***
— Когда-то давно в этом доме сожгли несколько десятков охотничьих собак. Они плохо проявили себя во время охоты, так что лорд решил избавиться от них. Поэтому… — Ты только что придумал это. Собаки были слишком дорогим удовольствием, чтобы их просто так сжигать, скорее всего их бы продали, — вставлял ремарку Цезарь, пока рассматривал чертеж западного крыла здания. Джозеф скулил, словно выдуманные гончие из его байки, но стоило ему увидеть прямоугольные заметки, как он воскликнул: — Эй, а ты знаешь, что во Вторую мировую в этот этаж влетел военный самолет? — Да неужели? — Цеппели смотрит на него из-под тяжелых век, сжимая механический карандаш в руке до дрожи. Джостар рассмеялся бы, но он слишком увлечен историей. — Да, говорят, повезло, что там никого не было, а летчик каким-то чудом выжил. Говорят, он был… — Американцем и тестовый залет окончился неудачей. Произошло это в Эмпайр Стейт Билдинг, — бросает фразу Цезарь, проводя линию несуществующего фасада. Джозеф встает перед ним и загораживает собою солнце. — О, а ты у нас дофига историк? — Я сдавал историю архитектуры. Знаешь байки лектора — берешь десятку. А теперь отойди и не мешай мне, — Цеппели продолжает чертить, и сбоку доносится шелест бумаги. — У тебя тут ошибка. Результаты разные, так здание покосится к херам, — Джостар указывает на несущие колонны и Цеппели смотрит на одну формулу, затем на другую, моргает и повторяет это несколько раз. В итоге он вздыхает и исправляет их. — Как ты это понял? — Ну, знаешь, моя мама… — Точно, как я мог забыть. — О, ты ее знаешь. — А как ты думал, почему здесь я вместо морщинистого седого старика? — Так ты тот таинственный бойфренд, который ходит с ней на пластику? — Что?! — Цезарь краснеет, у него дергается глаз, а механический карандаш раскалывается надвое. Джозеф достает свой телефон и включает запись с камеры. — Дамы и господа, невиданный ранее феномен! Цезарь Цеппели испытывает эмоции! — Джозеф, выруби это говно, — Цеппели размашистым шагом направляется к Джостару, пока тот убегает со своим репортажем. — Так, давайте замерим амплитуду… — Я сказал, выруби!***
Цезарь стоит в оранжевом свитере посреди старой библиотеки, полной запаха краски. Художники выполняют фрески с изображением древнегреческих или римских мифов — Джозеф разницы не понимал, — но есть странность. Цеппели грубо, клином входит в ландшафт, оставляя вокруг себя трещины. По стиснутым кулакам и тяжелым векам видно спокойное раздражение, от которого спирает воздух при открытых настежь окнах. — Оранжевый — это цвет недосыпа? — Цезарь улыбается предположению, и Джозефу это кажется маленькой победой. — Нет, это мой любимый цвет, — отвечает Цеппели и переводит взгляд на работу на потолке. Он хмурится в вечном недовольстве, но глаза у него бегают по зарослям и морям, не задерживаясь ни на чем. В итоге он обращается к окну, медленно смаргивая и вздыхая. Джостар не задает вопросов, ему незачем их задавать. Он глядит на портрет своего отца рядом с портретом деда, обернутые пленкой и пылью.***
В пабе они оказываются тогда, когда в доме остается только установка светильников, полок и прочей мелочи. Джозеф поздравляет Цезаря с проектом, но по-своему, угощением в пабе. Цезарь в потертой коричневой кожанке и бирюзовой футболке с психоделическими разводами выглядит совершенно не надменно и, если бы не гель в его укладке, мог бы сойти за «своего». Взгляд задерживается на куртке, слишком старой и слишком выбивающейся из гардероба моднявого слащавого мальчика. Джостар стучит в стекло и кричит в дверь: — Долгих лет и процветания! Ему открывает Смоуки, показывая пальцами ящерицу. Джозеф показывает камень, и парень цокает. — Чет ты поздно, привел еще кого? — Да, это Цезарь. — Привет, — Цезарь взмахивает рукой, — Вам помочь что подготовить к открытию? Смоуки садится на барный стул и раздает всем указания. Что-то еще раз отмыть, что-то принести — несложные задания, но важные для лица заведения. Вскоре паб заполняется запахом масла, пота и хмеля. Вроде мерзость, но это родной запах маленького местечка на окраине Лондона для работяг и молодых петушков, отчего не хочется с ним расставаться. Джозеф стоит с Цезарем за столиком, пожирая начос и потягивая О’хару. — Здесь один из лучших разливов на районе, — как бы невзначай говорит Джостар, но Цеппели поясняет. — Терпеть не могу пиво. Вкус нормальный, но мне потом плохо. — Жаль-жаль. — Чезаре, это ты? — доносится женский голос и стук каблуков. Запах пота разбавляется запахом роз, и на Цезаря налетает Сюзи Къю. Джозеф смотрит то на Цеппели, то на Сюзи. — Сюзи… — Восемь лет! Мать твою, Чезаре! — кричит Сюзи, и Джостар отходит от столика. — Испарился! И как ты это объяснишь?! — Ты тоже в Лондоне… — хмыкает Цезарь и следом бормочет: — Переезд, все дела. — «Все дела»! Говнюк ты, Чезаре! — она поворачивается к Джозефу. — Этот оболтус жил со мной с пеленок в одном дворе, смылся, а теперь такой «все дела»! — Отвратительно! — наигранно произносит Джозеф, но взгляд на Цезаря бросает серьезный. Тот цокает и закатывает глаза. — Сюзи, что за сцена? — спрашивает Марк, но сам следом вскрикивает: — Цезарь! Вот это да! Сколько лет! — Марк лезет с дружескими объятиями, и Цеппели воспринимает их с такой неловкой улыбкой, что Джостар не может сдержать смеха. — Да ты у нас звезда вечера, — хмыкает Джозеф, — Чезаре? — Мое имя на итальянский манер. Цезарь произносить удобнее. — Имя поменял, а курточка все та же. Наконец-то врос в нее, — Цезарь стискивает зубы, краснея от слов Сюзи, и Джозеф еще больше загорается разыгрывающимся представлением. — Эй, Марк, как думаешь, он все еще в кармане? — Давай проверим, — ухмыляется последний и тянет свои руки к коричневой куртке. — Не-не-не, хорош! — визжит Цеппели, пока двое ощупывают тканевую подкладку кожанки в поисках заветного предмета. — Пусто, какая жалость, — вздыхает Сюзи, убирая руки из чужих карманов. — А что там должно было быть? — Ну… — Сюзи, пожалуйста! — Гаечный ключ. Массивный такой. Вместо ножичка. — Марк, я тебя ненавижу. — Вместо ножичка? — О, эти истории мы припасем на потом. Что, думал, легко отделаешься, Чезаре? — последнее слово Сюзи произносит, выводя каждую согласную раскатистыми звуками. Цезарь мотает головой и массирует пальцами переносицу. — Куда ты идешь? — В туалет. — Марк, возьми мне сидр, — Сюзи садится за барный стул и поворачивается к Джозефу. — Как вы познакомились? — Он делает реставрационный проект для бабушки. — Чезаре всегда был занудой по части архитектуры, хорошо, что он нашел этому применение… И ты ему нравишься, раз тусит с тобой. Я рада, он плохо заводит друзей. — Почему? — Это Цезарь, — говорит Сюзи и улыбается так, что Джозефу становится не по себе. От тусклого света в пабе она внезапно становится похожа на дам со старых коричневых фотокарточек, и воздух наполняется мерзким нафталином. Такой он Сюзи видит впервые. — Сидр для прекрасной дамы, — Марк несет пинту светлого и бутылочку для Сюзи. Следом возвращается Цезарь и залпом выпивает разбавленный джин. — Правильно, крепись. Сейчас будешь расплачиваться за эти восемь лет.***
— Смоуки, правда или действие? — Действие. — Хорошо, тогда танцуй танец Lonely boy, — Смоуки смотрит на Джозефа с пьяным прищуром, но поднимается и тянет руку к телефону. — Без видео? — А чего там? — пожимает плечами Смоуки. — Честно говоря, я хрен знает, что это такое, — говорит Цезарь, заглатывая очередную порцию виски. — Сейчас увидишь, — посмеивается Джозеф, открывая еще бутылку. Не купленную, потому что паб закрыт, а Браун проставляется. Звучат гитарные рифы, и Смоуки танцует им в такт. Когда он показывает слово мать, пародируя ренессанскую Мадонну, первым смеется Цеппели. Сначала сдержанно, но в момент «кровоточащего сердца» его смех гиены заглушает Джостара, и Марк убирает подальше стакан с виски. Сюзи подпевает фонограмме в припеве и сидит тихо, в хмельной меланхолии. — Сюзи, — Цезарь подходит к ней и исполняет какую-то странную помесь танца маленьких утят и свинга. Сюзи подхватывает нелепый танец, смеется, и так продолжается до конца песни. Джозеф смотрит на эти дурачества, подмечая, как веки Цезаря подрагивают каждый раз, когда он испускает очередной пьяный смешок, как капли пота стекают со вздувшихся отметин вниз по кадыку и как выделяются мышцы под его обтягивающей футболкой. Он сглатывает и отворачивается. — Че, слюни пускаешь? — смеется Марк, а Джостар показывает ему фак. — Ребят, ну что это такое? — говорит Браун. — Выступление лучшего танцора этого заведения, а вы! — Ничего, Смоуки, нам еще предстоит многие из них увидеть, — говорит Сюзи, садясь с Цеппели в круг. Смоуки крутит бутылку, и она указывает на Джозефа. — Действие. — Даже не знаю, что у тебя просить… — Пусть споет Wonderwall. — Блядь, Цезарь, ты серьезно? — Ты сам выбрал действие, да и все за, да? — Цеппели обращается к Сюзи, Смоуки и Марку, которые хором кричат «Да». Джозеф быстро заглатывает пиво и оставшуюся курочку, пока Смоуки ржет над ним: — Давай, ДжоДжо, покажи нам настоящего белого парня за акустической гитарой! — Цезарь светлее меня! — Я, считай, латинос. — А я немецкий мигрант, так что не-а, мимо. — Я вас ненавижу, — бормочет Джостар и хмыкает, как в треке, отчего хихикает весь круг. Wonderwall — типичная песня для съема телочек в универе. Технику спеть песню и склеить бабу он использовал неоднократно, но аудитория тут явно иная. Он бренчит на гитаре и подает голос. Когда он поет, он думает, как бы сократить проигрыши, и в итоге песня заканчивается за две минуты. Ребята смеются, прыская своим элем повсюду, посреди чего сидит Цеппели и смотрит на Джозефа. Внимательно, не отрываясь, будто внезапно откопал эргономичное решение в своих чертежах. Джостар ищет в чужом взгляде что-то, но остается ни с чем и идет к выходу. — Жига есть? — кидает Цезарь, и Джозефу режет ухо от фразы. Цеппели закуривает так, будто забирает порцию кислорода на выходе из подлодки. Они стоят молча, и Джостару нравится такое молчание. Никаких выдумок, пустословий или еще каких-то трюков. — У тебя отвратительный голос, — говорит Цезарь, и Джозеф собирается воскликнуть, — Но… — Но? — Но ты веришь даже в самую хуёвую песню. Это клево. — Эм… спасибо, — Джостар не знает, что еще сказать, а Цеппели треплет его по голове. Джозефу хочется прильнуть к чужой ладони, однако он себя останавливает. Цезарь улыбается во все тридцать два, и ему кажется, что он сделал нечто очень правильное. Ему кажется, что он движется правильно.***
Стекла у машины Джозефа покрыты толстым слоем грязи, а уборщики работают на полную. Погода в окрестностях Лондона дрянная, но он надеется, что прогнозы не врут и в пункте их назначения все так, как нужно. Цезарь сидит на пассажирском сиденье, повернутый к окну. Они молчат и ничего не говорят друг другу, только джаз, разбавленный битом и редким женским вокалом, дополняет постукивание дождя. На Цеппели та же старая куртка, что в баре, а у Джостара те же старые четки в кармане, которые теперь отдают только холодом. Так что он достает термос с кофе и потягивает его во время поездки. Когда они прибывают, Джозеф выходит из машины и потягивается, разминая затекшую в дороге спину. Цезарь все еще спит, маленькая принцесса, и он идет будить его. Он открывает пассажирскую дверцу, подходит к Цезарю и легко трясет его за плечо. Он просыпается, мотает головой, щупая свой нос, и Джостар бы растекся в улыбке, если бы не: — Снова эта твоя блевотная ветровка, — ворчит спросонья Цеппели, отчего Джозеф готов прибегнуть к мерам сэра Кентервиля. — Блядь, Цезарь, у нас не дефиле. Вылезай уже. Море где-то в метрах десяти, окруженное черно-белыми скалами. Выше них вздымаются волны и обрызгивают берег. Они хлещут в лицо Цезарю, Джозеф посмеивается и кидает в убегающего от моря дождевиком. Он идет ближе к небольшому уступу, волны продолжают хлестать, Цеппели кричит, но мыслями Джостар не здесь. Он вспоминает, как ехал сюда с отцом и матерью, когда все было по-другому. Хочется закусить губу как тогда, только от причины, отличной от отобранного печенья, которое он крал на кухне. Джозеф уже не таскает печенье, он уже умеет плавать, а скалы больше не такие страшные. Его за ручку отводят от наиболее сырого места уступа, как маленького. Цезарь смотрит на него совсем как бабуля Эрина, что возвращает его в реальность лучше, чем холодные волны. Только угрюмого отчитывания не следует, а сам Цеппели приближается к скалам. Он достает несколько черных ракушек, улыбается, не обращая внимания на измокший дождевик. — Глянь, тут они тоже есть, — он вертит длинные ракушки и затем начинает их раздвигать. Первая оказывается пустой, — Когда я был шкетом, то собирал мидии с дворовыми. Продавали улов в мелкие забегаловки, иногда даже доставали вино. Пьетро как-то нажрался и попытался еще раз пойти за уловом. Придурок чуть не захлебнулся из-за прилива, из-за этого дед обошел все эти места, чтобы больше с нами вином не торговали. Боже, до сих пор помню, как у него покачивались усы, когда он злился, будто рак какой-то, — Цезарь улыбается, а Джозеф смотрит на ракушки, которые тот раскрывает. Раковина трескается от удара, и оттуда выкатывается маленькая кривая жемчужина. Цеппели держит ее в руках и показывает Джостару: — Смотри — барокко. Джозеф не может сдержать ржача, который заглушает волны и вопли чаек. Он смеется до слез и ойкает от тычка чужого локтя. Цезарь молчит, только хмурится, но так безобидно, что Джостар даже не произносит привычное «прости». Он забирает жемчужину и кладет к себе в карман, смотря на волны. — Знаешь, почему ирландцы делают лучшее пиво? — Почему? — вздыхает Цеппели, вытаскивая песок из-под ногтей. — Посмотри на всю эту пену. Приплюсуй климат и желание подъебать англичан, и вуаля! — Джозеф, ты либо гений, либо конченный дебил. Думаю, что обе вещи сразу, — Цезарь треплет его по голове, но это скорее походит на поглаживание, и Джозеф замирает. — Это мокро и мерзко, но до чего сильно, — Цезарь завороженно смотрит на бьющиеся волны, и у Джозефа мелькает мысль о схожести этих двух явлений. Возможно, будь здесь южное солнце и островки апельсиновых деревьев, параллель была бы более очевидной, но в этих взрывах, прорывающихся сквозь скалы, есть весь Цезарь. Такое сравнение кажется знакомым до боли. — Я рад, — говорит Джозеф и ждет, когда Цезарь ответит ему очередной шуточкой, но этого не происходит. Вместо этого он видит улыбку, не услужливую, искреннюю, и он думает, что будет возвращаться сюда чаще. Джозеф не хочет возвращаться домой.***
— От тебя постоянно пахнет маслом, — Джозеф замечает, что от Цезаря пахнет терпким вином: запах, который встречается в его снах все чаще. Он сидит в футболке с боксерами, пока Цезарь жарит бефстроганов, запах которого доносится с кухни. — Слишком люблю курочку, — кричит Джозеф, рассматривая гостиную Цезаря. Ни одной пылинки, никаких наград, картин с сюжетом, книг, лишь предметы декорирования. Какие-то абстрактные картины с препарируемыми фигурами, стауэтки теней и куча шкафов с затемненными отражающими стеклами. Это ничего не говорит ни о доме, ни о характере его хозяина. Проделки дизайнерской дизентерии, не иначе. — Твой желудок неубиваем, — бормочет Цезарь, до ушей ДжоДжо доходит содержание, только внимания он не обращает. У кресла в гостиной стоит маленький комод, на нем — единственная фоторамка, которую он увидел в доме. Он подходит к ней и видит троих человек: маленького Цезаря, мужчину средних лет и старика с забавным цилиндром, у которого Цеппели, видимо, и позаимствовал странноватое порою чувство стиля. — ДжоДжо, извольте приступить к трапезе! — доносится с кухни голос Цезаря, отчего Джозеф прыскает. — Мне посчастливилось лицезреть фотокарточку юного Цезарёнка с семьей, не видел картины еще милее, — Джостар показывает картинку открывающему вино Цеппели, и тот на секунду сжимает штопор. Джозеф смотрит в лицо Цезаря, но там уже ничего не поймать, только глаза такие, бездонные. Ему знаком этот взгляд. — Да, прекрасно было, — слабо улыбается Цеппели, но потом продолжает: — Убери на место. И не бери вещи без спроса: терпеть не могу беспорядок. — Ты читал «Праздника не будет»? — Читал. Хороший рассказ. — Просто нечто. А это все итальянцы такие ёбнутые, или только Аматити так пишет? — Амманити. Скажем, пишут так многие, но у него к этому талант чуть лучше, а что? — Круто. Такое чтиво, не скажешь, что зануда. — Спасибо, что не задрот. — Эй! Между прочим, быть задротом сейчас модно, да и девушкам это нравится! — Да, и каким? — С конвенций! За столом повисает тишина, пока Цезарь не начинает задыхаться. Джозеф вскакивает, но понимает, что это не удушение. Цезарь смеется. Смеется раскатисто, до слез в глазах, и Джозеф ловит себя на том, что слишком долго смотрит на Цезаря, когда они встречаются взглядами. Джозеф видит слезинки в уголках кошачьих глаз, сомкнутую линию губ, сжатых будто в обиде, и выделяющиеся впадинами ключицы с выпирающей мускулатурой шеи. Ему хочется коснуться всего этого, распробовать самому, хочется, чтобы на него смотрели другими глазами. Но рука Цезаря снова приглаживает его волосы, и он перестает думать об этом. Джозеф одевается у выхода и путается в своих шнурках. Цезарь нагибается и развязывает их, а ДжоДжо смотрит на напряженные мышцы спины сквозь футболку. Тот встает и треплет его по голове, а Джозеф уворачивается от чужой ладони. — Когда ты уже начнешь воспринимать меня серьезно?! — голос Джозефа отскакивает от каждого угла комнаты, а Цеппели наконец смотрит ему в глаза. — А чего несерьезного есть сейчас? — странное предложение, Цезарь путается в языке. — Это всё. Сука, кто из нас гребанный Казанова: ты или я? — Ты это так понял? — Так, Цеппели, я не долбоёб. И мне не двенадцать, так что кончай страдать хуйней. Цезарь хуйней не страдает. Он целует Джозефа, которому воздуха не хватает на возмущения, который не может нормально думать и схватывает каждое ощущение как песик объедки. Ему всё мало и он увлекается, главное, что ему позволяют это делать. Джостар впервые замечает, насколько тихо в этой квартире.***
Утром он просыпается, и события прошедшей ночи наваливаются вместе с головной болью. Живот крутит оттого, что постель рядом холодная, а то, чего он хотел услышать, так и не было сказано. Из-за двери доносится запах сигарет, и он идет на него. Он терпеть не может курение в закрытых помещениях. Цезарь сидит в гостевой и крутит большим пальцем колесико зажигалки. Он читает журнал со стертым названием, и от этой сцены разит могильным холодом. Джозеф понимает, что виной этому не дизайнерские решения, когда видит на Цеппели оранжевый свитер. — Уже уходишь? — он переводит взгляд на Джостара, и его зеленые глаза становятся черными в сумраке желтого цвета лампы. Джозеф сглатывает. Он проходит в гостиную отмахиваясь от дыма и открывает окно. Потом с шумом плюхается на диван и заглядывает в журнал. — Что читаешь? — Старые заметки деда. Он исследовал… — Кельтский период христианства, — Цезарь на мгновение замирает, усмехается и убирает в сторону журнал. Вокруг тишина, а за окном занимается заря, красная, как неаполитанский флаг. — Насчет вчерашнего… — Обычная практика, случается. — Цезарёнок, — вздыхает Джостар и облокачивается на правую ладонь, — хватит врать. Я не твоя типичная девочка на ночь, и ты это знаешь. — Еще бы ты был, — усмехается Цеппели, и вертит колесико все чаще. — В смысле? — Ты стонал мне прямо в ухо, я чудом не оглох. Пока я был в душе, ты вырубился и пришлось тебя отмывать. Ночью я проснулся из-за сырости, точнее из-за чьих-то слюней. В общем, явно не девочка на ночь, да. — Да ты!.. Цезарь, я вообще не об этом, — Джозеф вздыхает, закидывая голову на спинку кресла. Цезарь ставит зажигалку на кофейный столик и открывает ногой ящик шкафа. Он достает оттуда несколько газетных вырезок разной степени желтизны и вкладывает их в чужую руку. Джостар пробегается глазами, и картина складывается сама собой. Странное сходство с бабулей, крашенная множество раз куртка, безличность квартиры говорят за Цеппели, и он ощущает себя как рядом с мамой. Он знает, что ответов не получит, но это его не останавливает. — Это твое оправдание? Цезаренок, я на такое не куплюсь. И твою дерьмовую кожанку я выкину, — Джозеф кричит и хватает Цезаря за грудки, но тот даже не сопротивляется этому. Это резко приводит его в сознание, потому что подыгрывать Цеппели нельзя. Для него это автоматический проигрыш. — Раз тебе все это не нужно, то зачем делать столько ненужных тебе же вещей? Джостар выходит из комнаты, надевает ботинки и накидывает ветровку. На этот раз его никто не задерживает. Вещи все еще немного теплые после сушилки, отчего сырость улиц почти не ощущается. Он роется в карманах и натыкается на кривую жемчужину вместо старых четок.***
Джозеф стоит в костюме, сшитом на заказ, и, несмотря на все старания Элизабет, ему душно. В Англии на удивление жаркая осень, и она докатилась и до старого поместья. Теперь это уже памятник викторианской неоготики, лишь отдаленно напоминающий полуразвалившееся здание, где он играл с дедом. Джостар думает, что он и сам как-то изменился, когда выложил старые четки из кармана. Он смотрит на Цезаря, стоящего в кругу старых аристократов. Их уже и аристократами не назовёшь, хорошо одетый житель Лондона мог вполне соответствовать их статусу, разве что чванливости было бы неоткуда взять. Цеппели копирует это, что прибавляет ему двести очков к влиянию и повышает шанс получения обратного звонка. Джостар продолжает раскладывать это все на рпг-составляющие, глотая шампанское. Когда разговор заканчивается неоспоримой победой Цезаря, он хочет подойти, но парень уже разговаривает с хорошенькой дамой поблизости. Джозеф разворачивается и уходит вглубь здания. Он садится у чердачного окна, достает колонку и открывает пиво. Он ставит музыку на рандом, и из колонок прямо в виски впечатывается голос Ноеля Гаррисона. Ритм скачет по шестеренкам его сознания, создавая мысленный перезвон, который не умолкает и затягивает все глубже. Вместе с голосом Ноеля звучит второй с раскатистыми «р» и резкими «з», и Джозеф видит перед собой Цезаря. Он проговаривает эти слова и его взгляд мечется по Джостару в попытках выцепить что-то. Ему интересно, что же еще не успели в нем разглядеть. — Как ты понял, что я здесь? — Байка про Эмпайр Стейт Билдинг, переделанная глава Уловки-22 для чердачного помещения и классическая история про злого брата-близнеца. Сопоставить было несложно. — Ты просто спросил у мамы. — Если бы, — говорит Цеппели, и Джозеф вспоминает, что все перечисленное — это действительно его фантазии. Он не думал, что кто-то будет их запоминать. — Есть незаконченное дело. Спускайся во внутренний двор. Цезарь ждет его во дворе со связкой в оберточной бумаге. Рядом старая печь для сжигания мусора, отделанная плиткой и переоборудованная для кулинарных целей. Только сегодня она явно будет использоваться не по назначению. — Предлагаю торжественно растопить эту старуху, — произносит Цеппели и поджигает сухие ветки. Он открывает бутылку виски и отпивает из горла. Джозеф делает то же самое. Внутрь разгоревшейся печи летит сверток. Они наблюдают, как он медленно разгорается, и внезапно Джостар чувствует запах горелой кожи. Он смотрит на Цезаря, который снова глотает виски и закашливается. — Теперь уже все, — говорит он Джозефу, улыбается, но даже пластиково у него не выходит. Наверняка Цеппели думает иначе, но Джостар такое видит не впервые и он понимает. Они сидят на каменной скамье, пока в печи догорают старые вещи.***
— Знаешь, твои родимые пятна очень похожи на полумесяцы, — говорит Джозеф, указывая ладонью вверх. Цезарь смотрит вслед за чужой ладонью и посмеивается. — Может быть, может быть. Но твое прям настоящая звезда, — он утыкается пальцем прямо в точку над лопаткой, и Джостар вздрагивает от этого. — О, извини. — Ага, — Джозеф тянет Цезаря на себя за волосы на затылке и тот сквозь зубы произносит: — Засранец. — Так должен соответствовать, — он не дает Цеппели возразить, целуя его. Без какой-то спешки, неловкости и досады как в прошлый раз, и он чертовски доволен этим. Цезарь замирает, но как только все заканчивается, он сразу же выдает: — Уау, куда делся экскаватор? — Бля, Цезарь, — тот смеется, но не отстраняется. У Джостара не остается сил на то, чтобы педалировать своим возмущением, поэтому он просто запускает руку в светлые волосы. Цеппели перехватывает чужую ладонь и заключает ее в своей. Запах гари больше не чувствуется.