важные вопросы. Мы «крышуем» её бизнес, и порой приходится ставить на место всяких озабоченных ублюдков. — Она — путана? — спрашивает Химчан, и Дэхён, слегка замявшись, кивает. — Не совсем, — морщится Ёнджэ. Они идут по коридору в сторону комнаты Химчана, и Ким машинально скользит взглядом по слегка грязноватому деревянному полу. Интересно, кто в этом доме занимается уборкой? За всё то время, что он здесь живёт, он ни разу не видел никого, отдалённо похожего на домработницу или лакея. — Она владеет одним из крупнейших элитных борделей в Токио. Девушки на любой вкус, все проверенные, чистые, красивые и грамотные. Не такие, которые и двух слов связать не могут, нет, нуна над своими девочками трясётся, как настоящая наседка. — Сама она трудится на том же поприще? — вновь спрашивает Химчан, и Ёнджэ качает головой: — Нет, — он открывает сёдзи и пропускает Кима в комнату. — Она ничем таким уже давно не занимается, разве что… — О, хён, ты случайно не хочешь чаю после тренировки? — внезапно резко перебивает его Дэхён и разворачивается к своего приятелю. — Ёнджэ-я, почему бы тебе не сходить на кухню и не принести хёну чай? Я думаю, он наверняка сгорает от жажды. Химчан совсем не хочет пить, и подобное поведение его надзирателя выглядит действительно странным. Глаза Ёнджэ расширяются, и он поспешно кивает: — Да, точно, чай! Сейчас мы тебе его принесём, — он широко улыбается Киму. — Как насчёт печенья? Насколько я знаю, наша кухарка пекла его сегодня утром. Химчан машинально кивает. Ёнджэ разворачивается к двери и быстро выходит прочь из комнаты, поправляя на плече ремешок спортивной сумки. Дэхён остаётся в комнате, нервно барабаня пальцами по стенке, и Ким думает, что в этот раз всегда шумный и не ловящий мышей донсэн оказался намного осторожнее своего приятеля. Ёнджэ явно едва не сказал что-то, что должно было остаться для него тайной. Что-то, связанное с этой Хёсон, близкой подружкой Бана, элитной ночной бабочкой для дорогих клиентов. Ким ощущает нарастающее раздражение и молча садится на футон, кидая на Дэхёна пристальный взгляд. Тот снова улыбается ему, немного нервно и слишком широко, и Химчан едва сдерживается, чтобы не сказать ему, что он выглядит, будто больной параличом. Интересно, она его бывшая девушка? Или, быть может, просто деловой партнёр. Химчану плевать, да, и кто он такой, чтобы лезть в личную жизнь грозного лидера Бана? Юката вновь неприятно липнет к влажной от пота коже, и Химчан раздражённо одёргивает её вниз, обнажая плечи. Отвратительная, вычурная шёлковая тряпка, думает он и откидывается на футон, закрывая глаза. Ёнгук сравнил его с мороком, который разит несчастных жертв раз и навсегда. Химчан вдыхает отпечатавшийся на его одежде чужой запах и чувствует себя отравленным. Ядом, у которого нет названия, но что доходит до самых глубин ноющего сердца.

***

Живот неприятно тянет, и Химчан открывает глаза, устало потирая зудящие веки. В комнате слишком жарко и душно, и он приподнимается на футоне, чувствуя, как воздух холодит влажную от пота кожу. Вечером Дэхён и Ёнджэ заставили его выпить полный чайник чая, и теперь организм настойчиво реагирует на обилие жидкости в организме. Вставать лениво, но Ким всё равно поднимается с футона и нащупывает лежащий рядом халат. Вещь из натурального шёлка, мало отличную от привычной юката, ему пару дней назад притащил Чунхон, гордо заявивший, что подобное домашнее одеяние ему очень пойдёт. Ким считает, что подобные вещи носят лишь дамы преклонных лет, но, чтобы не обидеть Джело, принимает подарок с делано счастливой улыбкой. Он натягивает халат на себя и, запахнув пояс, медленно идёт к сёдзи. Сидящий на стуле возле входа Дэхён мирно дремлет, свесив голову на грудь, но, услышав шаги Химчана, немедленно просыпается и смотрит на него сонными заспанными глазами. — Я отлить, — громким шёпотом говорит Ким и кивает в сторону уборной. — Буквально на несколько минут. Дэхён косится в указанном им направлении, и на его лице отражается сомнение. Конечно, ему не стоит отпускать Кима одного, но туалет находится буквально в паре шагов, да и убежать ему некуда. В уборной нет окон, а в ванной оно после недавнего происшествия наглухо закрыто на редкость скрипучим засовом. — Иди, — кивает он и моргает, видимо, пытаясь справиться с дремотой. Химчан подавляет улыбку и, одёрнув скользкий халат, крадучись, идёт к уборной. Туалет находится буквально напротив спальни Бана. Химчан никогда не был внутри и видел это помещение лишь мельком, когда Ёнгук заходил туда после очередных посиделок у камина. Ким подходит к двери в уборную и невольно замирает, потому что дверь закрыта неплотно, так, что сквозь небольшую щель на пол падает тонкий луч света. И самое главное, он отчётливо слышит доносящиеся оттуда звуки. Не слишком громкие, приглушённые, но сердце невольно пропускает удар, когда до Химчана доносятся тихие женские стоны и тяжёлое мужское дыхание. Он не должен обращать на это внимание, потому что-то, чем Бан занимается в тиши своей спальни, это лишь его личное дело. Химчану нужно зайти в уборную и, сделав свои насущные дела, убраться к себе в комнату и забыться сном, крепким и безмятежным. Тело не слушается его, будто сомнамбула, Ким подходит к двери и, затаив дыхание, осторожно заглядывает в щель. Комната Ёнгука обставлена просто и аскетично. Никакой нарочитой роскоши, лишь свойственный ему минимализм и монохромная гамма. Всё, как и положено по канонам японской эстетики, исключение составляет лишь кровать, большая и широкая, не привычный тонкий футон, которые, как думал раньше Химчан, лежат в каждом жилом помещении. Они трахаются прямо на этой самой кровати, которая мерно поскрипывает в такт их движений. Ёнгук берёт её сзади, и Хёсон, а Химчан ничуть не сомневается, что это именно она, оказывается самой настоящей красавицей. Точёные черты лица, упругие бёдра и тонкая талия, и, главное, пышная полная грудь, совсем не типичная для корейской девушки. У неё светлая, начисто лишённая отметин или татуировок кожа, и этим самым она косвенно отличается от Ёнгука, который вбивается в её тело, стоя на коленях и осторожно стискивая руками её бёдра. Химчан никогда не был вуайеристом, но почему-то это зрелище завораживает его настолько, что он замирает как вкопанный, молча наблюдая за тем, как двое других людей занимаются сексом. Хёсон запрокидывает голову назад и тихо стонет, прикусывая от удовольствия нижнюю губу, она удивительно привлекательна в своей порочной красоте, но почему-то Киму хватает всего пары взглядов на её обнажённые прелести. Глаза смотрят только на Ёнгука, который рвано выдыхает сквозь сжатые зубы и что-то шепчет, облизывая пересохшие губы. Смуглая кожа блестит от выступившего пота, яркие линии татуировок пляшут перед глазами, будто иллюзия в калейдоскопе, а лицо искажено гримасой удовольствия. Бан излучает животную похоть, неприкрытую и жаркую, и Химчан сглатывает, когда ловит себя на мысли о том, что даже трахается Ёнгук как истинный победитель. Красиво, яростно, с такой отдачей и упоением, что его партнёрша вновь не сдерживает громкого стона. Звук её голоса действует на Кима будто отрезвляющая пощёчина, и он с трудом отворачивается и медленно идёт в сторону своей комнаты. — Сходил в туалет? — спрашивает Дэхён, приоткрыв сонные глаза, и Ким машинально кивает, пробормотав себе под нос нечто невразумительное. Он плотно закрывает за собой сёдзи и буквально валится на прохладный футон. Перед глазами всё ещё стоит образ Ёнгука, раскрасневшегося, удивительно прекрасного в своём возбуждении, крепко стискивающим чужие бёдра побелевшими от напряжения пальцами, и Химчан прикусывает нижнюю губу, запуская руку под халат и обхватывая ноющий член у основания. Рука скользит по пульсирующему стволу, Химчан жмурится, силясь подавить рвущиеся наружу стоны, и в памяти ослепительными звёздами вспыхивают моменты из прошлого. Ёнгук, прижимающий его к футону, Ёнгук, осматривающий его в юката внимательным цепким взглядом, Ёнгук на сегодняшней тренировке, вжимающийся в него сильным телом и шепчущий ему на ухо про то, какой он восхитительный в своей ядовитой красоте. Улыбка Бана, его хриплый голос, его искусные татуировки и чёткие линии мышц, трахающийся Ёнгук, который выглядит, как истинный демон, порочный и манящий. Тёплая сперма пачкает пальцы, и Химчан содрогается всем телом, тяжело дыша. Он открывает глаза и, облизав припухшие губы, таращится в тщательно выбеленный потолок широко распахнутыми глазами. Ему стыдно и очень хорошо, и он безумно надеется, что Дэхён спит и ни черта не слышит, а если и слышит, то ни о чём не догадывается. Нутро скручивает от накатившего спазма, Ким обессиленно выдыхает и думает, что это ненормально. Это ненормально, дрочить на своего похитителя. Это ненормально, потому что Ёнгук считает подобные вещи отвратительными и говорит о его названом брате, который испытывает к Киму влечение, что он больной, съехавший с катушек ублюдок. Это ненормально, тянуться к нему ноющим сердцем и всей душой презирать себя за то, что он безумно завидует той самой Хёсон, которая спокойно может его коснуться и чувствовать его всем телом, задыхаясь от накатывающего волнами удовольствия. Химчан ненавидит прогибаться, он не любит мужчин, и ему претит сама мысль о сексе с кем-то своего пола, но он до безумия хочет занять её место. Сперма сохнет на коже, и Ким, нащупав лежащую на столике льняную салфетку, вытирает об неё грязные пальцы. Он презирает Ёнгука до боли в груди за то, что перестал быть кем-то, кого можно просто ненавидеть.

***

— Ты в последнее время какой-то странный, — говорит Ёнгук и слегка сощуривается. — Тебя что-то беспокоит? Конечно, мать твою, меня есть чему беспокоить, думает Химчан и делает глоток виски. Ты держишь меня в своём доме уже больше месяца и ни черта не объясняешь по поводу того, как обстоят дела с выкупом. Ты ведёшь со мной себя, как будто мы близкие приятели, хотя в реальности ты не трогаешь меня лишь из уважения к моему приёмному отцу. Виски ударяет в голову, и Химчан давится золотистой жидкостью, принимаясь громко кашлять. Ёнгук моментально срывается с места и с силой стучит ему по спине, глядя на него с нескрываемым беспокойством. — Я в порядке, — хрипло бормочет Химчан и вздрагивает, когда пальцы Ёнгука скользят по его лопаткам. Он моментально подаётся вперёд и ставит стакан на стол. — Просто уже охерел от сидения в четырёх стенах. Как продвигается ваше общение с Хироки? — О, я забыл предложить тебе лимоны, — говорит Бан и берёт в руки тарелку. — Хочешь немного? Понятия не имею, можно ли их есть с «Ямазаки», но мне нравится, — он широко улыбается, демонстрируя белые зубы, и Химчану хочется вылить содержимое своего стакана прямо ему в лицо, потому что его бесит, что Бан в очередной раз игнорирует его вопросы. Он старается вести себя как прежде. Как будто не было той жаркой ночи и его личного морального падения, когда он наблюдал за чужими постельными утехами, а позже — позорно дрочил на образ Бана, занимающегося сексом с прекрасной, воистину роскошной женщиной. Казалось бы, в памяти должна отпечататься Хёсон, фигуристая, привлекательная, с округлыми упругими формами, живое воплощение женской красоты, но перед глазами раз за разом возникает Ёнгук, жилистый, худощавый, в котором нет абсолютно ничего женственного. И почему-то именно он заставляет низ живота наполниться томительным возбуждением. Это стыдно и отвратительно, думает Химчан и всеми силами пытается убедить себя, что это лишь чистое наваждение. Всё потому, что Бана в его жизни слишком много, он чересчур харизматичный и выделяющийся, но стоит Киму оказаться за пределами особняка его клана, как помрачение рассудка прекратится, и Ёнгук станет лишь блёклой страницей из прошлого. Ким повторяет себе это, как мантру, хотя в глубине души понимает, что всё это — сплошная ложь и самообман. Хотя бы потому, что Бан чисто физически не может быть блёклым и забытым. Химчан хочет держаться от него подальше, но Ёнгук, будто назло, регулярно вторгается в его личное пространство. Он присутствует на его тренировках с донсэнами, он зовёт его к себе каждый вечер и подолгу разговаривает с ним обо всём на свете. Это чем-то напоминает Киму посиделки с Хироюки, только вот отчим никогда не вызывал у него такого сильного внутреннего напряжения и старательно подавляемого желания. Бан редко говорит о себе, но рассказывает ему о своей семье и прошлом. О родителях, которые живут на Окинаве, потому что там тепло и безопасно. О старшей сестре и её женихе, у которых свой тату-салон на Акихабара, и о брате-близнеце, учителе математики, у которого есть девушка и который работает в старшей школе на Хоккайдо. Химчан пытается себе представить человека, идентичного по внешности с Ёнгуком, но Бан говорит, что у его хёна нет ни одной татуировки, да и по характерам они практически не совпадают. — А они знают, чем ты занимаешься? — спрашивает его Химчан прежде, чем успевает хорошенько подумать, и невольно осекается, потому что это явно не его ума дело. Но Бан в ответ лишь слегка морщится и отвечает: — Знают. Они не то чтобы счастливы и безумно мной гордятся, но все они понимают, что у меня попросту не было выбора. — В ответ на немой вопрос Кима он коротко отвечает: — Был период, когда у семьи были большие финансовые трудности, отец слёг в больницу, а мать никуда не брали на работу, поскольку она не слишком хорошо говорила на японском. Сестра тут же пошла работать татуировщицей, кстати, в том же салоне она и познакомилась со своим гражданским мужем, брат тоже пытался подработать, но всё это было тщетно, нам нужны были большие средства, с каждым днём всё больше и больше, и тогда я решился примкнуть к преступной группировке. Пробыл там два года, завёл множество полезных связей, узнал подноготную этого мира, а позже понял, что стоит попробовать создать свою. И, как ты видишь, несмотря на то, что я в таких вещах был полным профаном, я в этом весьма преуспел. Он замолкает и берёт в руки нефритовую фигурку дракона, принимаясь рассеянно крутить в руках симпатичную безделушку. Молчит и Химчан, потому что, хоть и жалеть Ёнгука глупо, почему-то в душе возникает странное щемящее чувство. — Если ты хочешь знать, то я ни о чём не жалею, — нарушает молчание Бан, и Ким в очередной раз удивляется его способности в точности прочувствовать его настроение. — Да, это не самый лучший вариант карьерного роста, да, я вряд ли попаду в Вальгаллу, в Нирвану или где там оказываются после смерти хорошие люди, — он усмехается, но получается как-то криво и жалобно. — Да и вообще не факт, что завтра же меня не подстрелят, ранят или попросту зарежут, ты по Хироюки знаешь, насколько у якудза опасная жизнь. Я потому и не запрещаю своим ребятам веселиться и развлекаться, потому что прекрасно понимаю, что любой вечер может оказаться для нас последним. Но зато моя семья не нуждается в деньгах, и подле меня есть люди, которые запросто перережут за меня чью-нибудь глотку, — Ёнгук смотрит на Химчана в упор, и в горле невольно пересыхает. — Всё не так уж и плохо. Надо лишь просто попытаться найти во всём хоть какие-то плюсы. Например, мне не нужно самому искать собеседников себе на вечер. Я всегда могу попросить донсэнов похитить для меня какого-нибудь говорливого музыканта. Шутка откровенно чёрная, но Химчан смеётся вместе с Баном. Он смотрит на его открытое, улыбчивое лицо и внезапно ощущает, как к горлу подкатывает горький комок. Хироки говорил, что якудза не имеют права на любовь, привязанности и проявления нежности. Химчан вспоминает о том, с какой любовью и уважением говорят о Ёнгуке его донсэны, о том, как он, несмотря на свой высокий статус, общается с ними, ведя себя порой, как крутой старший брат, сколько теплоты было в его голосе, когда он рассказывает ему о своих близких, и невольно задумывается: каково это, быть кем-то близким и важным для этого человека? — Ты… — начинает было Ким, но замолкает, потому что спрашивать об этом неудобно. — Ты тоже считаешь, что не надо ни к кому привязываться? Что надо жить сегодняшним днём, спасаясь от реальности в утехах и сиюминутных желаниях? — Ты хочешь спросить меня, нравится ли мне трахаться без обязательств и не связывать себя никакими крепкими узами? — уточняет у него Ёнгук и цокает языком. — Сравниваешь меня со своим дорогим старшим братцем? В его голосе проскальзывает нечто такое, отчего Ким ощущает себя нашкодившим ребёнок. Ёнгук кладёт дракончика обратно на стол и, наклонившись, смотрит на него, не мигая. — Конечно, так проще. Ни о ком не надо волноваться, любые твои естественные потребности удовлетворяются без излишнего напряга. Только секс, и никаких чувств, привязанностей и прочих сложностей. Почему-то перед глазами Кима возникает образ красавицы Хёсон, и сердце невольно ёкает. — Никого не любить, ни к кому не тянуться, ни по кому сходить с ума. Наверное, с нашим ремеслом так действительно лучше, — голос Ёнгука понижается до интимного шёпота, и его тёмная радужка будто заполняется дёгтем. — Вот только я так не могу. Почему-то Химчану становится мучительно жарко, настолько, что ему кажется, будто бы воздух в комнате стал жидким пламенем. Бан слегка наклоняется, что его лицо оказывается пугающе близко, и тихо говорит: — Знаешь, как всегда говорил Хироюки? «Человек счастлив лишь тогда, когда есть, кому отругать его за позднее возвращение домой, а позже — принести большую чашку горячего чая». Пусть я не буду самым влиятельным якудза в Японии, но я хочу, чтобы рядом со мной был кто-то, кому я смогу доверять. Кто-то, с кем я разделю все горести и радости и стакан крепкого виски перед сном. Я… — Хён! — в помещение врывается Дэхён и взглядом показывает ему на дверь. — Тут к нам приехали китайцы, есть кое-какие темы для обсуждения. — О, это важно, — Бан срывается с места и кивает Химчану. — Доброй ночи. И я надеюсь, что ты не выжрешь весь виски в моё отсутствие. Ким должен ответить ему очередной остротой, но вместо этого он молча выдавливает из себя кривую улыбку и смотрит, как Бан покидает комнату в сопровождении Чона. У него не было никаких надежд и иллюзий, но почему-то его не покидает чувство того, что только что был упущен момент. Действительно важный и по-настоящему интимный.

***

— Чёртова ты скотина, — сердито говорит Химчан и смотрит на Бана в упор. — Как же меня заебало, что ты постоянно умалчиваешь, как там обстоят дела с Хироки. Он заплатил за меня выкуп? Что там с вашими договорённостями? Сколько можно держать меня в неведении? Хочется заистерить, как какой-нибудь избалованный мальчишка, и Ким с громким стуком опускает стакан на стол, чувствуя, как его буквально колотит от накатившей бессильной злобы. Глаза Бана расширяются, и он открывает было рот, чтобы что-то ему сказать, как внезапно раздаётся громкий стук в дверь, и на пороге возникает один из информаторов Ёнгука. Химчан практически никогда с ним не общался, но знает, что его зовут Минхёк, и он является одним из самых преданных членов клана Бана. — Хён, тут такое дело, — он настолько взбудоражен, что даже не замечает сидящего в кресле Кима, не сводя с Бана взгляда расширившихся глаз. — Нам передали запись из кабинета этого уёбка Хироки! — Химчан невольно вздрагивает, а Ёнгук поджимает губы и смотрит на донсэна тяжёлым взглядом. — Всё выбалтывает своему дружку из шестёрок, явно бухой в задницу! Я уже послал тебе её на почту, она, правда, не очень большая, но… Он замечает Кима и осекается, заметно побледнев. Затем делает неловкий поклон и тихим голосом бормочет: — Здравствуйте. — Спасибо за информацию, — отзывается Бан, и в его интонации Ким слышит нескрываемое раздражение. — А теперь иди. И позови сюда Дэхёна, чтобы он проводил Химчана обратно в его комнату. Минхёк кивает, и Ким поворачивается к Ёнгуку, ощущая нарастающее раздражение. — Я тоже хочу посмотреть, — твёрдым голосом говорит он, и Бан отрицательно качает головой и категорично отвечает: — Нет. Это не твоё дело. — Как это не моё дело, когда это мой сводный брат, мой клан и моя свобода, которая висит на волоске из-за того, что вы никак не можете поделить свои ёбаные территории?! — Химчана кроет, и он отчётливо понимает, что срывается с катушек. Да, это место с каждым днём всё меньше напоминает тюрьму, да что там, здесь намного комфортнее, чем в его собственном доме, хоть тут и нет Кёске и Ханами. Что Ёнгук, что его донсэны делают всё для того, чтобы его пребывание здесь было максимально комфортным, но почему-то тот факт, что Бан считает его недостаточно важной персоной для того, чтобы дать ему возможность узнать хоть немного о том, что происходит за пределами особняка, бесит его до алой пелены перед глазами. Вполне возможно, что Ёнгук таким своеобразным образом пытается уберечь его от каких-то потрясений, но, чёрт его дери, Ким не впечатлительная барышня из слезливого сериала, чтобы истерить по любому подходящему поводу. Если он пошлёт его снова, то он бросится на Бана с кулаками, мрачно думает Химчан и смотрит на него в упор. Тот не сводит с него немигающего взора, и в тёмной радужке Ким видит нечто, напоминающее внутреннюю борьбу. Наконец-то Ёнгук моргает и, раздражённо вздохнув, отрывисто велит Минхёку: — Оставь нас. Никого не зови и не заходи сюда в ближайшие минут пятнадцать. — Я тебя понял, — выдыхает парень, явно испытавший облегчение от того, что может покинуть комнату. Дверь захлопывается с тихим стуком, и Ёнгук наклоняется, доставая из ящика стола дорогой чёрный ноутбук. — Иди сюда, — говорит он Киму и нажимает на кнопку включения. Ким моментально срывается с места и быстрым шагом подходит к Бану. Минуты, в течение которых Ёнгук запускает гаджет, кажутся просто бесконечными. Наконец Бан открывает вкладку с почтой и быстро кликает мышкой на свежее сообщение. На экране возникает окно проигрывателя, и Ким невольно задерживает дыхание, когда видит очертания кабинета Хироки, огромного и нарочито помпезного. В большом вольтеровском кресле сидит громадный мужчина, в котором Химчан узнаёт Акихито, одного из любимчиков брата, который сжимает в огромных ладонях початую бутылку виски и громко гогочет над очередной шуткой своего босса. Сам брат сидит на краю стола и курит неаккуратно свёрнутую самокрутку. Скорее всего, марихуана, которой тот частенько балуется после очередного рейда, думает Ким и с лёгким отвращением наблюдает за тем, как Хироки трогает себя за яйца сквозь ткань юката и удовлетворённо выдыхает. Наверняка вернулся из какого-то борделя и теперь ощущает себя счастливым и затраханным на год вперёд. Ёнгук слегка кривится и что-то бормочет себе под нос, не сводя с Хироки напряжённого взгляда. Затем подводит курсор к краю и слегка увеличивает громкость, и комната моментально заполняется чужими пьяными расслабленными голосами. — Что, трудный денёк, босс? — лениво спрашивает Акихито, на что Миногава моментально кривится и кивает: — Затрахался решать проблему с этими тайскими ублюдками. — Он наливает себе ещё виски и пьяно смеётся. — Стоило сломать их парламентёрам по паре пальцев и пригрозить пушкой, как они тут же заткнулись и согласились на наши условия. Акихито смеётся в ответ, мерзким лающим смехом, похожим на гиений. Он забирает у Хироки самокрутку и, затянувшись, внезапно спрашивает: — Как, кстати, дела с этим корейцем? Я слышал, что ты на днях встречался с его людьми, есть какие-то результаты? — Фу, блядь, — лицо Миногава перекашивается, и он с силой ставит стакан на стол. Тот моментально трескается, и на гладкую поверхность проливается золотистая жидкость. Он пьёт дешёвый, моментально развозящий виски, любимый среди большинства его приятелей из-за своего тошнотворного спиртового привкуса. — Не напоминай мне об этих уёбках! Как вспомню, с какой наглой рожей шестёрка Бана, этот Дэхён, требовал от меня отдать обратно им доки для складов! Сука, он действительно считает, что я под него прогнусь? — У них есть козырь в рукаве, — негромко отвечает Акихито и смотрит на Хироки в упор. — Хоть Химчан-сама не является наследником клана, он — признанный сын покойного Хироюки-сама. Я не говорил тебе, но люди кругом уже начинают беспокоиться из-за того, что его могут прирезать к чертям. — Ким невольно вздрагивает, а якудза продолжает: — Ты, может, и не знаешь, но большая часть клана относится к нему как к любимчику покойного главы. Ты же помнишь, что он всегда отзывался о нём исключительно хорошо? И то, что ты всё никак не вызволишь его из плена для многих… — Блядь, да понял я, понял! — внезапно кричит Хироки и соскакивает со стола. — Хватит уже трахать мне мозг этим чёртовым ублюдком! Я прекрасно знаю, как папочка обожал нашего прекрасного мальчика Химчана! Химчан молодец, у него есть стержень, у него есть сила духа и задатки настоящего лидера, бери с него пример! И что, блядь?! Он пиликает на своих гитарках и фортепьяно, а кто теперь при власти? — Он истерически смеётся и оскаливается. — Зачем он вообще нужен клану? Бесполезная тупая смазливая шлюха, которую стоит засунуть в бордель, потому что это единственное, на что он может сгодиться! — Ты так сильно его ненавидишь? — округляет глаза Акихито, и Хироки, видимо, пьяный вдрызг, отвечает: — Я его ненавижу, но, если честно, я бы ему присунул, — он разражается мерзким хихиканьем и вновь трогает себя за яйца. — Интересно, Бан его уже натянул? Наверняка не сдержался, в первый же день выебал его прямо в тугую дырку! Химчану кажется, будто его вот-вот стошнит. Он слегка шатается, хватаясь за край стола и ощущая, как экран расплывается перед глазами. — Или, быть может, пустил его по кругу? Скорее всего, да, его парни по виду — сущие педики, которым только дай повод засунуть себе за щёку чужой хуй! Я бы и оставил его там, потому что так мне же и будет лучше, а остальным можно было бы сказать, что эти уроды убили его, несмотря на договорённость. Да, так было бы круто, можно было настроить народ на то, чтобы наконец-то ввязаться с ними в открытую войну! Но… — он осекается, видимо, поняв, что сейчас проговорится про условие завещания, и раздражённо выдыхает. — Но что? — непонимающе переспрашивает Акихито. — Неважно, — поспешно отвечает Хироки и, одёрнув юката, принимается озираться. — Блядь, куда ты поставил водку? Как только вспомнил этого выродка, так сразу… Внезапно сбоку раздаётся громкий треск, и Химчан вздрагивает, оборачиваясь. Бан смотрит на экран, не мигая, крепко сжав губы, и сжимает в руке останки сломанной на части компьютерной мышки. Он опускает взгляд на свои руки, затем захлопывает ноутбук, на экране которого Хироки, матерясь, пытается найти вожделенную бутылку, и разворачивается к Киму. — Ты… — начинает было он и внезапно замолкает. Взгляд Бана наполнен животной злобой, яростью и нескрываемым сочувствием, и почему-то от этого Химчану становится тошно. — Всё в порядке, — ровным голосом говорит Ким, выпрямляясь. — Я от него ничего другого не ожидал. Он отряхивает юката от несуществующей пыли и, хмыкнув, добавляет: — Надеюсь, ты всё-таки не пустишь меня по кругу? В бордель мне бы тоже не хотелось попасть. Бан ничего не отвечает. Только смотрит так, что к горлу подкатывает горький комок, и Ким отворачивается и поспешно бормочет: — Я пойду. Если честно, спать очень хочется, да и виски даёт о себе знать. Спасибо, что поделился информацией. — Химчан… — начинает было Бан, но Химчан быстрым шагом идёт прочь из комнаты, ощущая, как нутро заполняется ледяной, давящей горечью. — Доброй ночи! — кричит он и выдавливает из себя ещё одну улыбку, хотя Ёнгук попросту не сможет её увидеть. Он закрывает за собой дверь и, не обращая внимания на встревоженный взгляд Чонопа, идёт в свою комнату. До безумия хочется остаться одному. Хочется орать в голос, ругаться матом и вести себя как чокнутый ублюдок, хочется разбить Хироки его самодовольную пьяную морду, потому что в реальности всё ни хера не в порядке, просто перед Ёнгуком нужно выглядеть спокойным и хладнокровным. Бан говорил, что он — потрясающий и сильный. Что он — настоящая гордость покойного Хироюки. Что он — хищное животное, которое может поймать в свои сети даже самую хитрую и ловкую добычу. Химчан влетает в комнату и что-то невразумительно бормочет Чонопу и Чунхону, которые замирают у входа в комнату, как преданные собаки. Затем, обессилев, падает на футон, закрывая глаза. Ким ни черта не сильный. Всё это копится в нём, как в глубоком сосуде, но любая чаша рано или поздно имеет свойство переполняться, и тогда её содержимое с громким плеском переливается через край. Химчан вышел на предел. Поэтому кусает край плоской подушки, ощущая, как горлу подкатывает зарождающаяся истерика.

***

Сна нет ни в одном глазу, и до одури хочется выпить. Химчан открывает воспалённые глаза и садится на футоне, потирая зудящие веки. Прошло уже около двух часов с тех пор, как он покинул кабинет Бана, ему хочется спать, но мерзкое давящее чувство ложится на грудь как каменная плита, лишая его возможности дышать. В комнате жарко и душно, юката прилипает к взмокшему телу, и Химчан пытается развязать трясущимися пальцами пояс и, потерпев неудачу, ударяет кулаком об пол. Ким раздражённо выдыхает и думает, что надо бы всё-таки заставить Чонопа принести ему чего-нибудь покрепче. Одна бутылка — и он вырубится к чертям, а большего ему сейчас и не надо. Химчан поднимается с футона, но в этот момент сёдзи открываются с тихим скрипом. Ким невольно вздрагивает и замирает, когда видит Ёнгука, который заходит в комнату и молча становится у порога. Вид у Бана уставший и какой-то напряжённый, он смотрит на Химчана не мигая, внимательным взглядом чёрных глаз. — Не спишь? Вопрос откровенно дурацкий, и Ким не удерживается от того, чтобы не парировать: — Сплю. Разве ты сам не видишь, лежу и мирно посапываю прямо в подушку. Воцаряется неловкая тишина. Ёнгук ерошит отросшие тёмные волосы и продолжает молчать. Затем громко выдыхает и коротко говорит: — Уезжай. Химчан невольно опускается обратно на футон, чувствуя, как низкий голос Ёнгука действует на него как пощёчина. Бан слегка морщится и кивает в сторону сёдзи: — Хватит тебе сидеть тут в четырёх стенах лишь потому, что мы с Хироки пытаемся поделить бизнес. Обратно тебе, скорее всего, тоже лучше не возвращаться, поэтому я дам тебе денег. Не огромную сумму, но достаточно, чтобы затеряться где-нибудь и комфортно прожить некоторое время. Если ты хочешь, то можешь уехать отсюда прямо утром, а если нужны какие-нибудь вещи, то только скажи, я пошлю ребят, чтобы купили всё, что тебе нужно, — он отворачивается и скрещивает руки на груди. — Если что, то с твоим братом я обязательно разберусь. Последние слова он произносит так, что по коже невольно проходится липкая дрожь. Слова Бана доходят до него не сразу, они оседают в сознании будто вязкая плотная пелена, и Химчан едва сдерживается, чтобы не заорать, что нет, он никуда не хочет ехать, потому что, чёрт возьми, за эти чёртовы недели Бан Ёнгук успел врасти ему под кожу, крепко-накрепко, так, что не вытащишь. Что это больное, неправильное и иррациональное чувство, которое даёт ему силы и мужество держаться и чувствовать себя живым. Он ненавидел своего похитителя, ненавидел якудза и всё, что связано с их тёмным закрытым миром, но, оказавшись среди тех, кто связан не только жаждой наживы и желанием обладать властью и богатством, но и незримыми крепчайшими узами, преданностью, дружбой и искренней любовью, будто бы сам стал его частью, пусть и немного отличающейся, но вписывающейся со всех сторон. Химчан понимает, что так правильно. Ёнгук и его парни вовсе не обязаны возиться с ним до скончания веков, только потому, что Киму некуда податься. Они и так долгое время относились к нему слишком хорошо, настолько, что пребывание здесь больше смахивало на отдых в каком-нибудь элитном онсэне, нежели на заключение у конкурентов и врагов. Они ничего ему не должны, они давно могли убить его и порезать на мелкие кусочки, послав Хироки в качестве особого сувенира. Вместо этого ему дают деньги и возможность укрыться, и это, наверное, лучший исход из всех возможных. — Я понимаю, — кивает Химчан и ощущает, как левую сторону груди будто бы сдавливает ледяная рука. — Огромное тебе спасибо. Он поднимается с футона и, помедлив, идёт к Бану. Каждый шаг даётся с огромным трудом, ноги словно превращаются в вату, Ким растягивает губы в фальшивой улыбке, изо всех сил стараясь выглядеть как можно более спокойным и беззаботным. Бан поднимает голову и смотрит на него не мигая. Ким протягивает ему ладонь и говорит, чувствуя, как быстро колотится в груди вспугнутое сердце: — Может, когда-нибудь ещё увидимся, да? Надеюсь, мы с тобой сможем позже пропустить по стаканчику «Ямазаки». Бан сжимает его ладонь в ответ, и Химчан вдыхает его до боли знакомый запах. Этот ритуал прощания — дурацкий и неестественный, как слезливые сцены из сериалов на телевидении. Этот виски — воистину дьявольский напиток. Он сводит его с особенными людьми, заставляя их привязываться к ним всей душой. А позже эти люди исчезают из его жизни, оставляя после себя лишь горькое послевкусие и незаживающие шрамы на сердце. — Сука, да нихера ты не понимаешь! — внезапно исступлённо шепчет Ёнгук и дёргает его на себя. Химчан успевает глубоко вдохнуть и упасть в чужие объятия, прежде чем тёплые губы Бана прижимаются к его губам. Ладони Ёнгука стискивают его плечи, прижимая к себе, настойчивый язык, вторгается в рот, оглаживая нёбо, и Ким не сдерживает надрывный стон, прикрывая глаза от накатившего удовольствия. Бан неловко опускается на футон и тянет его на свои колени. Химчан сжимает пальцами его предплечья и сдавленно выдыхает, когда Ёнгук оттягивает ворот юката и прикасается губами к ключицам. Каждое касание отдаётся в теле новым уколом возбуждения, Бан прикусывает кожу на его плече и, тяжело дыша, упирается лбом в его плечо. — Я не хочу, чтобы ты уходил, — хрипло шепчет он. — Не хочу тебя отпускать, хочу запереть тут, чтобы ты меня не бросил. Как какой-то грёбаный маньяк. Ты же знаешь, что ты — чёртово чудовище, Ким Химчан? Когда ты успел отравить меня своим ядом, так, что без тебя я попросту сдохну? Пальцы Бана находят края пояса юката и ловко тянут их в разные стороны. Тонкая ткань спадает с плеч, оставляя Кима частично обнажённым, и Химчан невольно прогибается в спине, когда Ёнгук вновь прикусывает кожу, размашисто зализывая место укуса. — А что, если я сам не захочу уйти? — тихо тянет он и обхватывает ладонями лицо Ёнгука. — Что, если я поддался проклятью демона, опасного, дикого, который сожрёт меня без остатка, не оставив и костей? Ёнгук поднимает голову, и они оказываются лицо к лицу. Глаза у Бана чёрные и бездонные, похожие на тёмную бездну, и Химчана буквально трясёт при мысли о том, что этот невозможный, порочный ублюдок сейчас сжимает его в своих крепких объятиях. Он растягивает губы в улыбке и наклоняется к Киму, скользя ладонями по его бёдрам. — Я сожру тебя, — соглашается он, и Химчан подавляет глухой стон, когда ладонь касается внутренней стороны его бедра и невесомо оглаживает кожу. — Раз за разом, и каждый раз ты будешь кричать как в первый. — Почему мы болтаем вместо того, чтобы трахаться? — спрашивает Ким, и Бан качает головой: — Потому что я не хочу с тобой трахаться. Он проводит кончиком пальца по его рукам, второй продолжая неторопливо ласкать пах, не касаясь его эрекции. Член Химчана уже давно стоит, пачкая выделившейся смазкой тонкий шёлк, и Ким прикусывает нижнюю губу, неотрывно глядя прямо в глаза. — Когда я увидел тебя впервые, вживую, не на фото, — тихо говорит Ёнгук и смотрит ему прямо в глаза, — я сразу же подумал, что ты красивый. Не красивый из серии «Вау, вот же смазливый уёбок», а красивый до такой степени, что мне захотелось коснуться тебя и проверить, настоящий ли ты. И то, насколько ты был соблазнительным в юката, пусть даже мятой, пусть даже растрёпанный и жаждущий вцепиться мне в горло… Мне стоило больших усилий не завалить тебя прямо там, на футоне, когда ты начал орать на меня в голос и обвинять во всех смертных грехах. У меня никогда не было такого, чтобы мужчины привлекали меня в подобном плане, но… Ты стал чем-то вроде помешательства. Что-то в его глазах меняется, и он смотрит на Химчана с лёгким чувством вины. Пальцы исчезают с его бедра, и Ёнгук глухо бормочет: — А по мере того, как я тебя узнавал, я понимал, что ты больше, чем просто красивое лицо и ни с чем не сравнимые феромоны. Я старался держаться от тебя подальше, ограничиваясь лишь мимолётными встречами. И я всё равно вёл себя как ёбаный фетишист потому, что заставлял донсэнов одевать тебя исключительно в юката. — Блядь, — невольно вырывается у Химчана. Он вспоминает свой разговор с Дэхёном и то, как донсэн старательно переводил тему беседы, видимо, не собираясь раскрывать своего босса. Бан слегка усмехается и говорит: — Я думаю, что они все посчитали меня долбанутым извращенцем, но вслух ничего не говорили. Зато регулярно рассказывали про то, какой ты классный и забавный. Что ты потрясающе играешь на музыкальных инструментах, здорово пародируешь всяких японских знаменитостей и ведёшь себя совсем не как избалованная комнатная собачка клана якудза. Мне было интересно, как ты ухитрился запудрить им мозги, а потом ты внезапно оказался за моим окном, безумный, съехавший с катушек, упёртый идиот, я стащил тебя с подоконника и понял, что пропал. Знаю, что звучит как фраза из дешёвого романчика, но я никак не могу это назвать по-другому. Ты любишь мой любимый виски, ты умён, храбр, немного безумен и всё ещё потрясающе красив. И мои внутренние демоны с каждым днём становились всё громче, крича о том, что ты должен быть моим. Что нужно разодрать Хироки, да и любому другому глотку к херам, чтобы ни в коем случае не смог к тебе притронуться. У Химчана сбивается дыхание, и Ёнгук внезапно подаётся вперёд, прижимаясь к его губам в отчаянном поцелуе. Без слепой страсти и похоти Ёнгук выглядит потерянным и непривычно робким. Его пальцы мягко касаются затылка Химчана, и он тихо шепчет в припухшие губы: — Голос совести твердил мне, что я не должен вести себя как животное. Ты с таким отвращением говорил о Хироки и о том, что он хочет с тобой переспать, что я прекрасно понимал, что любые мои попытки хоть как-то перевести наши отношения во что-то большее, чем просто приятельские, окончатся провалом. Я старался держаться в рамках, хотя попросту видеть тебя и не иметь возможности коснуться, стало просто невыносимым. И когда я увидел запись из кабинета Хироки и услышал его слова… Твою мать, меня будто бы стукнуло. «Если ты хочешь его натянуть, так возьми и сделай это, чтобы забыть его раз и навсегда. А если ты его любишь, то отпусти, чтобы он оказался как можно дальше от тебя», — голос Ёнгука ломается, и он утыкается лицом в ключицы Химчана. Жаркое и неровное дыхание опаляет кожу, Ким чувствует, что в голове царит форменная каша. Он опускает ладони на спину Ёнгука и, ухмыльнувшись, спрашивает: — Так ты переспал с Хёсон потому, что очень боялся предложить это мне? Ёнгук вздрагивает и поднимает голову. Некоторое время он смотрит на Кима расширившимися глазами, затем прищуривается. — Ты подглядывал за нами? Признаюсь, у меня было ощущение, что на нас кто-то смотрит, но я грешил на свои тараканы в голове. — Это было возбуждающе, хоть и обидно, — говорит Химчан и затаивает дыхание, когда ладони Бана опускаются на его поясницу. — У меня были смутные чувства. Я ревновал, я тебя ненавидел, а потом я на тебя дрочил. Знаешь, если ты бы предложил мне тогда… пусть даже я пока сомневался в том, что чувствую к тебе нечто серьёзное, я согласился не раздумывая. — У тебя ко мне серьёзные чувства? — Ты ведёшь себя как придурок из сёдзё-аниме. Может, потащишь меня под дождь и швырнёшь мне в лицо пригоршней розовых лепестков? — У меня с Хёсон всё было по обоюдному согласию, но исключительно ради того, чтобы хоть как-то снять напряжение, — Бан прерывает гневную сентенцию, и даже от упоминания её имени нутро Химчана царапает знакомое едкое чувство. — Я был как зомби, ты мне снился, я дрочил на тебя и буквально лез на стенку от того, что мне просто до боли в груди хотелось попросту поговорить с тобой откровенно и перестать вести себя как помешанный. Но после того случая на тренировке меня переклинило окончательно, и я позвонил нуне. Она ничего не стала спрашивать, но после того, как всё кончилось, сказала, что я бы лучше шёл к тому, чьё имя кричал во время оргазма вместо того, чтобы заставлять её ехать ко мне через весь город, — он слабо улыбается. — Нуна всегда относилась ко мне как к младшему брату, хоть и с некоторыми привилегиями. Мне было жутко стыдно, но в то же время я понял, что это невозможно перекрыть чистым трахом, пусть и таким хорошим. Внезапно он стискивает Химчана руками так, что тот невольно вздрагивает и сдавленно выдыхает. — Ты же понимаешь, что я больше тебя не отпущу? — тихо спрашивает он и смотрит Киму прямо в глаза. — Ты становишься частью моего клана. Ты становишься тем, с кем я буду делить всё то дерьмо, в котором варюсь каждый день, и в тоже время, я буду отдавать тебе всё хорошее и прекрасное, что только смогу. Это будет сложно, временами тебе наверняка будет казаться, что я — чудовище, и если ты не хочешь с этим мириться, то ты можешь уйти... Он замолкает и продолжает смотреть на него не мигая. Ким прижимается к нему вплотную, так, что может слышать, насколько гулко и быстро бьётся его сердце. Ёнгук волнуется и ждёт его ответа, хотя внешне он кажется совсем непоколебимым. Сердце Химчана невольно сжимается от щемящего болезненного чувства, и он думает, что, чёрт возьми, принял решение давным-давно. В тот момент, когда впервые разглядел в Ёнгуке человека, а не зверя. В тот момент, когда Бан увидел в нём личность, а не просто смазливое лицо и яркую юката. Поэтому он молча стискивает его плечи и касается губами его губ. И сдавленно выдыхает, когда Бан моментально отвечает на поцелуй, яростно и немного болезненно, прикусывая нижнюю губу. Ёнгук опрокидывает его на футон и наваливается сверху, терзая припухшие губы. Пальцы скользят по обнажённой груди Химчана, стискивая напряжённый от прохладного воздуха сосок, и Ким выгибается, ощущая, как от каждого касания Бана низ живота заполняется жарким возбуждением. Губы Ёнгука скользят по его шее, прихватывая кожу, те места, которых раньше касался Бан. Это больно, но в то же время удивительно хорошо, и Химчан чувствует себя форменным мазохистом, когда ногти Ёнгука слегка царапают второй сосок, отчего его стоящий член напрягается и пульсирует. — Донсэны могут услышать, — срывающимся голосом выдыхает он и прикусывает нижнюю губу, когда Бан трогает губами его грудь, вновь прикусывая кожу, как какое-то дикое животное. Ёнгук поднимает на него взгляд потемневших глаз и отрывисто бормочет: — Я отослал их к херам, потому что не хотел, чтобы они подслушали. — Через сёдзи всё будет слышно, — пальцы Ёнгука накрывают его бедро и ловким движением ослабляют пояс юката. Химчан невольно вздрагивает, когда Бан ласково оглаживает выступающую тазовую косточку, а Ёнгук вновь поднимает на него глаза и, хмыкнув, коротко отвечает: — Да и насрать. Он сползает ниже, и Ким задерживает дыхание, когда Бан хватает его за бёдра и настойчиво раздвигает его ноги шире, так, что юката окончательно разъезжается в разные стороны. Он легко целует напряжённый живот и опускается ниже, и Химчан невольно подбрасывает бёдра вверх, когда Ёнгук касается кончиком языка его возбуждённого члена. — Твою мать! — вскрикивает он и стонет, когда Бан насаживается глубже, кончиками пальцев поглаживая его бедро. Химчан, несмотря на то, что рос не в самой пуританской обстановке, не является искушённым любовником. В школе одноклассницы старались держаться от него подальше, опасаясь его репутации и Кёске, который повсюду следовал за ним тенью. Было несколько девочек, с которыми они пару раз ходил в кино, но дальше неловких объятий и поцелуев дело никогда не заходило. В восемнадцать лет Кёске впервые отвёл его в бордель и сказал, что обязательно нужно с кем-то трахнуться и что ходить девственником в его возрасте стыдно. Её звали Мика, она была одной из опытнейших и красивейших путан в публичном доме клана, и Химчан до сих пор помнит её точёное лицо и совершенное тело. Мика занималась с ним сексом всю ночь кряду, а позже напоила чаем с конфетами и передала привет отчиму. Позже было несколько мимолётных романов. С кем-то было действительно хорошо, с кем-то — обыденно и чисто механически. С Ёнгуком так, что Химчан беспомощно хватается пальцами за ткань футона, выгибаясь и тщетно пытаясь вдохнуть ускользающий из лёгких воздух. Жаркие губы скользят по напряжённому стволу, влажный язык оглаживает выступающие венки, Ким стонет в голос, чувствуя, как шёлк юката скользит по ногам. Бан так и не снимает с него одежду до конца, и сквозь нарастающий шум в голове Химчан думает, что тот всё-таки грёбаный извращенец. — Я сейчас кончу, — шепчет он, и Ёнгук замирает с его членом во рту, поднимая взгляд. Затем насмешливо сощуривается и насаживается на его плоть как можно глубже, так, что Ким давится воздухом и вновь стонет, елозя пятками по футону. — Кончай, — говорит он, отстраняясь, и внезапно наотмашь бьёт его по головке. Химчана выгибает от острой смеси боли и удовольствия, и он кончает, сжимая футон побелевшими пальцами. Капли белёсой спермы попадают на лицо Бана и ткань его юката, и он слизывает её с припухших губ, неотрывно глядя на Кима чёрными бездонными глазами. — Грязный мальчик, — выдыхает он на японском. — Порочный и очень грязный. Ким приподнимается на локтях и хватает Бана за плечи. Тот покорно становится на колени и сдавленно выдыхает, когда Ким проводит пальцами по его паху и сжимает стоящий член, скрытый тканью юката. — Я не мальчик, — одними губами говорит Химчан прямо в приоткрытый рот Ёнгука. — Я — твоё хищное животное. Член Бана твердеет под его пальцами, дыхание становится быстрым и прерывистым, и Ким чувствует, что и сам возбуждается только от того, что ласкает чужую плоть. Он жадно ловит его сдавленные вздохи, вглядывается в искажённое гримасой удовольствия лицо и сам невольно стонет, когда Ёнгук толкается в его руку, отчего влажная от смазки ткань пачкает кожу. — Блядь, — внезапно шепчет Бан и, резко схватив его за запястье, валит на футон. — Иди ты на хуй, Ким Химчан. Он резко хватает его за бёдра и разводит ноги шире, проводя кончиками пальцев по животу, поднимаясь выше. Пальцы касаются губ Химчана, и Ёнгук горячечно выдыхает, второй рукой стирая сперму с его влажной кожи: — Я не хочу кончить только от твоей дрочки. Только не наш с тобой первый раз. Его голос звучит глухо и сорванно, и Ким понимает, что он на грани. Его собственный член уже давно твёрдый, и Химчан хватает Бана за запястье, приоткрывая рот и втягивая в него чужие пальцы. У Ёнгука они красивые, длинные и, как бы это по-дурацки ни звучало, аристократические, и Ким проводит кончиком языка по фалангам, отчего Бан запрокидывает голову. — Блядь, — надрывно стонет он. — Блядь, какой же ты… Не договорив, он рывком вытаскивает пальцы изо рта Химчана и прижимается к его губам в порывистом влажном поцелуе. Язык скользит по нёбу, и Ким стискивает руками шею якудза, чувствуя, как пальцы Бана осторожно касаются внутренней стороны бедра. Он прекрасно знает, как происходит анальный секс. Мика в своё время попробовала это и с ним, предварительно долго разрабатывая себя сзади и пояснив ему в конце, что мужчинам в пассивной роли бывает намного приятнее. В реальности это больно. Когда Бан толкается в него одним пальцем, ощущения странные и немного непривычные, лёгкое жжение вокруг входа и непривычное чувство заполненности. Затем, когда пальцев становится два, а позже и целых три, Химчан жмурится и едва сдерживается, чтобы не заорать. Ёнгук делает всё мучительно медленно и осторожно, свободной рукой лаская его член и касаясь губами напряжённой шеи. — Я сделаю так, что ты будешь кричать, — хрипло бормочет он, толкнувшись в очередной раз и раздвигая пальцы на манер ножниц. Указательный скользит глубже, попадая точно в простату, и Химчан вскрикивает, потому что боль смешивается с накатившим острым удовольствием. Ёнгук вновь трогает пальцем то самое место, отчего член Химчана пульсирует в его влажной ладони, и он неосознанно приоткрывает рот, тяжело дыша. Тело будто горит огнём, Бан продолжает трахать его пальцами, трогая член и глядя на него не мигая. Его глаза наполнены нескрываемым возбуждением, Ёнгук касается губами его плеча и, рвано выдохнув, хрипит: — Твою мать, как же ты вообще можешь быть настолько потрясающим? Как, блядь, Ким Химчан? Он медленно вытаскивает пальцы и убирает ладонь с его члена, принимаясь судорожно развязывать пояс своей юката. Тёмная ткань падает на пол, обнажая крепкие мышцы, смуглую кожу и яркие цветные татуировки, при виде которых у Химчана невольно сбивается дыхание. Он приподнимается на локтях и толкает Бана ладонью в грудь. Тот покорно ложится на футон, и Ким проводит кончиками пальцев по тонким контурам, облизывая пересохшие губы. Он никогда не мог разглядеть татуировки полностью из-за одежды, а теперь в полной мере может оценить искусную работу мастера. Белые лилии, алые розы с тонкими шипастыми стеблями и огромная морда Они, которая смотрит на Химчана свирепыми глазами, оскалив острые клыки. Чудовище выглядит пугающе и угрожающе, но почему-то Киму чудится в его взгляде нескрываемое расположение. Химчан поднимает взгляд на Бана, обхватывает его член у основания и опускается на чужие бёдра. — Хочешь меня оседлать? — хрипло спрашивает Бан. Химчан ухмыляется и, плюнув на ладонь, обхватывает его член, смазывая его слюной. — Хочу приручить свою дикую зверюшку, — отзывается он, и Ёнгук хмыкает, неотрывно глядя ему в глаза. Ким слегка приподнимается и, держа член Бана у основания, начинает медленно опускаться, чувствуя, как жаркая плоть раздвигает тугие стенки входа. Это больно, но Химчан — грёбаный мазохист, потому что ему это нравится. Нравится ощущать, как Бан заполняет его до конца, нравится видеть, как он смотрит на него с немым обожанием, нравится слышать его сдавленные стоны, когда Химчан опускается на его член до конца и начинает двигаться. Кровь стучит в висках так громко, что заглушает звуки его сбившегося дыхания. Ким царапает ногтями чужое бедро и вскрикивает, когда головка попадает по простате, а Ёнгук рукой касается его плоти, проводя острыми ногтями по венкам. — Ох, чёрт, — выдыхает он, и Бан подаётся бёдрами вперёд, входя в него до предела. — Я всё время сравнивал тебя с хищником, — задыхаясь, говорит он, и Химчан запрокидывает голову назад, сбиваясь на неровный быстрый темп и чувствуя, как не хватает воздуха в лёгких. — Но знаешь, на что ты похож, Химчан? Он сжимает пальцы у основания члена, и низ живота простреливает острой судорогой удовольствия. Глаза слезятся, но Ким всё равно продолжает смотреть на Ёнгука сверху вниз, ловя от этого ни с чем не сравнимое наслаждение. Лидер Бан, опасный и жестокий, настоящий Они во плоти, сейчас лежит под ним, жаждущий и потрясающе прекрасный в своей похоти, и Химчан запрокидывает голову назад, ощущая подступающий оргазм. — Ты похож на дорогой алкоголь, — хрипло выдыхает Бан и задевает кончиком ногтя уретру. — Ты как Ямазаки… Один раз попробуешь, и больше не захочешь ничего другого… Пальцы стискивают пульсирующую головку, и Ким выгибается, царапая влажную от пота грудь Ёнгука и зажмуриваясь от накатившей жаркой волны удовольствия. Мышцы ануса сжимаются вокруг члена Бана, и тот, прикусив губу, шепчет: — Сука… Да, да, да! Его пальцы с силой стискивают бедро Химчана, и сквозь пелену в сознании Ким чувствует, как его заполняет чужая сперма. Головка члена с силой ударяет по простате, и Ким кончает, вздрагивая и широко открывая глаза. Мир кажется бесконечно ярким и чётким, и некоторое время Химчан пытается прийти в себя, беспомощно хватая ртом воздух и слыша сквозь гул в ушах громкое дыхание Бана. Тело кажется ватным и абсолютно беспомощным, во рту сухо, и Ким с трудом сглатывает, скользя языком по распухшим губам. Пальцы Ёнгука мягко поглаживают его по животу, Химчан бессознательно двигает бёдрами и слегка морщится от боли в растраханном анусе. Двигаться совсем не хочется, и он чувствует, как Бан осторожно трогает его бёдра, осторожно приподнимая их вверх. Член выскользает из входа, сменяясь неприятной пустотой, Ким моргает и мотает головой, силясь справиться с накатившей слабостью. Ёнгук садится на футоне и молча прижимает его к себе. Тёплые губы касаются его ключиц, и Химчан закрывает глаза, опуская ладони на чужую спину и чувствуя, как Бан слегка прикусывает кожу на груди, оставляя на ней очередную алую отметину. Ему нужно сказать так много, но говорить совсем не хочется. Ким вдыхает запах Ёнгука и утыкается губами в его влажные волосы на макушке. Ненависть к Бану похожа на ненавистное ему саке, мерзкое и с отвратительным привкусом. Безответное влечение к Бану смахивает на дешёвое пиво, пьянящее, но вызывающее лишь тошноту вместо долгожданного удовольствия. Любовь к Ёнгуку похожа на Ямазаки. Бан похож на Ямазаки. Химчан похож на Ямазаки. — Мой, — одними губами шепчет Ёнгук, и Ким невольно улыбается, ощущая, как темнота в душе наконец-то сменяется долгожданной теплотой. Ни с чем не сравнимый вкус, которым он готов наслаждаться бесконечно.

***

Пальцы Ёнгука мягко оглаживают его бедро, а широкая грудь прижимается к спине. Вставать с кровати совсем не хочется, и Ким лениво приоткрывает глаза, чувствуя, как губы Бана касаются его шеи. — Мастер придёт уже через пятнадцать минут, — хрипло бормочет Ёнгук, и Ким откидывает голову назад, опираясь на чужое плечо. — Он никогда не опаздывает? — спрашивает он и разворачивается к Бану лицом. Ёнгук выглядит расслабленным и умиротворённым, и сердце невольно ёкает, потому что он любит такого Бана. Какого-то домашнего, без привычной морщинки между бровей, когда он в очередной раз пытается разрешить какой-нибудь жизненно важный вопрос. — Никогда, Чару всегда приходит вовремя. Такое у него правило, — качает головой Бан и проводит пальцем по груди Химчана. — Не передумал? Это больно. Даже не так: это очень, просто безумно больно, настолько, что хочется орать. И за пару сеансов он явно не закончит, так что тебе придётся терпеть куда больше. — Ты орал? — уточняет Ким, и Ёнгук слегка морщится. — Нет. Он колет анестезию, но отходняк потом будет жестокий. Химчан не боится боли, но почему-то на мгновение становится не по себе. Он переводит взгляд на обнажённую грудь Бана и проводит кончиками пальцев по очертаниям Они. Хищная тварь выглядит настолько красиво и правдоподобно, несмотря на то, что начисто лишена красок, что нутро заполняет знакомое чувство детского восторга. Точь-в-точь, как много лет назад, когда он впервые увидел татуировки Хироюки. При мысли об отчиме Ким ощущает острый укол в груди. Ёнгук говорит, что он не должен волноваться из-за Хироки, потому что этот ублюдок ничего не сможет ему сделать. Люди Бана прижали его по всем фронтам, так что тот вряд ли будет рыпаться и пытаться хоть что-то сделать. Он добавляет, что объяснить ситуацию сестре и матери не составит труда, и Ким почему-то сразу вспоминает маму, удивительно красивую и миниатюрную, сидящую подле огромного, похожего на бурого медведя отчима и смотрящую на него влюблёнными, наполненными нескрываемой теплотой глазами. Долгие годы он пытался понять, что же заставило её уехать в далёкую страну, не зная языка и зная, что её будущий супруг является докой криминального мира Японии. Отчаяние, желание спрятаться от существующей реальности, тоска по покойному мужу или возможность раз и навсегда забыть про любые материальные трудности — намного было проще искать какие-то скрытые мотивы, просто потому, что Химчан и сам долгое время старательно прятал в себе все добрые и тёплые чувства к этому человеку, который всё это время пытался до него достучаться. Медсестра и глава клана якудза — казалось бы, что может быть смешнее и нелепее? Наверное, то, насколько сильными и искренними были их взаимные чувства. Их с Баном отношения также сложно назвать типичными и простыми для понимания, но члены клана принимают его безоговорочно и без каких-либо возражений. Ёнгук попросту приводит его на очередное собрание и спокойно заявляет, что Ким Химчан, приёмный сын бывшего главы конкурирующего синдиката, ценный заложник и практически дипломированный музыкант, — новый член их большой интернациональной семьи. Возможно, у кого-то и впрямь были какие-то возражения, в этом Ким даже и не сомневается, но уважение и преданность к лидеру настолько велика, что его решение принимается как должное, и Химчана приветствуют нестройным гулом голосов и коллективным поклоном. Ким неловко кланяется в ответ и, выдохнув, ощущает нарастающее облегчение и робкое ликование. Тёплая ладонь Ёнгука ложится ему на плечо, он видит Дэхёна и Ёнджэ, которые украдкой переглядываются и затем ободряюще улыбаются ему, Чунхона, который не скрывает своей радости, и Чонопа, который выглядит так, будто подозревал нечто подобное с самого начала, и понимает: его приняли в клан. И это уже окончательно и бесповоротно. О природе их отношений с Ёнгуком знают практически все. О том, что лидер клана и Миногава-младший — не просто друзья и добрые приятели, было известно лишь избранным, но, как и следовало ожидать, вскоре об этом узнают все шестёрки Бана, которые при встрече принимаются низко кланяться Химчану и разговаривать с ним исключительно в уважительном тоне. Ким думает, что это всё лишь попытки выслужиться перед Баном и проявление грубой лести, но позже понимает, что люди ведут себя так искренне и без какого-то намёка на фальшь. — Если ты считаешь, что кого-то здесь пугает тот факт, что хён спит с мужчиной, то ты глубоко ошибаешься, — говорит ему как-то Чоноп, который в очередной раз оказывается куда проницательнее своих приятелей. — Тут, в Японии, такие вещи всегда были более распространены. Намного сложнее то, что ты принадлежишь к Миногава, а Хироки здесь никто не любит, потому что он уёбок. Но тут уже хён рассказал, что ты с нами в одной лодке, а значит, ты автоматически из стана врагов становишься «вроде как уже не врагом, который может быть полезен и который может помочь избавиться от мудака со сморщенными яйцами». Да, и кроме того, какая всем к чёрту разница? Главное, что он показал тебя клану. Не просто, как одного из наших будущих братьев, а как свою вторую половину. После этого всем недовольным придётся просто смириться. — А ты относишься к числу недовольных? — спрашивает его Ким. Некоторое время лицо Чонопа остаётся непроницаемым, затем он поводит плечами и отвечает делано елейным тоном: — Как я могу показывать своё недовольство жене главы! Что вы за это сделаете мне, господин: отрубите пальцы или велите своему супругу подвесить меня за яйца к потолку? — Да пошёл ты, — отвечает ему Химчан, с облегчением замечая в его глазах нескрываемое веселье. Не то чтобы он безумно нуждался в чьём-то одобрении, разве что донсэнов Бана, но слова Чонопа заставляют его ощутить, как тяжесть в груди становится чуть легче. Хоть формальности и решены, но ему потребуется немало времени для того, что стать здесь своим и почувствовать себя полноправным членом клана Ёнгука. И если для этого нужно будет лечь костьми, то Химчан сделает это, даже не задумываясь. Жизнь течёт своим чередом, до его экзаменов в университете осталось чуть меньше недели, и Бан обещает, что они обязательно провезут его туда так, что по пути не возникнет никаких препятствий. Каждый день он тренируется с Ёнджэ и Дэхёном, позже — болтает с Чунхоном, который тянется к нему, как телёнок к матери. Чоноп маячит рядом с ним, спокойный и безмятежный, и Ким всякий раз удивляется, насколько они не похожи. Каждый вечер он играет на чангу и кквэнгари, готовясь к отчётным выступлениям, зная, что Ёнгук обязательно придёт и будет слушать, привалившись спиной к косяку двери. Бан скучает по традиционной музыке, по родной стране и обычаям, о чём открыто признаётся ему во время их очередной беседы, и потому Химчан старается играть как можно дольше и проникновеннее. Это сложно называть счастьем в традиционном понимании этого слова, но почему-то Ким впервые за долгое время ощущает себя умиротворённым и спокойным. Это место вряд ли можно назвать его домом, но именно здесь Химчан меняется окончательно и бесповоротно, сбрасывая с себя опостылевшую уродливую кожу. Дом — это то место, где есть люди, которых ты любишь и к которым ты тянешься душой. Дом Химчана — это Бан Ёнгук, говорливый Дэхён, вредный Ёнджэ, меланхоличный Чоноп и бесхитростный Чунхон, а также уверенность в том, что чёртов Хироки не сможет нарушить его хрупкий, выстраданный покой. Химчан убеждает себя, что волноваться незачем. Но почему-то никак не может избавиться от гадкого царапающего предчувствия в груди. В дверь раздаётся громкий стук, и голос Дэхёна торжественно возвещает: — Чару-хён уже тут. Он просил передать, что он не собирается долго ждать, пока вы соизволите прийти, поэтому советую вам поторопиться. — Мы уже идём, — кричит Ёнгук и отстраняется. Химчан запахивает на себе юката и молча наблюдает за тем, как Бан торопливо одевается. Сердце сжимается от подступившей нежности, и он тянется, аккуратно поправляя его алый оби. Ёнгук смотрит сверху вниз и мягко проводит кончиками пальцев по его щеке. Уголки его губ дёргаются в улыбке, в дверь раздаётся очередной настойчивый стук, и он чертыхается сквозь зубы. — Да идём мы, идём! — громко отзывается Ким и соскакивает с кровати. Они идут к двери, и Ёнгук молча показывает кулак Дэхёну. Тот пожимает плечами и учтиво пропускает их вперёд, и почему-то Киму кажется, что он тайком показывает им в спины язык. — Что будешь колоть? — нарушает молчание Ёнгук и касается пальцами его ладони, крепко сжимая её в успокаивающем жесте. Воздух наполнен запахом цветов и какой-то выпечки, Химчан слегка жмурится и видит перед глазами картинки из давно прожитых дней. Хироюки в дорогом костюме, очертания его татуировок, выглядывающих из-под рукавов рубашки, его смеющиеся глаза, которые смотрели на маленького Химчана с лёгкой насмешкой и интересом, его крепкое рукопожатие и данное им памятное обещание. — А татуировки покажете? — Обязательно. А если понравятся, можем сделать тебе похожие. Если, конечно, заслужишь. — То, что заслужил, — отвечает Химчан и смотрит вперёд, туда, где их давно ожидает мастер. — То, что ему обязательно понравится.

***

Кто-то грубо толкает его в грудь, и Химчан чертыхается сквозь зубы, с трудом открывая заспанные глаза. — Ёнгук, какого ху… — начинает было он, но замирает, когда видит перед собой растрёпанного, бледного до синевы Дэхёна. Донсэн одет в кое-как застёгнутую рубашку и спортивные штаны, он хватает Кима за запястье и тянет на себя. — Что происходит? — спрашивает Химчан, ощущая нарастающую тревогу. Он прислушивается: вдалеке раздаются шум и громкие крики, звуки выстрелов и приглушённый топот, и внутренности скручивает от подступившего чувства тревоги. — Миногава нагрянул, — коротко говорит Дэхён. Ким поднимается с футона, и он тянет его за собой, на ходу вытаскивая пистолет. — Подкупил фирмача, который делал нам систему безопасности, взломал кодовый замок и охранную систему и ввалился сюда со своими ублюдками. Пойдём скорее, я должен отвести тебя к Ёнгук-хёну, пока Ёнджэ разбирается в коридоре. Химчану кажется, что всё это лишь какой-то странный сюрреалистический сон. Они выбегают из комнаты, и Ким замирает, когда видит окровавленного, всклокоченного Ёнджэ, который держит в руках катану. Он одет в забавные домашние брюки с медвежатами и жёлтую свободную футболку, и этот его уютный, какой-то плюшевый образ совсем не вяжется с валяющимися у его ног безжизненными телами. — Пойдём быстрее, — нервно говорит он и кивает в сторону покоев Бана. — У него там есть потайная дверь с тайным ходом, можно будет выйти из дома в место, где припаркована тачка. Уедем отсюда, а дальше — будем разбираться по ситуации. Ким кивает и внезапно видит за спиной Ёнджэ высокую фигуру в чёрном. Мужчина выбрасывает вперёд руку с пистолетом и стреляет, и Химчан подаётся всем телом, отталкивая донсэна в сторону. Пуля попадает в плечо Ёнджэ, и он вскрикивает, болезненно морщась, Дэхён выхватывает из-за пазухи пистолет, и в этот самый момент Химчан узнаёт стрелявшего. — Кёске! — вскрикивает он, и Касигава замирает как вкопанный. Затем резко срывается с места, подскакивает к Химчану и с неверящим видом хватает его за плечи. Дэхён бросает на Кима быстрый взгляд и опускает руку, разворачиваясь к Ёнджэ, который, шипя, пытается встать с пола. — Химчан-а! — кричит Кёске и смотрит на него, как на какой-то мираж. — С тобой всё в порядке?! Хироки-сама сказал нам, что эти ублюдки тебя пытали и на тебе нет живого места. — Он скользит по Киму внимательным пристальным взглядом и растерянно щурится. Затем его взгляд падает на плечо Химчана, открытое сбившимся воротом юката, и он растерянно бормочет: — У тебя татуировка? Но ты же говорил, что не будешь ничего делать… — Кёске, со мной всё хорошо, — торопливо говорит Ким, умоляюще заглядывая ему в глаза. — Хироки пиздит, как дышит, никто не делал мне больно, никто меня не мучил, а эти двое хотят мне исключительно добра. — Крики в коридоре становятся всё громче, и он пытается выбраться из железной хватки Касигава. — Отпусти меня, пожалуйста, хорошо? Я потом тебе всё объясню. — Я… — начинает было Кёске, но внезапно Дэхён, поддерживающий Ёнджэ под руку, разворачивается и ловким отточенным движением бьёт его по шее в какую-то точку. Касигава резко закатывает глаза и падает на землю, выпуская его плечи из своих ладоней. Химчан давится воздухом и поворачивается к Дэхёну, а тот отрывисто говорит: — Так будет лучше, — он кивает на тело Кёске, лежащее на полу. — Если он пойдёт с нами, то может что-то выкинуть. Будет куда лучше, если ты сам потом ему всё объяснишь. Спорить с донсэном или пытаться привести Кёске в чувство нет ни времени, ни резона. Химчан коротко кивает, и они бегут к комнате Бана. Дэхён резко распахивает дверь и кричит, прикрываясь ею, как щитом: — Космические кролики на подходе! Он кивает Химчану, и тот вваливается внутрь. Чоноп, выставивший вперёд руку с револьвером, опускает оружие, Чунхон прячет за спину нож, а мрачный, буквально чёрный Бан переводит на него взгляд напряжённых глаз и сдавленно выдыхает: — Сука, как хорошо, что с тобой всё в порядке! Он смотрит на держащегося за плечо Ёнджэ и моментально каменеет. Тот качает головой и спокойно говорит: — Пулевое, не сквозное. Жить буду, как будем в месте поспокойнее, достанем пулю. Меня подстрелил его ебанутый дружок, видимо, расквитавшись за пулю Чона в прошлый раз. — Это хорошо, — отзывается Бан и поворачивается к Химчану. Его глаза становятся тёмными, сплошной антрацитовой бездной, и он показывает на висящую на стене огромную картину в большой резной раме, изображающей самурая с мечом наперевес. — За ней проход, который приведёт вас в сквер в километре отсюда. Там стоит минивэн с запасом провизии, лекарствами и баблом на случай, если всё-таки понадобиться смотаться. У меня есть что-то вроде конспиративной квартиры в префектуре Тиба, Дэхён и Ёнджэ знают, где это, и отвезут тебя туда. — А ты? — тихо спрашивает он, и Ёнгук, помолчав, отвечает: — А я — лидер. Я не могу оставить клан в тот момент, когда он так сильно во мне нуждается. — Он слегка морщится и делает шаг к Химчану. — Знаю, ты считаешь, что я ублюдок, который… — Ты говорил мне, что больше никогда не отпустишь, — перебивает его Ким и смотрит на него в упор. Нутро буквально разрывается на части от переполняющих его эмоций, Кима буквально трясёт, но он продолжает смотреть на Бана не отводя взгляд, крепко сжав повлажневшие ладони в кулаки. — Говорил, что у меня больше нет возможности сбежать. Если я теперь часть клана, то почему я должен уходить? Бан молчит. Только в чёрных зрачках появляется нечто такое, отчего Химчан захлёбывается воздухом. — Я останусь с ним. С вами всеми и, если надо, приму бой. Я думаю, что с Хироки можно попробовать поговорить, пусть даже он и ведёт себя как редкостный ублюдочный мудила. Ёнгук ничего не отвечает. Уголки его губ вздрагивают, и он делает ещё один шаг ему навстречу, видимо, намереваясь что-то ответить. Дверь резко вздрагивает и спустя мгновение буквально слетает с петель. Ёнджэ реагирует моментально, резко срываясь с места и подминая Химчана под себя. Ким натыкается взглядом на окровавленную катану, которую Ю продолжает сжимать в руке, затем поднимает голову и видит Хироки, который заходит в комнату в компании Акихито и второго якудза, имени которого Ким не помнит. — Так-так-так, — издевательски тянет Миногава, глядя на замершего Бана. — А вот и наш господин Ёнгук, корейская грязная шавка. Что, спрятался за спинами своих людей и теперь готовишься сбежать, как трусливая падаль? Пары мгновений хватает Дэхёну, чтобы резко сорваться места и ловким движением перерезать глотку одному из охранников Хироки. Раздаётся звук выстрела, и Акихито падает рядом с ним, как подкошенный. Миногава моментально срывается с места и оказывается вплотную к Ёнгуку, прижимая к его горлу острый кривой кинжал, чем-то напоминающий по форме полумесяц. — Сука, не двигайся! — кричит он, почему-то по-корейски. — Один шаг — и я прибью вашего лидера! Чоноп растерянно моргает и опускает пистолет на пол. Чунхон убирает нож и замирает, будто настороженный пёс. Хироки облизывает пересохшие губы и вдавливает нож в кожу Ёнгука. Химчана будто бьёт разрядом электрического тока, и он отталкивает от себя Ёнджэ, пытаясь подняться на ноги. — Что, Хироки, занимаешься своим любимым делом? — хрипло спрашивает он, глядя на брата в упор. — Разве это не ты — трусливая собачка, которая вторгается в чужой дом и ведёт себя как опущенная крыса? Хироки бледнеет и бросает на него быстрый взгляд. Затем хватает Бана за запястье и слегка поворачивается в сторону Химчана. — Химчан… — неверяще бормочет он и слегка встряхивает головой. Его взгляд скользит по фигуре в длинной юката, цепляется за очертания татуировки, виднеющейся через ворот, и он нервно смеётся, мерзким, похожим на гогот гиены голосом: — Блядь, ты тут ухитрился ещё и картинками украситься! Что они тут с тобой делали? Как я и предполагал, да? Поработал местной подстилкой, значит, жопа уже хорошо растраханная? Ничего, не переживай, как вернёмся домой, так я сразу же о тебе хорошенько позабочусь! — Нихуя ты ему не сделаешь, — выплёвывает Ёнгук и смотрит на Хироки так, будто больше всего на свете жаждет перегрызть ему глотку. — Ты, сучий сраный потрох! — Сейчас мои ребята вломятся сюда, и ты не будешь таким разговорчивым, как и твои сучьи хангуки, — обещает ему Хироки и косится в сторону дёрнувшегося Чунхона. — Только попробуй, и он тут же сдохнет как паршивая псина, понял меня, ублюдок?! — Только тронь его, и я тут же перережу глотку себе, — говорит Химчан и поднявшись на ноги, делает шаг ему навстречу. Хироки нервно вздрагивает, а Ким наклоняется и забирает из рук протестующе дёрнувшегося Ёнджэ катану, приставляя её к своему горлу. — Что ты тогда будешь делать? Как ты вернёшься в клан, если одно из главных условий завещания отца будет нарушено? Хироки бледнеет и дёргается. Затем сплёвывает на пол и ненавидяще шипит: — Сучий ублюдок, этот старый мудак, он что, всё тебе разболтал?! — он нервно смеётся и облизывает губы. — Да что там, режь, сколько влезет! Я попросту придушу этого сраного адвокатишку, и никто ничего не узнает! Что, хочешь защитить своего ёбаря, да? Он же до тебя добрался-таки, не сдержался! — Что, бесишься, что кто-то успел оприходовать меня раньше тебя? — Химчана буквально трясёт от переполняющей его злобы и накатывающего волнами адреналина, но он старается, чтобы его голос звучал спокойно и насмешливо, чтобы выводил Хироки из себя. — Можешь быть уверен, у такого, как Бан, и не жаль побыть снизу. Достаточно того, что он — мужик, и в постели, и в бизнесе, а не как ты, мерзкий склизкий ублюдок! Думаешь, Хироюки был бы счастлив, если увидел, в какое дерьмо ты превратился? Он явно попадает в самое слабое место брата, потому что тот моментально ощеривается и кричит, становясь похожим на озлобленного щенка: — Блядь, а ты откуда знаешь, что и как сказал бы отец?! Ты — всего лишь чёртов выродок, которого родила сука, с которой он зачем-то связался! Отец был слюнтяем, он был слабым сентиментальным козлом, который вечно читал нотации и учил меня жить! Весь из себя такой сильный и могущественный, но в итоге оказалось достаточно лишь пары звонков Ясуда, чтобы его поймали в капкан, как ощипанную курицу! Он осекается и замирает, тяжело дыша. В комнате воцаряется тишина, тяжёлая и тягучая, как вязкая патока. — Это ты… — хрипло произносит Ёнгук. — Ты рассказал тем ублюдкам, где можно его подстеречь. Ты, блядь, сдал родного отца и обрёк его на гибель! Да ты не просто предатель, ты самая настоящая падаль! — Да, я сдал его, и что? — Хироки смеётся и разворачивается к Бану, вдавливая нож ему в горло, и из надреза на коже течёт вязкая алая кровь. — Он никогда не воспринимал меня всерьёз, всё только нёс глупости о долге и воинской чести, и я был уверен, что он запросто оставит клан этому ублюдку Химчану, который годится только на то, чтобы подставлять кому-то свою задницу. И я должен был с этим смириться?! О, нет, я взял и переиграл его по всем фронтам! Я, я, именно я! Как сейчас переиграл и тебя! Сначала я убью тебя, потом мои парни перережут всех твоих прихвостней, а после я расправлюсь с твоей шлюхой, и он будет смотреть на твой труп и плакать горькими слезами! Что, нравится такая учесть, Бан? Нравится, что из-за твоей слепой привязанности к ёбаному корейскому бастарду все твои труды пойдут прахом? Пальцы оглаживают ручку катаны, чувствуя гладкость нагретого металла. Буря в сознании утихает, и внезапно разум обретает кристальную абсолютную чистоту. Химчан делает еле слышный шаг вперёд, не сводя с разглагольствующего Хироки пристального взгляда. Хищник подбирается к жертве медленно и неторопливо. Ждёт, пока та будет достаточно расслаблена и потеряет бдительность, а позже — делает последний резкий рывок, заключая глупую зверюшку в смертельную ловушку. Химчан бросает быстрый взгляд на Бана, и тот понимает. Хироки чувствует чужое присутствие за спиной и резко оборачивается. Ёнгук моментально отшатывается назад, вырываясь из его крепкой хватки, и Химчан делает глубокий вдох, ощущая, как время будто замедляется. Хватает буквально секунды, чтобы резко оказаться рядом с братом и заглянуть в его объятые ужасом и страхом глаза. Пары секунд, чтобы замахнуться и вложить в удар все скопившиеся в нём бушующие чувства. Острый металл разрезает мышцы, кости и светлую плоть, алая кровь оседает на теле Химчана всполохами, а тело Хироки валится на пол, как бесформенный мешок с мусором. Голова с широко распахнутыми глазами и нелепо открытым ртом падает рядом, слегка откатившись в сторону. Химчан пинает её ногой и глухо говорит, заглядывая в чужие зрачки: — Хироюки даже умер, как мужчина. А ты сдох, как позорная гнида, как того и заслужил. В комнате царит мёртвая тишина. Химчан опускает катану вниз, чувствуя, как нервно подрагивают руки, и вздрагивая, когда на плечо ложится чужая ладонь. Бан смотрит на него в упор, и катана падает из рук, когда Ким утыкается ему в грудь, чувствуя запах запёкшейся крови. Он не хочет грустить по Хироки, потому что тот, чёрт возьми, не заслужил ни жалости, ни прощения. Слёзы выступают на глазах, и Ким коротко выдыхает, цепляясь руками за ворот юката Бана. И мысленно плачет за покойного Хироюки, который только что потерял любимого сына. Предателя, ублюдка и обиженную на весь свет крысу, что только что понесла заслуженное долгожданное наказание.

***

— Я — кореец, — громко говорит Химчан и обводит взглядом стоящую перед ним толпу. — Я — приёмный сын покойного Хироюки-сама, который только недавно, можно так сказать, влился в бизнес и который, кстати, является дипломированным специалистом в области классической и традиционной музыки. Как вы сами понимаете, это никак не может быть полезным в нашей индустрии. Люди слушают его молча. В первом ряду стоит Кёске, который смотрит на него в упор, не мигая. В его глазах Химчан видит множество захлёстывающих эмоций, но Касигава выглядит спокойным и слушает его, как и остальные, не проронив ни звука. — С некоторых пор я — член клана Бана, — он кивает в сторону Ёнгука, который стоит чуть поодаль, сложив руки на груди. — Как говорил вам Хироки, его клан — наши конкуренты и главные враги, — по толпе проходится тихий ропот, и Химчан спокойно продолжает: — Можно сказать, что я теперь — клановая шлюха, потому что, хоть я и не проходил посвящение здесь, все вы прекрасно понимаете, что я был и остаюсь частью семьи Миногава. — От семьи Миногава больше ничего не осталось, потому что эти ублюдки убили Хироки-сама! — кричит кто-то из толпы, и краем глаза Химчан замечает, что Бан заметно напрягается и опускает руку на пояс юката, видимо, нащупывая оружие. — Хироки убили не они, — помедлив, отзывается Химчан. — Хироки убил я. В помещении воцаряется тишина, настолько звенящая, что Киму кажется, будто бы он может услышать звук биения собственного сердца, ударяющегося о стены просторного зала. Он делает шаг навстречу молчащим якудза и, не сводя с них пристального взгляда, твёрдо говорит: — Я убил Хироки потому, что он вёл себя как крыса. Потому что он лгал всем нам, всем членам клана, используя каждого из вас как марионетку в своих дерьмовых играх. Разве вы сами никогда не задумывались, что он поступает не так, как завещал нам Хироюки? Что он пятнает честь клана, разрушая всё то, что его отец построил потом, кровью и ценой жизней своих братьев? — Он показывает рукой на Бана и продолжает: — Мы поймали людей Ясуда, тех самых, что напали на Хироюки в тот злополучный день. Вы можете не верить мне, но в тот самый час, когда я снёс Хироки голову катаной, он признался в том, что именно он вступил с ними в сговор, дабы те расправились с нашим покойным лидером. Он сказал мне это в лицо, а после этого я обезглавил его как чёртового предателя, потому что по законам любого клана подобное преступление должно быть наказано. — Почему мы должны тебе верить? — громко спрашивает стоящий рядом с Кёске коренастый мужчина с большим шрамом на лице. Ким поворачивается к нему и делает несколько шагов навстречу. Тот заметно напрягается и замирает, когда Химчан молча протягивает ему катану и опускается на колени, вытянув руки перед собой. — Ты можешь опросить пойманных наёмников Ясуда и убедиться, что я не вру, — отвечает он и смотрит ему прямо в глаза. — А можешь не верить мне и отомстить за смерть Хироки той же монетой. Я не буду тебя останавливать, я не буду пытаться оправдаться, потому что я знаю, что моя совесть чиста. Мужчина молча смотрит на катану в своей руке, затем опускает голову, глядя на Кима. Тот продолжает стоять на коленях, спиной чувствуя напряжение Ёнгука. Бан волнуется, но не вмешивается, потому что верит ему и понимает, что Химчан знает, что делает. Сердце начинает стучать чуть спокойнее, и Химчан продолжает говорить, скользя по толпе немигающим взглядом: — Я не хочу войны, не хочу больше ни крови Миногава, ни крови своих новых братьев. Я хочу, чтобы каждый из вас вспомнил, чему нас учил Хироюки. Хироки пытался заставить вас забыть про то, что всегда было силой нашего клана. Преданность друг другу, готовность прикрыть спину своего товарища в бою и, главное, то, что клан — это прежде всего семья. Да, все мы желаем денег, власти и влияния, но чего мы сможем добиться, если продолжим рушить все связи и узы? Как мы сможем оставаться сильными, если не будем доверять друг другу и пятнать нашу честь поступками крыс и чёртовых предателей? — Он поднимает голову выше и прикладывает руку к груди. — Я не могу перестать быть одним из клана Бана, я не сотру эту печать со своего тела, и я не буду делать этого ни за что на свете, потому что это — часть меня и то, от чего я не могу отказаться, ибо это будет предательством и обманом. Я не могу обещать вам, что я буду таким же лидером, как Хироюки. Я не могу обещать вам, что я сразу приведу вас к прежнему процветанию и почёту. Но я клянусь, что я стану каждому из вас верным братом, не имеет значения, кто вы, откуда и на каком языке говорят ваши матери и отцы. Я хочу объединения наших кланов, потому что того хотел бы мой покойный приёмный отец, и вы сами знаете, что так будет правильно. Хироюки говорил, что из меня получится хороший глава клана, потому что во мне есть сила и душа истинного воина. И я готов сделать всё для того, чтобы его слова не были сказаны впустую. Он замолкает, тяжело дыша и опуская голову на сложенные руки. Воцаряется тишина, которая, как кажется Киму, длится бесконечно долго, так, что резкий звук, раздавшийся у его головы, звучит оглушительно, как раскат летнего грома. Это падает рядом с его ухом не вынутая из ножен катана. Он слышит стук и, помедлив, поднимает голову. Кёске опускается перед ним на колени и глухо говорит, глядя ему прямо в глаза: — Славься, новый лидер клана Миногава! — Славься, новый лидер клана Миногава, — отзывается мужчина со шрамом и также опускается на колени. — Славься, новый лидер клана Миногава! — разносится по помещению нестройный нарастающий гул. Химчан смотрит на то, как постепенно каждый в комнате оказывается перед ним на коленях, приветствуя его как своего нового главу, и ощущает, как нутро заполняется странным, жарким и нарастающим чувством. Он поднимается на ноги и поворачивается к Бану, который смотрит на него не мигая. Он медленно улыбается и, слегка сощурившись, также опускается на пол, вытянув вперёд испещрённые татуировками руки. — Славься, новый лидер клана Миногава, — негромко говорит он и коротко кивает. — Я верю, что в будущем нас ждёт общая дорога, усыпанная алыми лепестками роз. Дорога будет ухабистой и длинной. Перемены никогда не бывают безболезненными и простыми, и для того, чтобы два клана стали одной единой силой, потребуются долгие месяцы, дольше, чем время, за которое ирэдзуми Химчана будет закончена до последнего цветного штриха. Ким знает, что они пройдут её вместе до самого конца. Плечом к плечу, рука к руке, а этим вечером он обязательно разделит с Баном бутылку крепкого японского виски, золотого выдержанного «Ямазаки», вкус истинных хищников и победителей. Химчан широко улыбается, подбирает катану с пола и поднимает её ввысь, под громкие крики ревущей толпы. Кампай.

The End