***
Весеннее утро не бодрит потеплевшей погодой; оно бодрит запахом пережаренных кофейных зерён вперемешку с запахом стиранного белья. Старинные окна выходят на старую мостовую с давно потрескавшейся от времени брусчаткой, где привычный гул цыган является одной из составляющих Лондонской суматохи, а громкие торговцы, затаскивающие зевак в свои палатки, расхваливая свою работу кто как умел, вызывали чуть глумливую улыбку на устах. Лондон не удивлял непогодой, хоть дело и близилось к лету, но, казалось, что этот город диктует свои правила, не подчиняясь природе. На брусчатке крупные лужи, повозки с продовольственными товарами привезёнными Бог знает откуда, покрыты засохшей грязью, а хлюпающие звуки, доносящиеся из-под прорезиненных подошв, служат прекрасным аккомпанементом к этой погодной симфонии. С навеянным чувством тоски и толики скуки, Гарри аккуратно с присущей ему аристократичностью заслоняет окна гобеленовой тканью, которая украшена цветочно-геральдическими символами — в розами и коронами. Крик матушки на нерадивых служанок был слышен и в отдалённой комнате Гарри, находившейся в западном крыле особняка приближённой к Его Королевскому Высочеству семейству Твист-Стайлсов, и Гарри, с неприсущей его роду искренностью и благодушием - подумал, что всё это напыщенное высокомерие, фамильярность и убранство не шли рука об руку с его пониманием жизненных ценностей, но он терпеливо сносил издёвки над слугами и даже над собой, если бы не одно «но». Матушка гневалась на своего отпрыска, что тот не думает о своём замужестве, лишь по юбкам бегать да флиртовать с кем не надлежало по его статусу. А ведь юному герцогу нравились вовсе не портняжные юбки, а чуть приуженные брюки, не растёгнутая на одну пуговицу блузка, а льняная белая рубашка, больше походящая на ночнушку. Его аристократическое воспитание часто проявлялось в наигрубейшей манере по отношению к прислуге. Он долго корил себя, зачитываясь очередным романом до поздна, что не смог укротить внутреннего правителя, а на утро всё повторялось. И так из года в год. Достигший восемнадцати лет, Гарри и понятия не имел, как правильно держать шпагу, что для почётной семьи было унизительным, ведь их поведение было черезчур вызывающим на публике, и лишь сдержанность в крови помогала им не получить вспоротый живот, да и кто осмелится вызывать на дуэль королевскую знать. Страсть юного герцога была насквозь пропитана запахом свеже напечатанных книг, лаванды и пионов, и всё это больше походит на женские прихоти, но Гарри так не считал. Порочная мягкость в характере сыграла роль в становлении личности уже не юного герцога, а уже возмужавшего герцога Стайлса. Переменились не только жизненные принципы, но и внешность герцога. Кудри, ныне подобные шерсти овцы, стали длиннее, растеряв часть витиеватости. Подобный драгоценному камню взгляд насквозь продрог хладнокровием и эгоцентризмом, а характер ожесточился под круглосуточным натиском не знающих всякого материнского инстинкта нянюшек, превратив нерадивого и добродушного юношу, в безразличного и, чуть самолюбивого мужчину. Покойный отец погиб при первой Епископской войне, когда войско Лесли пересекло границу с Англией и направилось к Ньюберну, где одержало победу над королевской армией, в которой, по несчастному и до сих пор не раскрытому случаю, оказался и отец Стайлса. Непонятно по какой причине герцог Стайлс оказался на поле битвы, и матушка долго оплакивала и горевала по отцу, что, не справившись со столь тяжёлой утратой, скончалась через год другой. Несмотря на тяжкое детство, в нём оставалась своеобразная мягкость по отношению к слугам, правда, не совсем выдержанная, но совершенно утончённая. Герцог не позволял себе пороть слуг за непослушание, напротив, он, фамильярно усмехаясь, уходил прочь, оставляя позади себя неизменный шлейф загадочности. Слуги ропотно склоняли головы в знак уважения и почтения, когда Стайлс проходил мимо них, ведь, несмотря на всё хладнокровие герцога, он ни разу не поднял голоса, ни разу взмахом руки не превращал щёку в пунцовое месиво.***
— Есть один паренёк у тебя, поварёнок, рост метр с кепкой, щупловатый да чуть курнос, – Гарри не утруждался скрывать интерес в своих словах, попивая виски, и смотря на трещащие поленья в камине, которому на вид, и полвека не дашь. — Всё возможно, герцог, всё возможно, – маркиз Пейн, хоть и являлся человеком приближённым и доверительным, но выгоду из рук, как рыбу, не упускал. Герцог прекрасно знал это, заранее подготавливаясь. – А тебе зачем? — Не мог бы ты отдать его мне в прислугу, взамен на любую твою прихоть? – нахмурившиеся брови, чуть вздёрнутый нос говаривали о том, что герцог сейчас крайне благосклонен, но вскоре это закончится. Между тем слуги метались за их спинами, подготавливая поместье к Рождественскому балу, на который приглашена вся королевская чета, и Пейн изрядно постарался, чтобы бал был организован именно у него. Маркизы нынче теряли значение своей титулованности, но упрямство Пейна всегда забавило, что не прийти на его бал было просто вековой ошибкой. Как только он не выплясывал перед знатью, какие только роскоши не преподносил. Сквозь эту суету, между дверным проёмом и дверью, герцог, своим зорким орлиным взглядом, заметил того самого поварёнка, лицо которого выражало удивление, а щеки, измазанные нечто подходящим на муку, вмиг превратились в смесь разновидностей красного, как только тот заметил пытливый взгляд на себе, но не смел двинуться с места, продолжая заворожённо смотреть на герцога, что было непозволительным для его статуса, но тот не мог ничего поделать. — За сто фунтов, думаю, Вы можешь забрать мальчишку, Сир, – ехидно усмехнулся Пейн. – Не окажете честь, не скажете, к чему Вам этот бездельник? На кухне, скажу я Вам, он тот ещё пройдоха, но вот жалко паренька, подмостил я его под своё крыло, а так, на деле, он бесполезен. — Стал бы я, – протягивая банкноты, начал герцог – герцог, брать под свою опеку уж совсем не годившегося, скажите мне? Похож я на олуха, по Вашей рассудительности, иль на кого хуже? Пейн чуть ощетинился. Не из-за того, что возможно проглядел что-то в неприметном пареньке, а из-за рьяного интереса его друга к этому поварёнку. Луи, так, кажется, звать, не вызывал к себе особое внимание, ропотно сносил наказания, был ничем не привлекающим юношей, который едва переступил порог семнадцатилетия. Он видел замаскированный холодом блеск в глазах мужчины, но уж не решался повторять свой вопрос, поэтому, скромно приняв банкноту, махнул якобы притаившемуся юноше подойти сюда. Несколько минут назад он бы нещадно выпорол его за подслушивание, но теперь тот не являлся его подчинённым, поэтому, смиренно поджав губы, он смотрел на чуть хромого после вчерашней порки юношу с нескрываемым высокомерием. — Луи, я думаю, мне уже не стоит утруждать себя в повторении нашей беседы с герцогом, верно? – он покачал головой, когда увидел, что и без того пунцовые щёки зарделись. – Завтра.. — Сегодня, – невежливо перебил Пейна герцог, вглядываясь в растерянное, но такое послушное выражение лица поварёнка. – я заберу его сегодня. В сей же день. — Но, помилуйте, Сир, как он успеет доготовить рождественские блюда? – взмолился Пейн, но Стайлс был непреклонен. — Думается мне, он не единственный повар в Вашем поместье? – Пейн хмыкнул, кивая. – Замечательно. Просто превосходно! – он чуть улыбнулся, и обратился к краснолицему юноше – Луи, спешу осведомить Вас, что на сборы пожитков у Вас менее часа. Не вынуждайте меня ждать. Парень закивал, словно от этого зависело то, сносит ли он голову на плечах, и быстро ретировался вниз по лестнице, что прямиком вела в подвальное помещение, где Пейн и располагал своих слуг. Заглядевшись за юношей, Гарри недовольно подметил его шаткую походку. — За что? – он не считал нужным объяснять вопрос, ведь, такую походку, словно тот вот-вот свалится с ног, заметит только незрячий. — Да вот, задумалось ему средь бела дня на Кайто, коне своём, прокатиться. Бросил все наказанные мною дела, умчался подальше в лесную глушь, да до вечера сыскать не могли. Гнались за ним, да только после того остановился, как коня пригрозили на тот свет послать, так и сдался голубушек. Думал я коня его продать, да только вот конь по документам его, по отцу достался, не могу ничего ни взыскать, ни иметь. — Своевольный значит, – задумчиво подметил Стайлс.***
Не прошло и часу, как юноша нёс в небольшом мешке, казалось, всего пару вещиц. Да так, словно там хранилась тайна всего мироздания. Его щёки были по-прежнему пунцовые, и лишь одежда, сменённая на ту, что у высокопоставленных лиц принято называть ночнушкой, а у других — выходной. Он был робей и прекрасней любой девушки, что впервые видела своего суженого. Пейн, завидев бывшего слугу, поспешил ретироваться прочь, не забыв при этом великодушно распрощаться с герцогом, прежде чем, наконец, уйти восвояси. Лицо мальчишки больше походило на зрелый помидор, только сорванный с грядки, когда он, сквозь прикрытые веки, ощущал всю силу и твёрдость взгляда герцога, чуть дрожа под таким натиском, но не смея сдвинуться с места. Он так сильно волновался, так сильно переживал за свою жизнь, будучи далеко не жизнелюбом, что любой бы приговорённый позавидовал. Он знал, что герцог отличается от всех тем, что было необычайно мягок со своими подопечным, но в тот же час необычайно строг, что не давало избаловать слуг. — Чего же Вы, Сир, глядите так пытливо на меня? – тишину всколыхнул неожиданно прорезавшийся тихий голос Луи. Стайлс дивится такой фривольности, но не подаёт виду. — Прекрасный юноша, так чего б не поглядеть? – упомянутый стал что-то скомкано бурчать, краснее пуще прежнего, хотя, казалось, куда ещё. – Может, присядешь? Вижу же, что ноги-предатели не держат. — Не думайте, Сир, обо мне. Да и не надлежало мне, слуге... — Не причитай: не надлежит да не надлежит. Мне ли не знаю этих норм, Луи. Если я говорю садись, значит садись, а не пытайся перечить. – юношу тут же, как ошпаренного, примчало к дивану. Он, стараясь выполнить все свои действия филигранно, садится на диван, оставаясь поодаль от герцога, по-прежнему не поднимая взгляд. — Ты можешь смотреть на меня, Луи, на тебя всё равно надёжи нет. — Почему же? – наконец, осмелился поднять чуть нахальный взгляд на герцога. Последний дивился запредельной голубизне глаз, которые, казалось, были подсвечены чем-то изнутри. Они пылали жизнью, и это определённо манило, а то, как языки пламени камина переливались с лазурью, являлось чистым художеством. – У меня нет никаких привилегий. — Это уже я решаю, на что ты привилегирован, а на что нет, юный боец за неравноправие. Прежде всего хочу сказать, что впредь держи язык за зубами. Пороть не буду, а вот завал с работой обеспечу запросто. А так не поможет, коня твоего в подмогу к себе возьму, извозчиком пристанет быть. — на последней фразе глаза Луи опасливо сверкнули, но герцог лишь хмыкнул на это, перетирая перстни на пальцах. – Всё понял? – кивок – Немой что ли? — Да, Господин, я всё понял. – тихий и шёлковый голос приятно ласкал слух, и герцог довольно улыбнулся, зарабатывая незамеченный и очарованный взгляд на образовавшихся впадинках щёк. Даже самых непослушных можно унять. — У тебя есть какие-нибудь ко мне вопросы, Луис? – тот, не медлив, в сию же секунду озвучил его, словно готовился к этому несколько ночей. — Сколько Вам лет? — Не считаешь, что это уж слишком откровенный вопрос, дорогой? Мне тридцать, Луи. Я относительно стар для тебя, если ты об этом. – тот принялся отрицательно качать головой, сильно краснея вновь, что-то бормоча себе под нос. Герцог тихо рассмеялся на подобную ожидаемую реакцию, но не стал прерывать бессмысленную болтовню. – Итак, раз уж это были все твои вопросы, теснящие твою головушку, то мы отправляемся в моё поместье в сию же минуту. – он поднялся с мягкой обивки, отряхивая с себя невидимую пыль. – Жду тебя в карете, Луи, прошу не задерживаться. Томительное ожидание сократилось до нуля, ведь юноше не с кем было прощаться, как казалось Стайлсу. Тот послушно следовал рядом с ним, гордо держа голову, не обращая внимания на гневные взгляды других слуг, зато на них обращал внимание герцог, быстро перенимая интерес служащих с мальчишки на их работу. На улице стояла холодящая кровь стужа, а на юноше была одна рубаха, ведь, слуга вовсе не видывал свет и, следовательно, верхняя одежда была ни к чему, а лишние затраты на подчинённых были не то, что непосильны Пейну, скорее его скупость делала своё дело. Бегло осмотрев насупившегося юношу взглядом, он быстро накинул на его плечи лисью шубу, полностью игнорирую противостоящий голос. Они вышли на улицу, насквозь пропитанную холодом и запахом сена, быстро передвигаясь в сторону поджидавшей их кареты. Кучер, издалека завидев герцога, соскочил с места и мигом примкнул к дверце, распахивая только тогда, когда тот и мальчишка приблизились к транспорту. Луи, заворожённый величавым видом кареты, что была украшена позолотой и родовыми регалиями. Кучер с неверием смотрел на юношу, что ускользнуло герцога, но не от самого юноши. Он почувствовал себя неуютно под этим взглядом, и быстро запрыгнул за герцогом, одним глазом успевая заметить, что вокруг кареты есть несколько лошадей с наездниками, по всей видимости, охраной герцога. — Путь неблизкий, Луи, ты можешь прилечь. – заметив сонливость парня, и то, что он сидит скривившись из-за боли в попе. — Всё в порядке, Сир, вам только кажется. – казалось, Луи и сам поверил в свои слова, оживившись, вглядываясь в промозглую до костей природу, которую не видывал несколько лет, а то и больше. Как Гарри и предполагал, Луи, взятый сонливостью в свои оковы, заснул, использую шубу как одеяло. Юноша был очень миниатюрен в свои годы, поэтому с лёгкостью уместился на сидении, мирно посапывая, чуть приоткрыв губы, цвета малины, что некогда росла в летнем саду. Он был учтён и очарователен, и Гарри снова утвердил ту мысль, что Луи действительно был выбрал не зря, из сотни других слуг выделялся именно это — свободолюбивый нрав и мягкая внешность. Засматриваясь на поварёнка, Гарри вольно-невольно поправлял спавшую на лоб прядь карамельных волос, с трепетом наблюдая за морщащимся носом с россыпью веснушек.