Integrity

Нужно было бежать быстрее. Бежать куда угодно, только не отпускать чужую руку. В этом городе нельзя дышать. Нельзя говорить. Думать, что ты можешь быть кому-то важен и держа его за руку, пытаться выбраться из бесконечных лабиринтов граффити, помоев, льющихся из серых глаз и окон. Перепрыгивая каждую яму, они пытались бежать быстрее криков позади. Летящие тетради с размазанными по листам чернилами мешали обзору, но знающий мог легко вести по каждому переулку, ведя за собой случайно попавшего сюда гостя. Никто не понимал, в какой именно момент ему позволили перейти за эту черту. Когда стрелка повернулась так, что все механизмы разом заклинило и всё начало рушиться слишком быстро. Все ждали этого столько лет. Вот только получив, не зная как жить без приказа, пытались догнать безыменных часовых. -Мрази, -с одышкой проклиная преследователей, забегая за своим спасателем в идеальную пустоту тоннеля, хватая на выходе факел с неестественно-горящим огнем, они смогли остановиться, слыша, как позади ломается потолок, перекрывая путь назад. Глаза встречаются, передавая друг другу тревогу и такую приятную свободу, улыбаются друг другу, делая шаг дальше, надеясь, что больше не будет слышен шелест неумелых текстов. - Прыжок в замедленной съемке. Плавный, с огромный количеством FPS и малым количеством смысла. Согнутые в прыжке ноги начинают затекать от скованного положения, но взрывная волна от шейных позвонков и телевизор под ногами неминуемо трещит, прогибаясь под таким напором. По экрану моментально ползет трещина и толстое стекло разлетается в разные стороны, царапая собой асфальт и чувствительный слух оператора. -Это поколение давно сгнило и не сможет ничего изменить, -вторит он словам упавшего, опуская руки с камерой в них. Ему никто не отвечает, кроме трещащего телевизора, пытающегося восстановить свою старую форму, чего никогда не произойдет со всеми ними. Мужчина поворачивает голову, проверяя, далеко ли от них находятся машины. Никаких фар, никакого света, только редкие отблески в воде на асфальте. -Однажды всё сгинет, -говоря не своими словами, опуская наконец рукава черной рубашки, пытаясь прожечь его насквозь своим дефектом, буквально проклиная его за чистую дикцию. - -Да остановись же ты, -усталый голос вызывает такой же усталый вздох, но заставляет остановиться, проверяя скопление гнили на краю ткани, обернутой на какую-то палку. Тоннель, по которому они шли, никак не хотел заканчиваться. Не хотел отпускать их, сам выстраивал себя впереди и разрушал позади, оставляя пленников в вечной темноте, в вечной сырости, заставляя каждый раз морщиться, слыша, как мысли эхом отражаются от влажных стен и летят в них назад, оставляя неприятные и бесцветные синяки на бледной коже. Мужчина наконец осмеливается поднять взгляд, чтобы иметь возможность посмотреть в глаза, что с таким интересом смешивались с ярким огнем, создавая приятное впечатление заката над морем. Критик не может сдержать смешок, понимая, что засмотрелся на эти глаза, не имея просто возможности выбраться из этого моря. -Нам нужно успеть, -говорит он, картавя даже там, где это невозможно сделать в принципе. Слыша позади скрежет когтей, ломающих так тщательно выстеленный асфальт и краем глаза видя искры от прогрызенных проводов, согласно кивает, выхватывая факел из чужих рук, вызывая возмущенный выдох, но молчание. Огонь нехотя перекатывается из пустоты к ткани, полностью ломая физику, химию, да всё что можно и что нельзя. Ломая всё так же, как и их желание выбраться ломает стену впереди, не успевшую достроить саму себя. Никто из них не понимает, почему вместо Рая, который им так обещали проповедники после белого тоннеля впереди, превращается в их прежнюю жизнь и бесконечную дорогу впереди. Шаг, под ногами рушится желтая, прерывистая линия. Шаг, кроссовки промокают в сантиметрах дождевой воды. Переплетая пальцы, чувствуя мысли друг друга, глуша ими обратный огонь, он вытягивает руку вперед, позволяя моросящему ветру очистить ладонь от остатков пепельного факела. -Пора домой. Эта вечеринка гнилье, -критик впервые соглашается, делая шаг в сторону, чтобы не споткнуться о эти прогрызенные провода. - Конечно, у каждого был хотя бы день в жизни, когда он мог бездумно залипать на тупые телепередачи, не думать о работе, семье, деньгах, жизни, не думать ни о чем. Конечно, это было даже у него. Вот только вместо телепередач на экране копошились микроорганизмы, создавая цветные, черно-белые помехи. В голове звучал голос ведущего этой передачи, что пытался влить в детские умы банальную правду, банальные фразы, написанные задолго до него самого, но так умело присвоенные себе. Но когда лица поймут, что значат все эти слова... У них будет мало времени. -Так мы живем, так мы и умрем, -невпопад говорит он, отвлекая критика от такой сложной задачи, отвлекая от искрящейся камеры и кучи лиц позади нее. Лица озадаченно опускают взгляд на исписанные тетради, попросту не понимая, о чем им думать после того, как их вектор замолчал и не может продолжить лекцию, отвлекаясь на зомби у старого ящика. Холодные пальцы касаются чужих плеч, отвлекая от просмотра комедии и привлекая к себе внимание, поднимаются выше, закрывая собой потерявшие цвет глаза. Он давно забыл, какой был раньше оттенок, каким был раньше голос, каким был он сам. Но касания к пальцам были слишком знакомыми, отвлекающими от любых голосов ведущих телепередач, от любых бесцветных лиц и исписанных текстами тетрадей. -Позади рай, но раз, увы, камикадзе мы, -картавя, произносят эти знакомые руки, вновь возвращаясь на плечи, непроизвольно разглаживая все видимые складки на мерзком дефекте, возвращая морской цвет этому огню, забирая с собой все микроорганизмы из этой головы. - Пропитанные пылью рукава сковывали движения, но это не мешало перетаскивать старую коробку подальше от остальных. Мысли крутились вокруг того, что они переросли всё это. Что наконец могут быть по ту сторону экрана и втирать белые листы в пустые головы, а не просто притворяться таковыми. Камера. Мотор. Помогая подняться на эту старую коробку, в которые до сих пор виднелись тени целого города, со своими историями, со своими... У них никогда не было истории. Они жили только под указ их любимого Мэра. Но даже в Раю могут найтись те змеи, что начнут отравлять всех и вся, постепенно открывая глаза каждой живой истории. -Не весело, но честно. Это текст протеста, текст манифеста, -усмехается тот самый змей, видя злые взгляды через старую камеру и одобрительный взгляд моря, в котором он успел утонуть, но спасти его обладателя. Каждые слова резали похуже толстого стекла, за которым пытался скрыться каждый. Взмахи руками мешали банальным текстам подобраться ближе, мешали голосам заглушить дефект. FPS резко становится выше, а сам критик наконец делает прыжок, ломая под собой весь город, всю гниль, вытекающую из этого белого шума в пустых головах, ломая всё, что мешало им жить. Замечая, как спокойно выдыхает оператор рядом, он не может сдержать улыбки, видя наконец спокойное море.