Впусти меня

По левую руку промелькнул смазанный силуэт. - Не бойся, - взять прохладную руку в свои и поднести к губам. – Просто теперь ты видишь мир моими глазами. Голоса внутри шепчут, воют, кричат, скрежет всё нарастает, они уговаривают, убеждают, угрожают, но громче всех – тихое «Пожалуйста» и «Прошу…» - и всё. Как всегда. «Пожалуйста» - и всё катится ко всем чертям. Руки – уже почти не мои руки. Словно со стороны наблюдаю, как они тянутся к чехлу с ножами. - Да, принцесса, как пожелаете, - наваждение сходит, и нет того давления и нитей, которые связывали секунду назад. Уже осознанно достаю нож – резекционный – и уверенным движением вскрываю грудную клетку; от срединно-ключичной линии по диагонали к мечевидному отростку – раз, два – с сухим хрустом поддаются рёбра, от мечевидного отростка – вниз – раз – и откинуть, выставить на обозрение содержимое. Заполошно бьётся сердце. Всегда удивляла эта особенность: боли нет, но хватает того, что всё видно. Она молчит и благосклонно улыбается – клянусь, я слышу как она улыбается! А ему, должно быть, страшно. Но он тоже молчит. Хотел бы закричать – не сможет. Только смотрит: широко распахнутыми глазами, слипшимися стрелками ресниц, непрестанно текущими слезами, разводами крови на лице – всем своим существом смотрит. И теперь я точно знаю – видит. *** Спроси меня кто когда всё началось, я бы и не смог сказать. Не было какого-то озарения, или аварии, или серьёзной болезни – даже простуды у меня были нечасто, чего говорить о травмах. Кажется, так было всегда. Замирал посреди улицы, заметив, как кто-то выходит из витрины магазина, улыбался, глядя в зеркало на то, как кто-то из шкафа полупрозрачной рукой пытался словить солнечный зайчик, который я пускал маминым карманным зеркальцем, с некоторыми бегал наперегонки, когда они куда-то срывались. По крайней мере, пытался сравняться. С кем-то пытался поговорить, впрочем, безуспешно. Казалось, меня не слышали. Или же старался спрятаться, заметив, как кто-то принюхивается, оскалившись, и словно что-то – кого-то? – ищет. А с тем из шкафа мы даже подружились. Я называл его Тим. Том и Тим – мне казалось это смешным. Я приносил ему еды, ставил тарелку недалеко от шкафа, так, чтобы он смог достать, а когда возвращался, она была уже пуста. Мы играли, и я рассказывал ему всё-всё на свете. «Он странный», - именно такую характеристику в свой адрес слышал я чаще всего. Я обижался, - как же так, разве они не видят? – я пытался доказывать, как мог доказывал, но в конце концов слышал только раздражённое «Хватит выдумывать» и «Ты уже большой для таких сказок». «Но ведь это правда!» - пытался говорить я. Тогда меня повели по врачам. Какие-то таблетки, от которых у меня начинала болеть голова, при этом я не мог ни заснуть, ни спокойно сидеть – постоянно хотелось двигаться, и я ничего не мог с этим поделать, а язык казался огромным и распухшим, так, что даже не помещался во рту. Я плакал, метался по кровати, не понимая за что так со мной, а они подходили всё ближе. Мама сидела рядом на кровати, сочувственно смотрела и меняла мне холодные компрессы на лоб и вытирала слюну, что вытекала из уголков рта, а прямо за её плечом, едва не касаясь её, стоял Кто-то. Я пытался забиться дальше в угол, предупредить маму, но она только гладила меня по голове и говорила, что всё в порядке, и «Здесь никого нет». Кто-то за её плечом рассмеялся - «Да, Томми, здесь никого нет» - и положил руку на мамино плечо. Которое тут же стало таким же дымчато-прозрачным, как и рука Тима, как большинство тех, кого я видел. Она всё истончалась, Кто-то продолжал смеяться, сквозь неё уже легко просматривались предметы в спальне, и в огромном, во весь папин рост, зеркале сквозь неё я увидел себя, бледного как простыня, с глазами в пол-лица, а ещё – руку Тима, которая сначала показалась только кончиками пальцев, потом – рывком – до локтя, а потом, опираясь на руку, из шкафа начал вылезать и он сам. - Не бойся, милый, - заговорили все трое. – Всё хорошо. Только впусти нас. Тим смотрел на меня хищными глазами, Кто-то смеялся, а мама улыбалась не своей улыбкой и тянула ко мне скрюченные пальцы. Я закричал. И проснулся в своей кровати. Слабо горел ночник, в воздухе витал запах лекарств, болезни и апельсинов, и не было никого. Хотелось пойти проверить что с мамой, да так и остаться с родителями, а не со своими страхами, но я ведь уже большой – говорил я себе. Я не могу как маленький бегать к ним, если мне стало страшно, я справлюсь. Да и страшно было: зайду к ним в комнату – а мамы и нет. И не было. И папа только нахмурится, спроси я у него про неё. Или расстроится. Или она так и будет лежать такой полупрозрачной. Нет, - решился я, - дождусь утра. - Да, малыш, не бойся, всё хорошо, - тихо раздалось у изголовья. – Только… Я почти чувствовал, как чьи-то дымчато-серые руки тянутся ко мне, и больше меня в комнате было не удержать. Наутро моя мама, моя милая добрая заботливая мама, выглядела как всегда. Она всё так же улыбалась, готовя завтрак, но даже когда мы стояли друг к другу спиной, мне казалось, что я чувствую затылком её выжидающий взгляд, словно стоит мне обернуться, как я увижу, что она, всё так же не разворачиваясь телом, смотрит прямо на меня, свернув шею. А на столе в десертной тарелке лежали нарезанные кружочками апельсины, и их яркий запах смешивался с мерным стуком ножа о разделочную доску, сплетался со звуками и запахами солнечного утра, с тихим шорохом ткани… - Тише, Томми, не бойся, - с улыбкой сказала мама, когда я вздрогнул, стоило ей пройти рядом. Потом дали ещё какие-то таблетки, и мне стало немного лучше. Голова постепенно переставала болеть, язык снова помещался во рту, я снова мог ходить нормально, а не мелкими шажками. Вот только они больше меня не развлекали. Всё больше стало тех, кто пугал меня; они говорили, смеялись, улыбались. Они меня увидели. И они подходили всё ближе, шептали, обещали, - «Только впусти». Я замирал, дёргался, замолкал посередине разговора, заслышав их, но больше ничего никому не говорил. Я выздоровел. С годами я научился делать вид, что ничего не вижу. *** Если игнорировать других когда они только находились где-то, пусть даже и в паре футов, получалось, то когда они заговаривали, не обращать внимания на их голоса было трудно, а со временем, когда они стали подходить ещё ближе, а едва различимый шёпот стал складываться во вполне узнаваемые слова, и вовсе невозможно. Они уговаривали, обещали, шептали и предрекали – некоторые даже предупреждали о вполне интересных или важных событиях или вещах, - но далеко не все говорили внятно и понятно. Кто-то из них просто стоял и смотрел, выглядывал из тени, сливаясь с ней, следил, не мигая, а потом оказывался на расстоянии вытянутой руки. Многие говорили на незнакомых мне языках, тягучих, звучных, мелодичных, рокочущих, и говорили, говорили, обволакивали интонациями, мягкими, как любимый старый свитер, их глаза затягивали, не отпускали, пока я не начинал чувствовать словно куда-то проваливаюсь. И тогда я бежал изо всех сил, бежал, пока не падал, или пока за гулом крови в ушах не переставал различать окружающие звуки, а в глазах не темнело. По бегу я был лучшим в школе. «Умник со странностями», - таким был самый лестный отзыв обо мне. Со слишком большими странностями, даже для того, чтобы задирать. Не то, чтобы никто не пытался. С упрямством, достойным лучшего применения, у меня активно пытались вызвать эмоции, пытались заставить бояться, вызвать страх или агрессию и обвинить в последствиях; я только смотрел на эти попытки, слушал свои голоса и говорил сам, бил так, чтобы не оставалось следов и доказательств. Мне хватало проблем и без детских игр в превосходство. Меня не любили. Ненавидели дети – и сторонились, учителя отмечали мои успехи в учёбе – и тоже держались на расстоянии. Учителя, некоторые, особенно поначалу, когда я переходил в новую школу – мы с отцом часто переезжали – пытались меня опекать, но им порой хватало вежливой улыбки, чтобы поумерить свой опекунский порыв. Проходило время, и – готов поклясться – даже увидь кто из учителей как меня пытаются «поставить на место», никто из них не вмешался бы. Я справлялся своими силами. Отец мог мной гордиться. Не будь других, которые следовали за мной всюду, я бы мог сказать, что у меня всё отлично. Но они рано или поздно меня настигали. И я бежал. *** Я бежал, пока перед глазами не начало всё расплываться, сердце уже стучало в горле, а я всё никак не мог от них оторваться. Они хватали меня за руки, отчего те немели, и вверх по коже, под кожу словно что-то проникало, пробиралось выше, до самого сердца, а оттуда вниз. Насколько большой ошибкой было приехать сюда, именно в этот городок, пусть и на пару дней, я понял почти сразу, когда едва зайдя в съёмную квартиру в дальнем углу холла заметил дымчато-серую тень. Обычно у меня был ещё один день до возвращения кошмаров, и ещё пару – пока они не начинали подходить слишком близко. Тогда я сбежал, но в первую же ночь пришли кошмары. Опоздал. А наутро, когда мы с отцом завтракали, близко, едва не на расстоянии выдоха, раздался шёпот. Я едва не отпрыгнул. Вовремя опомнился. Я выздоровел. Не стоит вселять в это сомнения. От новых лекарств, хоть они и не вызывали таких побочных эффектов, в отличие от тех, которые я принимал в детстве, легче не станет. Значит, они мне не нужны – я выздоровел ещё восемь лет назад. Мы с отцом так и продолжили разговаривать, а когда от шёпота стало ломить затылок и мутнеть перед глазами, я сбежал. …Я уже почти падал, когда то, что ползло под кожей, дошло до ног, и тогда я бежал исключительно на рефлексах, подгоняемый мыслью о том, что надо. Едва не попал под машину на повороте, когда заметил вниз по улице у запущенной зелёной ограды маленькую девочку. Первый человек из всех, кого я увидел на улице в этот час во время своего невольного забега. Старомодное пышное платье, длинные волосы заколоты в сложную причёску – из окружающей обстановки она выбивалась почти так же сильно, как они. Девочка всё так же молчала и, протянув руку, смотрела на меня своими огромными глазами, пока я, сам того не замечая, не перешёл на шаг и не оказался в паре футов от неё. Тогда она развернулась и медленно, так, что ни одна лента на платье не шелохнулась, пошла к дому, обернулась на пороге, протянув руку, словно приглашая, и исчезла в темноте коридора. И так же не сразу я обратил внимание на то, что нет больше шепотков, смеха и постоянного зуда опасности. А дверь дома так и осталась приглашающе открыта. *** Уж не знаю чего я ожидал, но вряд ли радушного приёма. - Что же вы стоите, проходите в гостиную – вторая комната налево, – а я сейчас приду, - раздаётся бодрый женский голос. - Извините… - начинаю было, но меня сразу перебивают. - Не извиняйтесь, а проходите, молодой человек, в ногах правды нет, устраивайтесь. Чувство опасности по-прежнему молчало, а в этом доме царила непривычная атмосфера спокойствия. Мысленно пожав плечами, я последовал в указанном направлении. Гостиная оказалась небольшой, но, должно быть, очень светлой комнатой. Столик, тумбочки и подлокотники кресел и дивана украшали вязаные кружевные салфетки. На полу лежал светлый и даже на вид мягкий ковёр, и, разувшись, я мог в полной мере оценить качество его ворса. Я медленно обошёл комнату по периметру, касаясь тёмного дерева серванта, каминной полки, корешков книг, и остановился у окна, которое открывало прекрасный вид на запущенный, как и зелёная изгородь у дороги, сад. И в контраст к нему – удивительно ухоженные клумбы, которые виднелись в свете, который падал из окна. - Эти цветы – моя гордость, - раздался всё тот же женский голос в нескольких шагах от меня. Я, вероятно, развернулся слишком резко, потому что пожилая леди, аккуратно поставив поднос с чайным набором на кофейный столик, поправила очки, пряча в глазах смешинки. – Не беспокойтесь, юноша, это всего лишь я. - Прошу прощения, - почему-то этой даме хотелось церемонно поклониться, а на ум приходили только витиеватые конструкции. – Прошу меня извинить за наглое вторжение. - Что вы, не извиняйтесь. Я всегда рада гостям. Вы как раз к чаю. К тому же, меня предупредили, так что нельзя сказать, что вы «нагло вторглись». - Ваша внучка… Старушка тонко улыбнулась, сверкнув глазами так, что я невольно осёкся, словно начал говорить какую-то глупость. - Чаю? – она взяла заварник и в ответ на мой кивок начала разливать по чашкам густо-бордовый напиток. Он исходил запахами малины, вишни, черники, и было ещё что-то, немного кислое и терпкое, неуловимо знакомое. - Благодарю, - я отпил, и, прикрыв глаза, пытался выловить ту самую неуловимую нотку, что вертелась подобно мысли, которую никак не можешь поймать за хвост. - Какой вежливый молодой человек, - улыбнулась старушка. – Что же привело вас в эту часть города в столь поздний час? Нечасто встретишь тут новые лица. - Как раз занимался тем, что знакомился с городом, - и не сказать, чтобы особо покривил душой, - когда понял, что забрёл совсем уж далеко. - И как вам наш городок? - Довольно любопытный. - Вы ещё и весьма тактичны, - рассмеялась пожилая леди. – Не буду уточнять что вы нашли любопытным, впрочем, возможно, вы просто ещё не привыкли. На самом деле это больше тихая заводь со стоячей водой и старыми изживающими себя устоями. Фасад благопристойности, который скрывает за собой одну сплошную червоточину, - у неё немного поменялся голос, а улыбка была словно приклеенная. Лопатки и затылок неожиданно обдало порывом горячего воздуха, будто рядом с ними провели факелом. Старушка несколько раз сморгнула и словно встрепенулась. – Что-то я совсем не то говорю, простите старуху. - Ну что вы, это всегда интересно – как город выглядит в глазах не-случайного человека. - Что ж, тогда расскажу вам ещё кое-что. Знаете, какая любимая легенда этого города? Про Демиургов и человека. Знаете, та старая притча, где один демиург осыпал Иова своего друга неприятностями в ожидании когда же тот начнёт роптать, а человек всё находил способ жить дальше, а не проклинать своего демиурга. А потом, когда возроптал уже демиург, его друг сказал: «Он не может на меня роптать. Он в меня не верит». Так и здесь: многие что-то видят, но делают вид что не верят, проходят мимо или закрывают глаза. А как вы, верите в своего демиурга? – пожилая дама пристально посмотрела на меня неожиданно цепким взглядом. Повисла напряжённая тишина. Тяжёлые напольные часы пробили половину двенадцатого. - Совсем я вас задержала, молодой человек, - засуетилась она. – Не будут ли беспокоиться ваши родители? - Пожалуй, вы правы, уже действительно довольно поздно, - решил я воспользоваться предлогом выбраться отсюда, от этой слишком проницательной женщины, скорее на воздух и подальше отсюда. Она проводила меня до двери, силуэт со спины подсвечивался светом из гостиной, тени скрадывали выражение лица; когда она заговорила, в её голосе снова звучали те же звенящие интонации. - Просто примите к сведению: что-то есть вне зависимости от того, верим мы в это или нет. Дружите со своим демиургом, - а потом так же внезапно переменился на её привычный голос с улыбкой: - Будет минутка, заходите как-то ещё на чай. И, поблагодарив за приглашение, я направился в ту сторону, где, согласно моим предположениям, должна находиться наша временная квартира. Всё то время, что мы оставались в этом городе, я оставался совсем один. Ни кошмары, ни тени меня не беспокоили. *** После того странного визита состояние блаженной тишины и одиночества продолжалось ещё два дня. Казалось бы – всего два дня, но это были первые два дня за долгие годы, когда я был абсолютно и благословенно один в своём личном пространстве, когда не донимало сосущее чувство тревоги, когда не зудели тревогой кончики пальцев. Впоследствии они вернулись, однако близко не подходили, словно их что-то отталкивало. К тому же, у меня ещё оставались ночи. Ночи, когда сны не были наполнены тенями и запахами лекарств, дымчатыми улыбками и пустыми зеркалами, где никто не забирался под кожу и не шептал на уже почти понятном языке обещания и слова клятв в самое ухо, не снимал слой кожи и частично – мышц, чтобы, дёргая за нервы, подвигать пальцами. Ночью мне не снилось ничего. Не отпускало ощущение, что эти дни я живу словно взаймы и скоро её нужно будет возвращать, но я был благодарен даже короткой передышке. Когда по стечению обстоятельств мы с отцом остались в том городке несколько дольше, чем намеревались первоначально, я решил немного разузнать про тот район, куда я в буквальном смысле «забежал на чай». В городке имелась довольно приличная библиотека, за которую я и взялся со всем энтузиазмом человека, который впервые за очень долгое время был полностью предоставлен самому себе. Неплохая подборка книг как новых изданий, так и некоторые почти антикварные образцы. А ещё обнаружились подборки газет. Состояние средней паршивости, истрёпанные и зачитанные, прошиты небрежно, но содержащие информацию, кажется, едва ли не со дня основания тогда ещё небольшого поселения. Реклама, некрологи, объявления, небольшие полосы о происходящем за пределами и в черте города, прогнозы – стандартный набор. А потом среди всех подборок моё внимание привлекла чёрно-белая фотография. Про качество говорить не приходится, к тому же кто-то, видимо, провёл рукой по свежей краске этого выпуска, так что изображение ещё и смазалось, но крыльцо и знакомую зелёную изгородь я узнал сразу. Или скорее почувствовал, чем узнал – это оно. И номер сравнительно свежий – всего-то семнадцатигодичной давности. «Вчера в старом районе города в доме 2 по улице 34 произошёл пожар, в котором погибла хозяйка дома, миссис Альбина Эдисон, 76 лет. По словам очевидцев, возгорание случилось внезапно, и пожар в считанные минуты полностью поглотил дом. «Горело сразу всё», - говорит миссис Марблс, соседка миссис Эдисон, - «Мы просто ничем не могли помочь. Сначала раздался хлопок, потом вылетели стёкла – и тут всё загорелось, словно огонь из-под земли вырвался. Мы ничем не могли помочь». Предварительная версия причины пожара – взрыв газа. Расследование обстоятельств возгорания продолжается». Там так же была и фотография той самой покойной миссис Альбины Эдисон. Те же седые кудри, очки в роговой оправе, лукавый взгляд молодых глаз – та самая пожилая леди, моя знакомица. Дом, который сгорел семнадцать лет назад, леди, погибшая в том пожаре… Демиурги, вера… Сам не знаю как, но ноги словно сами привели меня к той самой запущенной зелëной изгороди. На веранде у крыльца в плетёном кресле уже ожидала миссис Эдисон. - Вы как раз к чаю, молодой человек, – тонко улыбнулась пожилая леди, пряча улыбку за чашкой горячего чая. – Как Вам история нашего городка? - Добрый день, миссис Эдисон. - Альбина, с Вашего позволения. -Хорошо… Альбина. Я замолчал, собираясь с мыслями. Леди в это время налила мне чашку чая и кивнула на второе кресло, приглашая присесть. - Итак, насколько я понимаю, у тебя появились некоторые вопросы. Что ж, - вздохнула она, – задавай, постараюсь тебе ответить. - Что тут происходит? - Что же ты начинаешь сразу с таких глобальных вопросов, милый? – рассмеялась она. – Посмертие, конечно, даëт определëнные преимущества, но «все тайны бытия» тоже не открываются. Может, попробуем начать с чего-то менее масштабного? Впрочем, если тебя интересует эта ситуация, – она с улыбкой обвела взглядом двор, - всë, что я могу сказать – время совсем не линейно. Порой можно застать абсолютно разное время за сравнительно небольшой промежуток. Порой – даже больший, чем Вы себе можете представить. Взаимопонимание со своим демиургом обеспечивает ряд преимуществ. Границы тоньше, возможностей больше – и больше способов осуществить задуманное, ведь на твоей стороне будут не болько твои знания и опыт. - Звучит неплохо. Но что этот демиург требует взамен? Сомневаюсь, что такая ценная помощь даётся просто так. Леди улыбнулась. - Правильные вопросы задаёшь, дорогой. Но не беспокойся, от тебя не потребуют ничего сверх того, что ты сам можешь сделать. Или того, что у тебя уже когда-то просили. Тебя ведь уже просили о чём-то, я права? По глазам вижу, что просили. Только с демиургом ты, если можно так сказать, заключаешь сделку, и он свою часть выполняет. Голос миссис Эдисон снова изменился, как в тот раз, когда она говорила про особенности города и как в тот момент, когда она в прошлый раз прощалась со мной на крыльце. Немного ниже того, каким она говорила обычно, голос звенел, и словно резонируя, в ответ ему зазвенели стёкла. Несколько более резким движением, чем обычно, она отбросила кудряшки с глаз и посмотрела на меня словно из прицела. - И не стоит расстраивать того, кто тебе помогает. Никогда, – на последнем слове её голос снова изменился, и произнесла она его так, словно делилась самой важной тайной. – И, предупреждая твой вопрос – ты обязательно узнаешь своего демиурга. Он всегда слишком… другой, чтобы его с кем-либо спутать. С ним обязательно столкнёшься, и не единожды. Тебя ещё что-то интересует? Я открыл, было, рот – так много вопросов, и, может, хоть на часть мне ответят – но Альбина к чему-то прислушалась, нахмурилась и торопливо поднялась из кресла. - Впрочем, как-то мы засиделись. Возраст всё же берёт своё, даже когда ты уже не особо связан временем. Спасибо за приятную беседу. Ты очень храбрый молодой человек. - Ещё один вопрос – почему Вы мне помогаете? – торопливо спросил я. Миссис Эдисон изобразила на своём лице то, что улыбкой можно было бы назвать только с большим трудом – скорее гримаса или криво приклеенная эмоция с чужого лица. - Можешь считать это актом альтруизма. Или любопытства. У тебя есть потенциал, мальчик. Мне интересно, что из тебя получится, - теперь её голос не столько звенел, сколько сипел, словно из баллона вытекал газ. И по интонациям, выражению лица и глаз – всё в этом говорило о том, что газ этот ядовитый. А ещё – чем-то она стала неуловимо напоминать тех других, которые обычно меня окружали. Снова затылок обдало жаром и тревожно закололи в кончиках пальцев. Клянусь, я бы тут же и сбежал, но леди снова словно очнулась и прежним голосом предложила заходить ещё, если будет время. Больше я не решился туда идти. Уезжал из города я в смешанных чувствах. *** Когда мы переехали в Нью-Гемпшир, я захотел остаться здесь подольше. Отец не возражал. Он всё чаще уезжал один. Я не спрашивал ни куда он уезжает, ни зачем. Я всегда воспринимал переезды как должное, к тому же, они всегда давали мне определённую передышку. Так, теперь у меня было жильё, отдалённые голоса и не было кошмаров. Я стал больше интересоваться людьми. Я начал почти новую жизнь. В следующем году я планировал продолжить обучение. Тот факт, что всё свободное от бега время я посвящал учёбе, позволил мне претендовать на степендиальное обучение в NEC не смотря на постоянные переезды. Эдакий небольшой бонус за удовлетворение своего любопытства по отношению к тому, что говорили они. Ночи, не обременённые кошмарами, давали достаточно времени для подготовки. К тому же, после разговоров с миссис Эдисон о демиургах и посмертии они так и не подходили близко. Теперь я учился быть обычным подростком. Слишком взрослым и умным, но – обычным. Всё остальное легко можно было объяснить переездами. Я наконец-то мог свободно дышать. Направлением дальнейшей деятельности я выбрал историю искусств. Довольно интересно. Да и устаревшие языки проблемой не будут – спасибо моим спутникам. В конце концов, достаточное количество практики компенсирует несовершенное знание грамматики. Преподавателей устраивала моя успеваемость, одногруппники были пусть и не взрослыми людьми, но и не настолько одержимыми иерархией детьми. Я писал статьи по древним языкам и китайской бронзе, проходил практику у профессора Даттона – человека довольно экстравагантного, но мне ли об этом рассуждать? Возможно, именно благодаря его своеобразности мы и смогли довольно долго и плодотворно сотрудничать, – и учился взаимодействовать с людьми. Как оказалось, это было самое трудное из всего учебного процесса. Пусть не всё проходило успешно, но в целом я делал успехи. Слово «странный» из привычной детской характеристики сменилось «загадочным» в более поздние годы. Удивительная метаморфоза. Ещё одна человеческая особенность, которая поражала меня в моменты задумчивости: как порой меняется отношение к явлению или предмету в зависимости от названия, даже без изменения самой сути. По поводу этого я тоже подумывал написать статью, только назвать как-то красиво… возможно, что-то в духе «Терминология: семантические игры от древности до наших дней». Либо не статью, но книгу. До сих пор над этим думаю. В то время я подрабатывал в местной библиотеке. Как результат – туда у меня был постоянный доступ. Пожалуй, университетская библиотека – это то, по чему я потом ещё долго скучал. Я знал в ней расположение каждого тома, каждую скрипящую половицу, когда и какие лампы стоило выключить, чтобы читальный зал выглядел наилучшим образом… Библиотека стала моей крепостью, моим местом отдыха и местом силы. Мне нравилась моя новая жизнь. Без неотрывного сопровождения и постоянного бега было намного проще и приятнее. Всего и делов было, что добавить в список на прочтение то, с чем «рекомендовали ознакомиться», да раскланиваться с окружающими. Во многом из того, что устраивали мои одногруппники, я участвовал только номинально. Иными словами – они веселились, я наблюдал. Наблюдал, слушал, запоминал. Занятные создания. Несмотря на мою роль пассивного наблюдателя, приглашали присоединиться меня довольно часто. Почти всегда, когда я не был занят в библиотеке или со статьёй. Насколько я понял из рассказов Фреи, пусть и не всем я нравился, но моё умение планировать и держать лицо в скользкой ситуации признавали все. Что ни говори, а опыт даёт своё. С Фреей у нас сложились наиболее близкие отношения. Она считала меня своим другом («чем-то большим, чем просто друг», как она однажды сказала), я её – достаточно неглупым человеком, чтобы можно было с ней поговорить о разных материях, но не достаточно умным, чтобы оставить попытки вызвать у меня романтические чувства. Я был ей благодарен, за многое, и старался по мере сил объяснить, что не стоит на мне зацикливаться. Она не слышала. Я злился – почему меня снова не слышат?!! Она исчезала, но потом появлялась вновь. Я смирился. *** Однажды мои одногруппники под влиянием общего увлечения оккультизмом решили устроить спиритический сеанс. Думаю, не стоит и говорить, что я был против. То, что у них ничего не получится, было ясно с самого начала – слишком много театральности и энтузиазма, и слишком мало серьёзной подготовки – но рисковать мне не хотелось. Интересно было бы посмотреть на их лица, если бы они увидели мир так, как вижу его я. Искатели общения с потусторонним миром. Когда меня потянули на это… мероприятие, я пытался было сослаться на дела. - Что ты, это будет весело, – уговаривала Фрейя. – К тому же, без тебя у нас ничего не получится. Конечно, не получится. Словно я хотел, чтобы у них что-то получилось. - Хотя бы просто побудь с нами, все хотят, чтобы ты там был. А я не хочу. - Если пойдёшь с нами, я оставлю тебя в покое. На два месяца. Заманчивое предложение… Учитывая то, что к тому времени я вполне мог позаботиться своим переводом в другой университет… Не из-за Фрейи, нет, – хоть её навязчивость меня и раздражала, – просто считал, что нет необходимости ограничивать себя. А может, привыкнув к постоянным переездам, я просто не мог долго находиться без движения. Я решил отправится в Европу. Если она хочет такой прощальный подарок – что ж… - Если боишься – так и скажи. Скорее опасаюсь. Но окружающим знать об этом совсем не обязательно. - Пожалуйста… - тихо, на грани слышимости. - Я согласен. *** Как я и предполагал, сами они нормально подготовиться не смогли. Я помог подготовить ритуал – подобрал тот, который выглядит эффектнее, помог подготовиться Джеймсу – нашему главному штатному оккультисту, который почему-то считал меня родственной душой – повыбрасывал лишние слова из формул призыва, чтобы наверняка никого не призвали, и в условленный день приготовится смотреть этот любительский спектакль. Как и ожидалось: если гадания удавались Финнигану на отлично, то призыв… Как и ожидалось, всё пошло по моему сценарию. Эффектно, показательно и абсолютно безрезультатно. Он ни на секунду не усомнился в том, что ему предлагал я и, видимо, и мысли не допустил о том, чтобы подготовиться самостоятельно. По крайней мере так я думал сначала. А потом пошла вдохновенная отсебятина. Настала моя очередь насторожиться. В какой-то момент голос Джеймса поменялся, стал тише и глубже – он словно впал в транс. А потом появились те самые звонко-шипящие интонации, он перешёл на рокочущий, знакомый с детства, язык, и я понял, что в который раз в моей жизни всё пошло наперекосяк. Бежать. Пока меня не заметили, пока они не подошли ближе, пока ещё могу – бежать. Фрейя сидела рядом, сжимая мою руку до побелевших костяшек, но разве это могло когда-либо остановить? Словно привлечённые знакомым языком, они подошли ближе – ближе, чем когда-либо за последние три года – я уже освободился от хватки Фрейи и продвигался было к выходу из комнаты – комнаты, дома, подальше отсюда! – как Джеймс поднял голову и улыбнулся чужой улыбкой. - Ну что же ты, всё ведь только начинается… Столько усилий – и не досмотришь до конца?.. Тим должен скоро подойти – разве не хочешь с ним поздороваться?.. Я словно оцепенел. Как тогда, давно-давно, «Томми, не бойся»… И снова, как, многие года до этого, я бежал. *** Как потом оказалось, моего побега никто не заметил – все были слишком впечатлены изменениями, которые происходили с Джеймсом, чтобы смотреть по сторонам. И хорошо. Если бы ещё не было этих дружески озабоченных чудовищ… Не зря говорил какой-то классик: «Убереги меня от друзей моих, врагов я возьму на себя» – может и не так, но смысл тот же. Я пытался вести себя как обычно, но предчувствие не обманывало. - Ты такой нервный после… – начала Фрейя, обеспокоенно заглядывая в глаза. «Да, Томми, почему ты так беспокоишься?» – вкрадчиво шептал голос почти за плечом. – «Ведь ничего не случилось. Просто поболтал со старыми приятелями». - Пересмотри приоритеты, – усмехнулся я в ответ, игнорируя голоса, которых здесь быть не должно. – Напомню, если ты не забыла – экзамены, История Демократии, нехватка времени на подготовку… Остались вопросы? Она улыбнулась. - Ты словно не американец. - Привык считать себя космополитом, – пожал плечами я и изобразил улыбку. - Что ж, тогда ладно. А то я уже думала, что и Финнигана ты намеренно избегаешь, видимо, показалось. - Видимо, так, – так; даже если не так, озвучивать это не обязательно. - Просто последнее время ты так напрягаешься, когда он поблизости. Возможно, правда, не столько из-за него даже, сколько из-за того, что поблизости от него они становятся смелее, подходя почти вплотную и почти касаясь. А ещё – потому что не понимаю. Как обычная театральная постановка могла закончиться… этим?.. Я ведь уже было поверил, что смогу жить нормально… Насмешливый фырк в ухо – клянусь, я почти чувствовал как колыхнулись пряди волос! – и призрачные руки коснулись живота в лёгком намёке на объятие. «Милый наивный Томми, совсем не изменился». - Том, всё в порядке? – Фрейя обеспокоенно тянула меня за рукав. – Ты вдруг так побледнел… А я смотрел как рука медленно перемещается с моего живота выше, тянется к её руке, нарочито медленно, словно дразнит – я всё ещё помнил как стремительно могут перемещаться они, когда действительно хотят этого. - Пожалуй, и правда… пойду, – я развернулся, проводя ладонью над рукавом, словно намереваясь стряхнуть руку Фрейи, на деле почти касаясь одной из дымчатых рук. В конце концов, Фрейя честно выполняет свою часть сделки – последнее время она действительно держалась от меня на дружеской дистанции, не более. Кончики пальцев кололо, кисть и предплечье я уже почти не чувствовал – видимо, всё же задел больше, чем намеревался – либо же меня, видимо, дразнить не намеревались. В последние дни они подходили всё ближе, как и пару лет назад, шептали-обещали-угрожали, требовали, но – почти не норовили прикоснуться. Только если я сам так или иначе провоцировал контакт. Как тогда, когда пытался не допустить, чтобы коснулись Фрейи. От них всё так же несло опасностью и злобой, но они была значительно более тусклая, чем пару лет назад. От них всё так же хотелось бежать, они всё так же порождали неконтролируемый страх – но не ужас, как раньше. Словно злость их бессильная. Или, может, просто я уже по-другому это воспринимал. Я решил после экзаменов взять пару дней отгулов на работе и отправиться к Альбине Эдисон. Не уверен насколько это хорошая идея, но рискнуть стоило. У меня почти не осталось того, за что стоило бы цепляться. Зато в случае удачи, у меня будут ответы. А пару дней спустя я снова увидел её. Тонкая, как и тогда, в пышном длинном платье и снова с завитыми длинными волосами – она была похожа на одну из тех безумно дорогих кукол, на которых с восхищением смотрела Фрейя. Она просто стояла, комкая в кулачке платочек, молча смотрела на меня и улыбалась. И улыбка эта, такая спокойная и мягкая, казалась на лице пятилетней девочки почти неуместной, словно взрослого волей случая перенесло в тело ребёнка. Но только почти. Я сам не заметил, что пошёл к ней, пока не услышал судорожное сигналенье водителя, визг тормозов, и не почувствовал удар, когда кто-то повалил меня на асфальт, выдёргивая почти из-под колёс машины. Когда я поднял голову, девочки уже не было. *** «Что-то есть вне зависимости от того, верим мы в это или нет» – после того, как я снова встретил девочку, эту фразу пожилой леди я вспоминал всё чаще. Не на всё можно повлиять, что-то просто… есть – эту истину я знал всегда, но формулировка миссис Эдисон казалась мне весьма удачной. Они стали злее, тянули руки, пытались пробиться в сны, но – снова не подходили близко. Словно появление девочки отбросило их дальше. Я снова вспомнил рассказы Альбины о демиургах. «Он слишком… другой, чтобы его с кем-то спутать» – пожалуй, подходит. Девочка была не похожа на человека моей эпохи – на человека вообще, если на чистоту, – но и одного из них она напоминала лишь отдалённо. С другой стороны, сама миссис Эдисон тоже выбивалась из окружающей действительности. Впрочем, возможно, это всё же предвзятое мнение. Как порой влияет на нас печатное слово… «Со своим демиургом ты ещё встретишься, и не раз» – тут тоже не поспоришь. И, как и в прошлый раз, с этой девочкой мы пересеклись очень вовремя. Я решил провести небольшое исследование. Результаты… несколько удивили. Платье принадлежало вполне реальной эпохе, однако некоторые элементы и ткани были совершенно другого времени. Так, ленты, хотя и выглядели вполне органично, были сделаны из материала, который стали производить сравнительно недавно. Так же, как и подобное обесцвечивание волос. Сравнительно недавнее веяние моды, особенно в сравнении с платьем. Интересное сочетание времён. Стало любопытно узнать из какого она периода и услышать голос «своего демиурга». Что она могла мне предложить я уже понял – она предлагала тишину и определённую долю безопасности, хотя бы моей личности. Интересно, что она бы захотела взамен. «Ничего сверх того, что ты мог бы предложить» – достаточно размытая формулировка. Оставляет пространство для фантазии. На отсутствие фантазии или одномерность мышления я не жаловался никогда. Не было соответствующих предпосылок. Впрочем, ради возможности жить спокойно я был на многое согласен. Без оглядок и ощущения, что живу эти дни в долг или каким-то чудом украл их – спокойно, не торопясь и не боясь, что в любой момент меня могут схватить за руку и утянуть обратно в комнату, пропахшую лекарствами и апельсинами. Договорённость, вполне однозначные права и обязанности сторон – та же покупка, только формата другого. Всего и делов – снова найти демиурга. И на этот раз дойти до него. *** Как и планировал, после экзаменов я отправился в маленький застывший мирок миссис Эдисон. Зрительная память подмечала и сличала детали: те же дома, та же библиотека, тот же сквер у ратуши. Казалось, время здесь застыло на одном месте, город казался игрушкой в стекле – такой же опрятный, и такой же застывший. Была только одна маленькая деталь, которая выпадала из общего пейзажа, из общей картины. Дом миссис Эдисон выглядел именно так, как и положено дому, который сгорел более полувека назад. От него мало что осталось – по большей части только крепкий высокий фундамент да останки стен. Очень… странные ощущения. Я поднялся по хлипким ступеням, прошёлся по тому, что осталось от веранды, касался провалов окон, где они ещё сохранились – и воспоминал, почти видел, как всё выглядело пару лет назад. Пару раз на периферии зрения словно заново появлялись кружевные салфетки и массивная мебель, но стоило только бросить взгляд, чтобы убедиться – ничего более, как обман зрения. И всё же, даже так, от этой поездки что-то полезное я получил. Я получил передышку. Как раньше, как в детстве, когда единственным спасением было бежать. Передышку от университета, статей, людей, с которыми виделся чаще желаемого. От них, которые, до этого вновь едва не цеплявшиеся в меня, так же отстали на повороте, а потом и вовсе ищезли у границы лохматой зелёной изгороди. Именно в тот момент я как никогда ясно осознал, что один на один с ними. Готов был довериться первому существу, которое предложило ответы. Неудевительно, в общем-то, хотя и закономерно. Когда достоверных источников нет, ради ответов обращаешься даже к самым ненадёжным из них. …Когда я уходил, на город уже опустились сумерки, и у восточной стены лишь смутно угадывались очертания удивительно ухоженного палисадника. *** По дороге к новым горизонтам и знаниям я решил заехать в Бруклин. Сияющий воспетый Нью-Йорк маячил где-то вдалеке, но меня тянуло южнее, к рабочим районам и кварталам эмигрантов, старым, почти картонным, жилищам (возможно я сноб, но назвать эти сооружения домами мне было трудно), которые там ещё сохранились со времён Великой Депрессии и даже раньше, к деревянной набережной. Затеряться там было легко. Студенты, жадные до приключений, странные типы с затравленным или затуманенным взглядом – этого добра тут хватало. Бруклин можно было считать прибежищем страждущих – чего угодно. Было бы желание найти. Или потеряться. Я не знал на сколько тут останусь – пару месяцев, год или два, – устроился официантом в шумной забегаловке – иначе не назовёшь, – за гроши снял крошечную квартиру – в одном из тех самых «картонных» домов с полусгнившими перекрытиями. Впрочем, скорее всего, этот дом был их более поздним отпрыском, скорее послевоенным. Возможно, в своё время он даже считался хорошим жильём – тут даже был лифт. А ещё – краны, которые всегда протекали, и трубы, которые иногда пели, прежде чем выплеснуть на кого-то неизменно ржавую вначале воду. И во всём этом я находил какое-то извращённое удовольствие. Громкие крики, тонкие перекрытия, так, что слышно было каждый чих соседа, какофония труб, пьяные крики, суета и ор радио на работе – всё это помогало заглушить голоса на фоне и всё ближе, почти-внутри, держать себя в руках, помогало делать вид, словно этого нет. Днём меня неизбежно окружал этот шум, ночью же я шёл его искать сам. Клубы, вечеринки, бары – я оставался до последнего. Порой, сидя под утро каком-то из таких баров недалеко от довоенных домов, глядя через сплошное стекло на пустую улицу или редких в это время прохожих, я невольно вспоминал «Полуночников». Доля иронии, несомненно, есть. Только мои демоны были значительно ближе, и сомнительно реальней. Я сидел и перекатывал в пальцах бокал с содовой – никакого алкоголя, как и наркотиков или спиритических сеансов, – и изо всех сил старался сосредоточиться на окружающей болтовне и не походить на опуимного наркомана в период ломки. Я бессмысленно окинул взглядом помещение, когда понял – нашёл. Или меня нашли – с какой стороны посмотреть. Она стояла у окна, всё так же спокойно улыбалась и смотрела на меня в упор. Я медленно, подсознательно стараясь не делать резких движений, поднялся, положил на стол не глядя пару монет – хватить должно, – и направился к выходу, не сводя с неё глаз. То же бессмысленно-гармоничное сочетание тканей пышного, но уже другого, платья, те же завитые волосы – и та же оглушительная тишина в голове, блаженная пустота без примеси нежеланных звуков. Не знаю как, но до выхода я умудрился дойти ни на кого не налетев. Она всё так же стояла у окна и выжидательно на меня смотрела. И развернулась, стоило мне коснуться двери. Я в панике дернул дверь, заполошно зазвенел колокольчик, а она уже удалялась, всё дальше от освещённых витрин, почти уже на границе пятна света – я был уверен: не словлю её сейчас – и снова потеряю её из виду на несколько ближайших лет, сойду с ума, растекусь по асфальту – что угодно, но догнать необходимо. И я снова бежал. *** Я бежал, но догнал эту девочку с её неторопливым шагом едва ли не через квартал, когда она уже сворачивала в какой-то переулок. Едва я протянул руку, чтобы дотянуться, коснуться её, она остановилась – так же плавно, что ни одна лента, ни один локон не шелохнулся, – а я едва не налетел на неё. Она развернулась, улыбнулась чуть шире и протянула мне руку ладонью вверх. Говорила безмолвно, предлагала – не требовала, не запугивала, не говорила, – и я бездумно снял с правого запястья браслет и вложил в протянутую ладонь, для надёжности прикрыв её своей рукой. Она беззвучно (торжественно?) рассмеялась, довольно сверкнула глазами и надела браслет мне на левую руку. Едва я потянулся одеть его так, как привычно, она накрыла мою руку своей и серьёзно посмотрела в глаза. Ощущение блаженной, восхитительной тишины, которое я испытывал разве только первые два дня после нашей самой первой встречи, оглушало. Словно взрыв сверхновой, словно удар по голове, словно самый яркий оргазм. Если так чувствует себя наркоман после дозы – я могу понять причину данной зависимости. В этот момент все былые разумные мысли о договоре, долге и обязательствах вылетели из головы. Осталось только чистое, опьяняющее ощущение невесомости, безопасности и равновесия. Их нет. Не контролируя свои действия, я наклонился и коснулся губами воздуха над рукой девочки, которая всё ещё лежала поверх моей. - Как пожелаете, принцесса. Всё, как Вы пожелаете. На секунду мне показалось, что она снова беззвучно рассмеётся, но она только благосклонно улыбнулась и протянула мне руку. Я шёл едва освещёнными улицами Бруклина в компании пятилетней девочки со взрослыми глазами и был абсолютно, непререкаемо счастлив.