Упрямец

      Билл почти смеётся, снова глядя в полыхающие бешенством глаза Пайнса. Бесить его, раз за разом доводя до слепящей ярости, а потом давиться хохотом в цепком захвате худых пальцев на шее просто восхитительно. Сайфер, с его атрофированным эмоциональным спектром, купается в живых и ярких эмоциях мальчишки, упивается ими и себя чувствует чуть более живым. Ярость лучше равнодушия, это Билл понял давно. Но ещё лучше — то, что малец за этой яростью прячет. Сайфер знает: эта исступленная злоба, практически ненависть, это непримиримое упрямство Диппера — не более чем фикция, последняя попытка сдающейся гордости обмануть самое себя. Мальчишке нравятся их странные отношения, длящиеся вот уже четвёртый год, но отвратительности происходящего это для него не умаляет. Глупая человеческая природа: связь человека и демона для него омерзительна в самой своей сути. Билл знает, что это не проблема. Каких-то пару сотен лет, и Диппер просто перестанет ощущать себя человеком. Сайфер может добиться этого прямо сейчас: вывернуть всё его сознание, перетрясти, поменять местами небо и землю, добро и зло. Разорвать в клочья глупые принципы, нелепую человеческую мораль. Может, но не станет. Гораздо увлекательнее следить за тем, как Диппер делает всё это сам. И пусть это займёт десятки лет — результат в любом случае окупит всё. Билл шепчет Дипперу на ухо легенды иных миров, и в голосе его — ледяное эхо космоса, потому что Диппер должен помнить — каждую минуту должен помнить — о том, что такое Билл Сайфер. Мальчишка всё ещё зол, но не говорит ни слова и не отстраняется, зачарованно вслушиваясь. Билл довольно скалится: любопытство, как известно, сгубило не одну кошку, но Диппера Пайнса оно в конечном итоге спасло. Его отчаянное любопытство и безрассудное упрямство притягивают так надёжно, словно мальчишка обладает своей собственной гравитацией, которую не преодолеть. Этот хилый ребёнок способен понять и принять больше, чем может выдержать хрупкое человеческое сознание, и это несоответствие тела и разума завораживает своей абсурдностью. Сайфер любит абсурд: там, откуда он родом, не существует ни логики, ни нормальности — только произвол бесконечных случайностей, древних, как сама вселенная. Билл целует разлёт тонких ключиц и его накрывает чувствами, которым он при всей своей колоссальной мудрости размером с чёрную дыру не может найти название. Его буквально полощет в них, как корабль в шторм, оставляя беспомощным и опустошённым. Он готов разнести по молекулам жалкую планетку, развеять в прах всю чёртову галактику и забрать наконец Диппера себе, раз и навсегда. Но искренняя, неподдельная ненависть в этих глазах — последнее, чего он добивается, и это единственное, что заставляет сдерживаться. Билл кусает поджимающийся живот, с силой проводит ладонями по рёбрам, а в груди рождается рык пополам с хохотом над собственной смешной слабостью, от которой не избавиться уже ни за что. Билл царапает бледную спину, широко и мокро вылизывает тёмное клеймо на лопатке — знак обладания, полной над Диппером власти, — целует дрожащие губы, вгрызается в них голодно и жарко, прижимая худое тело как можно ближе, и где-то под грудиной взрывается сверхновая эмоций, диких, чужих и странных для него, а потому пьянящих, как лучшее человеческое вино. Сжимая ладонью горячий член Пайнса, широко, размашисто толкаясь внутри и замирая на мучительно долгие мгновения, Билл почти вынуждает Диппера умолять, но тот молчит, даже не стонет, только смотрит, не отрываясь, в сияющие расплавленным золотом глаза и жадно хватает ртом прохладный воздух. И Сайфер даже не знает, чего он хочет больше: сломать упрямого человека, чтобы он сорвался наконец на униженные просьбы, или упиваться его упрямством, как редчайшим даром, осознавая, что всё, что делает этот несносный мальчишка, он, так или иначе, делает по собственной воле. Билл трахает Диппера судорожно и рвано, а внутри термоядерным взрывом кипят восторг и ярость, дрожью выходя сквозь кончики горячих пальцев. Он не испытывал такого никогда раньше, а потому теперь его каждый раз кроет за все миллионы лет сразу, выворачивая наизнанку, расщепляя в пыль и собирая заново, таким же, как раньше и — до последнего атома новым. Билл вцепляется в хрупкие плечи до синяков, выгибается над распростёртым телом и кончает, задыхаясь-захлёбываясь сорванным стоном. И с восторгом чувствует, как Диппер срывается следом, ловя губами ответный стон. Этот мелкий упрямец, с рождения помеченный вселенной, предназначен ему самим мирозданием, и чёрта с два он отдаст его кому-то ещё. Билл хочет прямо сейчас с корнями выдрать Диппера из его измерения, забрать в свою жизнь, в которой нет ни времени, ни пространства, но он почти физически не может порвать тонкие нити, связывающие Диппера с его миром. А значит, нужно ждать, пока эти нити порвутся сами. Срок в человеческую жизнь ещё никогда не казался ему таким долгим, но он дождётся — терпения в нём на целую галактику. И пусть Диппер кривит губы в упрямой гримаске и смотрит зло и непримиримо — мальчишке уготована вечность, а он слишком амбициозен, чтобы не оценить столь щедрый подарок.