Цветами на коже

Цветы на моих руках были красивы. Высокие, изящные, с льдисто-серой изморозью по краям листьев, с огненно-красными лепестками цветков, чуть покачивающихся от невидимого ветра. Грациозные, они дрожали на внутренней стороне правого предплечья. Я ненавидел их. Они появлялись примерно раз в неделю. Сперва вырастал тоненький ряд у самого запястья, там, где у меня синели близкие к коже вены. Эти первые цветы были самыми маленькими, самыми блеклыми - первый порез у Него всегда неглубок. Потом, на пару сантиметров ниже, вырастали другие. Выше, ярче. Он резал глубже. Время, за которое мои тонкие руки покрывались весенним буйством ненавистной мне красоты, всегда было разным. Иногда для этого хватало пятнадцати минут, но временами изощренная пытка продолжалась часами, и я мог только заново пытаться научиться дышать, глядя на то, как распускаются на моих руках огненные цветы. Ему было больно. Цветы всегда появлялись с легким зудением, дрожью кожи. Я знал, что в эти моменты Ему - больно. Знал, что в эту секунду кровь стекает с его запястий. Знал, что на самом деле боль на руках ничтожна по сравнению с тем, что толкало его на это. Моя душа была усеяна пламенно-красными, удивительно яркими цветами. Потому что цветы на запястьях всегда появлялись после того, как расцветали цветы на спине. Узкие длинные полосы, они вспыхивали почти мгновенно, сияли сзади. Два раза справа налево, один раз наоборот. И снова. И снова. В этом была какая-то странная четкость - в том, как ритмично возникали цветы, в том, как ровно ложились эти багровые полосы. Что это - хлыст, ремень? Я не знал. Он наказывал себя. Наказывал за проступок, о котором я не знал, наказывал за жизнь, в которой мне не было места. Я не знал его имени, возраста, места, где он живёт. Я знал лишь, что ему больно. Всё время. Непрерывно. Моя душа превратилась в зелёно-пламенный луг. А потом я вдруг покрылся цветами весь. Они распустились, багровые, расцветили мои ребра, моё лицо, всё мое тело. Они заслонили мне глаза, и я лишь с невыразимым ужасом смотрел, как они покачиваются не несуществующем ветру, машут своими омерзительно прекрасными лепестками. Отстранённо и даже с какой-то надеждой я подумал, что вот сейчас они перекроют мне воздух, и я избавлюсь наконец от той муки, что преследует меня вот уже долгие годы. Но они не задушили меня. Они обсыпались прахом, спали с меня, как ветхая одежда, унеслись с ветром. Больше не было цветов, больше не было зуда - гладкая кожа, от вида которой я отвык. Только потом я понял, что это значит. Только потом понял, что цветы не распустятся уже никогда.