Однажды, когда шёл дождь

В родном городке Натаниэля религиозность спокойно уживалась с суевериями. Люди исправно ходили в церковь каждое воскресенье, а особо ревностные прихожане – и чаще, но при этом каждый второй, если не каждый первый, житель верил в призраков. Исключение составлял разве что Готорн, упорно отрицавший существование привидений… до одного осеннего дня. Дни в ноябре короткие, холодные; к тому моменту, когда Натаниэль закончил службу, сквозь пёстрые витражи окон уже не сочились солнечные лучи, и тьму в церкви разгоняли лишь огоньки-всполохи над подтаявшими телами свеч. Их потрескивание смешалось с шумом дождя, чьи капли без устали барабанили по стёклам, всё громче и чаще с каждой секундой, давая понять: ливень будет сильным. Готорн не сдержал тяжёлого вздоха: тонкая ткань плаща, уже натянутого поверх рясы, едва ли могла защитить от буйства природы, а зонта с собой не было. «Может, дождь хоть немного ослабнет», – со слабой надеждой подумал Натаниэль, открывая дверь церкви. Ветер ударил в лицо с такой силой, что Готорну пришлось поспешно отвернуться; от сильного, почти ураганного порыва дверь с грохотом захлопнулась, едва не прищемив полу плаща, а за воротник внезапно хлынула вода. «А щель в водостоке так и не заделали», – понял Натаниэль, чувствуя, как ледяные капли скользят по спине. Ощущение, мягко говоря, неприятное, но сдаваться он не собирался. Готорн зашагал вперёд, будучи уверенным, что до дома дойдёт так же быстро, как и обычно, однако погода всё ухудшалась. Капли воды усыпали стекло очков, и мир через эту «призму» изломался под десятками углов. Знакомый как свои пять пальцев городок вмиг стал неузнаваем. Натаниэль снял очки и протёр стёкла рукавом, но тщетно: ещё прежде, чем он водрузил их обратно на переносицу, бисер дождевых капель снова покрыл линзы. Единственное, что удалось рассмотреть, – очертания моста в паре десятков метров от него. Решив переждать непогоду под ним, Готорн зашагал вперёд. Каменная арка в самом деле укрыла и от ветра, и от дождя, и Натаниэль облегчённо выдохнул. Правда, будь на его месте какой-нибудь другой горожанин, он бы не был так спокоен: мост пользовался дурной славой. Пасмурными вечерами здесь якобы появлялся призрак виолончелиста, в которого Готорн, конечно, не верил. Но его железная уверенность поколебалась в тот момент, когда сквозь шум дождя под каменный свод арки пробился тоскливый стон виолончели. Натаниэль помотал головой, словно стряхивая наваждение. «Мне показалось», – попытался он убедить сам себя, но мелодия – тревожная, волнующая – нарастала, заставляя сердце замирать, а ощущение, что звук идёт откуда-то из-за спины, усиливалось с каждой секундой. Готорн не выдержал и обернулся. У стены, там, где ещё пару минут назад никого не было, сидел молодой человек и играл на виолончели – увлечённо, самозабвенно, совсем не обращая внимания на шокированного Натаниэля. Угольно-чёрные пряди падали на бледное лицо музыканта, наполовину закрывая его; кистей рук поначалу не было видно, и казалось, будто смычок летает над струнами сам по себе, но затем медленно, будто незримый художник нарисовал их, появились и пальцы. Виолончель то нежно пела, то исступленно кричала; мелодия казалась Готорну до боли знакомой, но в то же время он никак не мог вспомнить, где же слышал её прежде. А виолончелист играл всё тише, спокойнее, пока последняя нота не растворилась в воздухе, оборванная отдёрнутым в сторону смычком. Тогда он поднял голову, и Натаниэль впервые увидел его глаза – два ярких аметиста. – Я не люблю, когда на меня так смотрят во время игры, – бросил призрак пренебрежительно. – Зачем ты пялился? Готорн заставил себя проглотить удивление и, нацепив привычную маску невозмутимости, ответил: – Не ожидал увидеть призрака, – и, скользя взглядом по полупрозрачной фигуре, уточнил: – Ты ведь привидение, верно? – Какая бестактность, – фыркнул музыкант и щёлкнул пальцами, отчего виолончель исчезла. Готорн вдруг обратил внимание, что у призрака ужасно покусаны ногти. – Меня зовут Фёдор. Фёдор Достоевский. А теперь попрошу оставить меня одного. – Достоевский, вскочив с невидимого стула («Был ли там стул вообще, или он сидел прямо в воздухе?» – спросил себя Натаниэль), жестом указал на выход из арки. – Я пришёл сюда не ради твоей игры, а из-за непогоды, – голос Готорна звучал спокойно и громко, усиленный каменными сводами. – И не уйду, пока дождь не пройдёт. – А вы бесстрашный, святой отец, – Натаниэлю это «вы» не понравилось так же, как и прозвучавшее до этого «ты», и он на долю секунды скривился. Достоевский, кажется, заметил, и с тонких губ сорвалась усмешка, но какая-то невесёлая. – Что же, если вам мешает ливень… Звучавший доселе аккомпанемент их беседы – барабанная дробь капель – резко смолк, и даже вывший зверем ветер, кажется, успокоился. У Натаниэля по спине поползли мурашки, однако он никак не показал беспокойства внешне, лишь вновь слегка тряхнул головой, отгоняя волнение и ненужные мысли. – Вы можете идти, падре, – холодно заметил Фёдор. Повторное приглашение не требовалось. Готорн быстро зашагал прочь, но, уже выйдя за пределы арки, зачем-то – он и сам не мог сказать, зачем – обернулся и произнёс: – Моё имя – Натаниэль Готорн. – Я запомню, – раздалась насмешливая реплика из-за спины уже отвернувшего и зашагавшего дальше Натаниэля. До дома он добрался без приключений. Правда, стоило ему зайти внутрь, как дождь хлынул вновь, а через пару минут со стороны моста полились тихие звуки виолончели.

***

– Так нравятся мои концерты? – фыркнул Достоевский, убирая с лица непослушную прядку. – Уже третий месяц ходите слушать мою игру, падре. – Не нравилось – не ходил бы, – невозмутимо ответил Натаниэль, прислонился спиной к холодному камню арки и прикрыл глаза. Почти всегда плотно сомкнутые губы тронула улыбка: Готорн точно знал, что через несколько секунд от призрачной виолончели польётся дивная мелодия. …Единственная мелодия, заставлявшая сердце Готорна биться быстрее.