красное на синем

День, мать его, икс. Вчера все, начиная с Вити и заканчивая, черт возьми, Букером, вынесли тебе мозг на отлично: Слава, не пей, Слава, не долби, Слава, выспись, Слава-Слава-Слава... Курицы, блядь, наседки, сами не образцы ЗОЖа, а туда же. Ты пропускаешь их слова мимо ушей и, как обычно, все делаешь по-своему. Правда, ирония в том, что ваши планы действий на этот раз совпадают. Ты выпиваешь одну бутылочку темного "козла", потому что это помогает расслабиться и заснуть. А наутро тебя ебут еще больше. Слава, ты же повторил текст, Слава, давай выедем пораньше, вдруг пробки, Слава-Слава-Слава... Ты их любишь, но заебало. Ты так им и говоришь, и суета стихает. Но ты, конечно, нервничаешь, потому что сегодня... Ну не баттл века, прямо скажем, но для тебя все-таки важная встреча. Ты долго её ждал, а теперь не до конца знаешь, как быть. Прямо как собака, которая с лаем долго бежит за автомобилем, но понятия не имеет, зачем, и просто садится на землю, когда он наконец останавливается. Сегодня ты впервые встретишься с Оксимироном. Звучит странно, да? Кто бы тебе сказал это лет эдак пять назад. Впрочем, тогда ценность ныне сиятельного жида была значительно меньше, так что были все шансы, а вот год с лишним назад — уже нет. "Горгород", баттл с СТ — все это возвело его на недосягаемую для простых смертных высоту. Но ты-то видел, что это ложный путь, ты и сейчас это видишь, ты еще помнишь, каким он был раньше, и это почти сакральное знание прожигает твою грудную клетку. Слова, едкие и бритвенно-острые, сами рвутся из тебя на баттле с Эрнесто, но ты уверен, что он снова не услышит — как миллион раз до этого. Но он слышит — и делает первый шаг. Ты знаешь, что сильнее как баттлер, но все равно нервничаешь. Ты думаешь: было бы круто, если бы вас представили друг другу, так... церемонно. Почему-то это кажется забавным. Оксимирон, это Гнойный. Гнойный, это Оксимирон. На нервяке ты ебануто хихикаешь, представляя эту сцену. На деле же ничего такого не происходит, и вы просто сталкиваетесь у лестницы на второй этаж, когда вас зовут писать интервьюхи. Мирон коротко, сухо тебе кивает и первым поднимается на балкон. Он долго возится с петличкой, так что ты первый пишешь вьюшку, а потом стоишь в сторонке и во все глаза смотришь на человека, который долгие годы занимает твои мысли. Он выглядит вполне расслабленным и благодушным. ...потом он не пожимает тебе руку, и ты стоишь, как идиот, улыбаешься, пока вдруг не накатывает волна тошноты. Чертовы нервы. Хорошо, что еще вагон времени: ты ретируешься в туалет, надеясь быстренько вывернуться наизнанку, прополоскать рот и вернуться обратно. Тошнота плещется где-то в горле, но никак не вырывается наружу, и ты суешь два пальца в рот, царапаешь нежное горло. Внутренности неожиданно начинают гореть огнем. Ты закашливаешься, глотку дерет, в груди сдавливает, и после пары холостых позывов ты выблевываешь в раковину с разводами ком покрытых кровью лепестков. Этого не может быть, блядь, думаешь ты, привалившись к стене. Абсурд. Ком синих, мать его, ирисов. То, чего ты никак не ожидал. Новый спазм, тебя выкручивает, кашель выворачивает наизнанку, тошнота, боль — и еще одна порция цветов исторгается из твоего рта. Становится легче дышать. Ты сгребаешь и смываешь лепестки в унитаз, все до единого, долго полощешь рот ледяной водой с привкусом хлорки и ржавчины. Некоторые вещи невозможно осознать сразу. Тебе нужно возвращаться, отстоять баттл, просто как-то все это пережить. Перед уходом ты еще раз смотришься в зеркало, а потом видишь на раковине небольшой прилипший синий лепесток. И зачем-то кладешь его в карман. ** — Ты чем-то закинулся? — набрасывается на тебя Ваня. Обычно он не читает лекций, но сегодня все настроены держать тебя в ежовых рукавицах. Ты сквозь силу растягиваешь губы в ухмылке, показываешь фляжечку: — Только разрешенными травками, мой друг, только ими. Ваня качает головой: — Ты бледный, как не знаю что. Все нормально? — Нервы, стресс, вот это все. Кстати, по статистике... — Ой, заткнись, — он беззлобно усмехается, тянет тебя за собой. — Идем, скоро начнется, не хочу в толпе стоять... Первые три баттла ты вообще не запоминаешь. Ты смотришь в толпу, жадно выглядывая одну-единственную фигуру. Мирон стоит внизу и поддерживает своих, шумит и хлопает, у него на редкость довольный вид, и ты почти по-детски обижаешься: почему он сейчас ржет над тупыми шутками, пока тебя тут скручивает узлом? Ты успел забыть, что ханахаки делает с теми, кому не повезло, и никогда не хотел бы вспоминать — тем более так. ** У тебя и так поднялась температура, а еще прикосновения Мирона горят огнем. Чертова болезнь: чем ближе, тем хуже. Ты чудом выдерживаешь три раунда, на своих стараешься глубже дышать, на его — глотаешь и давишься цветами, которые рвутся из тебя. Во рту стойкий привкус металла, и ты почти без задней мысли просишь воды. Получаешь полубрезгливый взгляд и целую бутылку, ухмыляешься. Ты победил, ты доказал, ты собой гордишься. То, что Мирон обыграл тебя на неожиданном поле, Мирону знать не нужно. Вода кажется затхлой, почти болотной на вкус, но ты знаешь, что это просто вопрос восприятия. Тебе срочно нужно выпить, алкоголь глушит. Но сначала — выблевать все эти ебаные ирисы, забившие глотку, мешающие дышать. Нужно только улизнуть ото всех, поздравления — потом. ...ты вовсе не ожидаешь, что столкнешься с ним в ебаном служебном туалете. Мирон моет руки так медленно и основательно, словно готовится к операции. Ты замираешь, не уверенный, не стоит ли развернуться и съебать. Мирон дергает плечом. — Хороший баттл. — Ага. Историческая хуйня, — отзываешься ты на автомате. Он издает странный смешок. Он не поздравляет тебя и не хвалит, он не жалуется на результаты и не называет свое поражение несправедливостью. Просто стоит, комкает бумажное полотенце и смотрит этими невозможными глазищами. Тебе вдруг становится так похуй, ты же сюда пришел с конкретной целью, а Мирон тебе мешает. — Я же говорил, что будет легко. Изи, изи. Против баттл-рэпера у тебя не было шансов, — тянешь нарочито лениво, не сводишь с него глаз. Мирон перестает изображать статую, пожимает плечами. Двигается к выходу, и тебе надо бы посторониться, выпустить его, но ты этого не делаешь. Мирон почти протискивается мимо, а потом почему-то хлопает тебя по плечу. И ты никак не можешь остановить то, что происходит дальше: тебя выворачивает прямо на замызганный кафель, почти что ему под ноги. Россыпь синих-синих лепестков, перепачканных кровью. Мирон смотрит на них так пристально, что мог бы сжечь одним только взглядом. Ты утираешь рот. Молчание становится густым и вязким. — Извини, — вдруг тихо произносит Мирон, и это самое искреннее, что он тебе когда-либо — сегодня — говорил, потому кажется, будто ему по-настоящему жаль. Он уходит — и больше тебя не касается. Оставшись один, ты долго смотришь на цветы. И смеешься, потому что вдруг представляешь, как звонишь Диме Шокку и просишь совет. Просто потому что он, возможно, единственный человек, который сможет тебя понять.