Honestly

— Я ненавижу докторов! Первое, что слышу рано утром, зайдя на кухню базы RED. Забавный факт — мне приходится пересечь поле и пустынный двор для того, чтобы налить себе кофе. Двадцать минут туда, двадцать минут обратно. И за это время я успеваю возненавидеть всё живое. — Не трогай меня! Я не пойду к этому психу, отвали! Замерев с кружкой у рта, недоумённо смотрю в сторону двери. Затем на сидящего за столом мистера Коннагера с газетой. Инженер устало улыбается и качает головой, неопределённо кивая в пространство, видимо, вспоминая себя самого в юношестве, но мне почему-то кажется, что у таких гениев даже детства не бывает. И родился он, наверняка, уже с гаечным ключом в руках и в каске, но это полный бред. Смотрю. Дэлл молча отпивает кофе и ногой отодвигает стул, якобы предлагая, чтобы я присел. — А что происходит? — самый логичный вопрос, повисший у меня на языке. — Малого ранили на прошлом задании. Пулевое. Он отказался идти к доктору, а тот, как ты знаешь, и не приглашает. Да. Мерзкий немец. Молчит, постоянно сидит со своими голубями и строит из себя интеллигента. Скотина, которая больше калечит, чем лечит. Скаута можно понять, но зачем же так орать? — А с кем он спорит? — Со шпионом вестимо… — поправив очки, инженер перелистывает газету и делает глубокий вдох — Ты же знаешь его… Он скорее маму родную продаст, чем пройдёт мимо увечного. Приехали. Замечательное утро. Нет, на самом деле, тут хорошо. Всегда холодное пиво, свежезаваренный кофе и крекеры в миске в середине большого стола. Постоянно заходящая на базу мисс Полинг, оказываясь в компании девяти мужиков, мгновенно превращается в страстную домохозяйку и устраивает на кухне настоящее пиршество, видимо, надеясь, что кто-то из нас обратит внимание на её старания. Но, если говорить по-честному, готовит она не особо — даже кенгуру способен сделать что-то, что можно будет есть без соли и приправы. Да что там кенгуру — моя мать способна сделать лучше, а уж она-то готовить никогда не умела. Если говорить по-честному. Ещё и дверьми хлопают в семь утра. — Месье Коннагер… — голос с французским акцентом, усталой интонацией и ноткой возмущения — Я не могу его заставить. Может, у вас получится? Что-то будет. Поднимаю взгляд от чашки, а на пороге стоит шпион. Глаза грустные, вечно какие-то замыленные, такое ощущение, что он сейчас заплачет, как девчонка. Рубашка на нём мятая — судя по всему, он не спал снова, а снотворное закончилось. Кстати, я даже помню, как его зовут — он проиграл мне в карты и вместо денег расплатился именем. Это теперь частенько ставит меня на одну планку выше него. Ноэль. — Знаете, я не умею общаться с детьми… — вежливо и досадливо говорит инженер, и я понимаю, что этот говнюк меня подставил. Я даже смерил его многозначительным взглядом для пущей концентрации идиотизма, скопившегося на кухне, но он равнодушно продолжает читать газету. А шпион переключается на меня. И я понимаю, что теперь я — единственный на базе, кто сможет поговорить с бешеным парнем, застрявшим где-то на уровне пубертата. Потому что остальные либо спят, либо сбежали. Хотя, как известно, выход с базы только один — в гробу. — Манди… — начинает Спай. — Нет… — отвечаю ему и, поймав ненавистный взгляд, молча смотрю, как он складывает руки на груди недовольно и поджимает губы. Не разозлишься, принцесса, думаю я, у тебя терпения на семерых хватит. Даже не знаю, хорошо это или плохо. — Пожалуйста… — подходит. Забирает у меня кружку прямо из-под носа и нагло пьёт мой кофе. Не успеваю возмутиться, а Ноэль уже за столом сидит напротив и улыбается, указывая на дверь. — Я же сказал, что… — Идите, мистер Манди… — опустив очки на кончик носа, улыбается инженер — Мы оба знаем, что больше некому. Двое против одного. Такое только на заданиях бывает. С летальным исходом, правда. Вздыхаю. Проигнорировав то, что у шпиона в заложниках моя кружка, я медленно встаю и, сунув руки в карманы, выхожу с кухни. Благо идти недалеко — комната Скаута находится рядом. Ну, относительно. Когда куда-то не хочешь идти, даже пара лестничных пролётов покажется адом. Стою. Дёргаю ручку — заперта. Скаут любит спать с закрытой дверью, оно и понятно — гормоны, журнальные девочки в купальниках, буйная кровь. Но сейчас не самое лучшее время для того, чтобы… — Проваливай! …подрочить. — Джимми, открывай. Иначе мне придётся позвать кого-нибудь, кто сможет снять эту сраную дверь с её сраных петель. Мне не хочется превращать это в балаган, а тебе, как я полагаю, не хочется остаться без личной жизни. Сработало. Не успеваю сориентироваться, как Скаут рывком открывает мне и, злобно поглядывая из-под кепки, пропускает внутрь. Рука у него перебинтована, но видно, что к этому вопросу подошли не особо ответственно. — Я уже сказал, что никуда не пойду. Мне повторить это и тебе, снайпер? Меня передёрнуло. — Для тебя я «Мистер Манди», приятель. А теперь сядь на кровать, я посмотрю, насколько сильно тебя ранили, и мы закончим этот разговор, окей? И ты в выигрыше, и я в выигрыше. Замолчал, надо же, сел. Упрямо вздёрнул подбородок, смотрит так, словно ему совершенно не больно, но я же вижу, что это не так. На лбу у пацана написано, что он спокойно жить не может, не то что спать. Сажусь на корточки. Протягивает руку ладонью вверх, я развязываю бинт и, негуманно притянув скаута к себе ближе, рассматриваю полученное пулевое ранение. Замечательно. Пуля. Наверное, застряла в кости, и я знаю, что я не врач, но сам получал подобные от вражеских наёмников, когда они находили моё «гнездо». В общем, если говорить по-честному, знаю, что делать. — Если ты дашь мне аптечку, мы покончим с этим прямо сейчас, и ты перестанешь орать с утра пораньше. — Нет! — глаза скаута испуганно раскрыты, я вижу в них желание поскорее сбежать от опасности, поэтому единственное, что я могу сделать, так это наорать на него, потому что сам бы удавился от голоса Ноэля, попади я в похожую ситуацию. — Так, Джимми, мне срать на то, отвалится твоя рука или нет, но у тебя там пуля, и если её не извлечь, ты отправишься на респаун без любимой конечности, усёк? Доктор предупреждал нас об этом. Пока это не исправят… — Я подожду! — рычит парнишка, и я раздражённо морщусь. Ненавижу, когда упёртые идиоты пытаются доказать, что они круче варёного яйца. — Тогда я зову доктора, он быстро тебя лечит, пуля почётно остаётся прямо у тебя под кожей, и мы расходимся, хорошо? Вижу, подействовало. Он мог, конечно, потом хвастаться девкам по барам, что у него пуля в мясе, но чувства при этом будет испытывать неимоверные. Когда такое случилось со мной, медику пришлось вскрывать только что залеченную рану по новой, но проблема была в том, что ранили меня не в руку, а в корпус. Вы не представляете, как это, нахрен, больно. Задумался. Смотрю, губу прикусил, видимо, думает, взвешивает варианты. Затем протягивает мне руку и сокрушённо указывает в сторону прикроватной тумбочки. Нераскрытая аптечка была выдана каждому из нас на случай, если медик будет вне зоны шаговой доступности. Там есть пинцет и спирт — большего мне и не надо. — Знаешь, парень… — говорю зачем-то — Когда я был охотником, мне под кожу угодил зуб крокодила. Сказки. Но это лучший способ привлечь внимание наивного бостонского оборванца. — И что? — произносит он с заметным непониманием, но не без интереса. — Мне пришлось вытаскивать его с помощью швейной иглы и лески. Боль была невыносимая. Улыбается. Рука у него дрожит, но скаут старается подавить это, чтобы не показаться мне слабым. А я сижу с пинцетом напротив, как дурак, и жду, когда он решится доверить мне свою раненую конечность. Вздыхает. — Будь мужиком, Джимбо. Будет больно. Говорю я, как же. Наверняка орать будет, как резаный. Но нельзя упрекать Скаута в том, что он размазня похлеще Ноэля в его молодые годы. И хотя я не знаю наверняка — француз выглядит так, словно лет в пятнадцать его как минимум побили одноклассники в церковно-приходской школе. Максимум — изнасиловали. Хотя, возможно, имело место и то и другое. Пока дезинфицирую спиртом пинцет, разведчик пытается что-то рассмотреть в дырке от пули, но у него это не особо выходит, судя по скривившемуся лицу. — В следующий раз… — говорю — Пойдёшь к доктору. Я больше не хочу подобным заниматься, усёк? Молчит. Укоризненно смотрит на меня и, пока он отвлечён, я хватаю его руку и, заставив громко закричать на всю базу, пытаюсь подцепить застрявшую пулю. Хватка у меня, что надо, но всё равно скаут умудряется, залив мне кровью пальцы, метнуться на другую сторону своей койки. — Так, стоп! — от моего рявкающего приказа он замирает, и я вижу в его глазах слёзы — Мы договорились, что ты будешь мужиком. Немая сцена. Давай, думаю, ещё и обними меня, как ребёнок, и я вообще решу, что тебя пора отправить домой к маме. Но быстро отхожу. Особенно, когда скаут, будто читая мои мысли, здоровой рукой цепляется в мою жилетку. — Я готов… — шепчет. По моей спине от этого шёпота пробежала дрожь, но я быстро задавил в себе любые проявления отцовских чувств. Себе дороже — становиться этому хулиганью папанькой совершенно не входит в мои планы на будущее. Дышит тяжело — я чувствую его дыхание на своей шее и, поднеся рану к свету, наконец, цепляю пулю с помощью пинцета. Даю голову на отсечение, так громко скрипеть зубами от боли может только наш Скаут. Процедура длится всего секунд десять — хорошо, что пуля не раскололась. Пацану ещё крупно повезло. Сидим. Он судорожно обнимает меня, а я разглядываю пинцет с таким видом, словно только что нашёл самородок в луже. Обработав рану (пацан зашипел, как змея), беру бинт и, пытаясь отцепить от себя разведчика, говорю зачем-то: — Если говорить по-честному, то я ожидал от тебя больше отваги… Всхлипывает. Приехали. Мне его ещё и успокаивать. Надвинув кепку ему на глаза, пересаживаюсь на кровать, когда он меня, наконец, отпускает, и бинтую ранение, искренне делая вид, что не замечаю слёз. — Снайпер… — отвечает — Спасибо. — За что? Недоумённо поправив очки, я довольно резко говорю: — Спасибо доктору скажешь, когда он залечит тебе эту дрянь. Дрожит. Я чувствую это и снова делаю вид, будто мне всё равно, а он, поганец, благодарно обнимает меня в ответ, заставляя разорваться все мои шаблоны. Хватит. Будем честными. После такого ко мне возвращается вера в человечество и высшую справедливость. Осточертело ненавидеть всех. — Джимми? Бостонец замирает, а затем делает то, отчего мой мозг разрывается на мириады искр. Скаут целует меня, чёрт возьми. И мне приходится сделать над собой усилие, прежде чем отстранить парнишку от себя. — Увези меня отсюда… — простая фраза, а сколько в ней было юношеского максимализма — Увези меня, снайпер. Потом он говорит, что не может так больше. Что ему надоело. Получать ранения, испытывать смерть и боль на собственной шкуре, а ведь ему всего двадцать три. Слушая это, я заметно бледнею, наверное, и думать могу только о том, что со стороны это выглядит по меньшей мере отвратительно. Какой я ему спаситель? Голубизна какая… — Джимми. Проспись. И скаут, понимая, что сделал, отстраняется и закрывает ладонью рот. А ведь у него, действительно, нет будущего. Это печально осознавать, когда ты только вступил в возраст судьбоносных решений и надежд. Ирония — я покинул родной дом примерно таким же. — Гормоны… — только и успевает сказать он мне, махнув рукой, но мне-то всё становится понятно уже в зачатке его несчастной мысли. — Я увезу. — говорю непринуждённо резко — Только пообещай… Скаут поднимает взгляд. — Что не погибнешь до этого момента по собственной же глупости. Конечно. Встать и уйти. Чувствовать затылком его взгляд. Забавный факт — мне приходится пересечь поле и пустынный двор для того, чтобы стать чуточку добрее. Двадцать минут туда, двадцать минут обратно. И за это время я успеваю понять, что дорога — лучшее место для взращивания новой личности. Новой. Менее отчаянной. А если говорить по-честному, то тот случай с крокодилом в действительности был. И орал я примерно также.