Too guilty

На кухне редко происходило что-то, кроме жаркого приготовления блюд, теплых домашних трапез и спонтанного голодного секса. Однако сегодняшний день стал неприятным исключением. Вместо оживленных бесед о прошедшем дне сдерживаемые изо всех сил стоны. Вместо аппетитных экспериментальных блюд на столе был сам Блубери, а руки туго привязаны шарфом к ножке стола. И вместо пряного горячего секса болезненная порка. Блубери дрожал и вжимался бедрами в стол после каждого удара, которые были далеко не щадящими. Он крепко сжимал зубы и жмурился, стараясь хоть как-то пережить распространяющуюся по всему телу боль, но все попытки были тщетны. Сегодня не было игривых шлепков для разнообразия прелюдии, сегодня было самое настоящее наказание. И довольно жестокое. А самое ужасное заключается в том, что наказание было заслуженным. Блубери прекрасно знал, что Эджи проносит свои гнев и обиду через причинение боли другим. Такая у него была натура, такой был груз на чаше весов в противовес стальным нервам, хладнокровности и небывалой для монстра уравновешенности. Блубери все это осознавал, поэтому совершенно не сопротивлялся, когда, после возращения домой, его решили сразу же наказать. Он хотел, чтобы Эджи как можно скорее избавился от всех гнетущих чувств и боли, что Блубери причинил ему своим неосторожным и беспечным поведением. Его ведь предупреждали не один раз, но он все равно решил сделать по-своему. И ошибся. Жестоко так ошибся, что, если бы не Эджи, кто знает, как бы все произошло с ним. Тяжесть проступка ежесекундно давила гигантской гранитной плитой, Блубери сейчас было так тошно, но больше всего ему приносила боль необъятная вина перед Эджи. Он хотел как можно скорее искупить ее, поэтому и оголил перед Эджи всего себя, свою магию, свою чувствительную и трепещущую душу, позволяя делать с собой абсолютно все. Он готов практически на все, лишь бы Эджи снял стресс и поскорее успокоился, чтобы принял искренние извинения и по-настоящему простил. Удары никогда еще не были такими яростными и болезненными. Стек, пускай и кожаный и без металлических вставок, все равно был невероятно жестким. Ягодицы наливались глубоко синим цветом, и Блубери чувствовал, как они в прямом смысле пылают огнем. По раненой эктоплазме удары приносили в стократ больше страданий, а Эджи даже не думал сбавить напор и хоть немного уменьшить силу. Однако Блубери терпел. Терпел, как мог, и держал слезы в себе. Он обязан выдержать, обязан целиком и полностью принять свое наказание за то, что сделал невыносимо больно самому близкому и любимому монстру. Несколько стонов все-таки вырвалось из Блубери, и он, понимая, что больше их не удержит, уткнулся лицом в предплечья, а потом сильно укусил лучевую кость, чтобы хоть как-то выровнять давление боли, чтобы отвлечься, чтобы хоть немного сохранить лицо. Он прекрасно понимал, что слезами Эджи больше не разжалобить, хуже будет только ему самому. Пытка продолжалась. Нещадные удары безжалостно сыпались на эктоплазму. Будь Блубери из плоти и крови, его ягодицы уже бы кровоточили. Казалось, прошли часы. Тело сжалось настолько, что кости готовы были лопнуть от напряжения. Блубери был переполнен эмоциями настолько, что слезы все-таки не удержались и тихо покатились по щекам. «Терпеть, терпеть. Нужно терпеть», - зачитывал Блубери в своей голове, как спасительную мантру. Однако он был на грани и уже хотел выть, чтобы не свихнуться от обрушившейся боли, а самое страшное было в том, что по ее количеству Блубери понимал, насколько Эджи разгневан. Это заставило душу ужаснуться и осознать, что у этой обиды несоизмеримые объемы. Эджи готов был хлестать Блубери всю ночь и весь следующий день, настолько его переполняла необузданная ярость. Он впервые за долгое время был на грани срыва, на грани помешательства. Его разрывало на куски от поступка Блубери, он даже не мог подумать, что тот может совершить нечто подобное. Так его ослушаться, осознанно причинить столько боли. Эджи не представлял, что Блубери способен на такое. Это было таким ножом в спину, таким безнравственным предательством, что Эджи не мог описать словами. Однако он все еще любил Блубери, поэтому ему так больно сейчас. Он не мог бросить эту проблему, хотя и хотел, он должен пережить ее. И это будет чертовски трудно. В какой-то момент пелена все же спала с глаз и немного вернула ясность мысли. Тут Эджи и осознал, насколько сильно разошелся. Ягодицы от ударов были не просто синими, уже темно-фиолетовыми и в некоторых местах даже черными. Сам Блубери, видимо давно, стонал и всхлипывал от боли, но из-за того, что заглушал эти звуки, Эджи очнулся позже, чем мог бы. Блубери уже лежал на столе всей грудью, а ноги крупно дрожали. Почувствовав, что удары прекратились и не возобновляются уже какое-то время, Блубери все же рискнул, перестал терзать кость, на которой теперь красовалась глубокая вмятина от зубов, и очень медленно повернул голову. Было страшно видеть лицо Эджи, но Блубери надеялся увидеть на нем хотя бы какое-то облегчение, а может даже снисхождение. Встретившись взглядом с Блубери, Эджи увидел рекой текущие, но на редкость тихие слезы, а также горящее ожидание прощения, которое смешивалось с глубокой виной. Эджи прекрасно знал и видел, что Блубери испытывает глубокие и мучительные терзания собственной огромной вины, но в этот раз он не мог принять извинения. Он просто не мог, его душа отказывалась это делать, потому что все ее пространство занимали боль, обида, гнев и разочарование. И где-то в уголке еще теплилась любовь. Немой вопрос «ты закончил?» и немой ответ «да» прозвучали в воздухе и тихо растаяли. На их место спустились напряжение и неловкость. В конечном итоге Эджи подошел к рукам Блубери и отвязал шарф от ножки, но выпутывать руки не стал. Вместо этого он достал из аптечки обезболивающую мазь, положил на край стола и молча пошел к выходу из кухни. У Блубери душа разрывалась на части, он чувствовал, что ни на шаг не приблизился к прощению, хотя вытерпел за этот час столько, сколько за всю жизнь страданий не испытывал. Было бесконечно больно, а личный подвиг вмиг обесценился, оставляя в душе неуместную в его ситуации, но все же живую обиду. Выпрямиться было просто непосильной задачей: все тело ломило от боли, а магия пульсировала и отдавалась горячим боем в череп. Когда Блубери все же выпрямился, то увидел, что Эджи все же ушел. Это был недобрый знак, но Блубери искренне пытался принять и понять, ведь это он провинился, это он причинил любимому настоящие страдания. Он должен принять свое наказание, он ведь давно не маленький мальчик и обязан отвечать за свои поступки. Ягодицы, без преувеличения, горели огнем. Собирать магию в таком состоянии было чистейшим убийством души, которая может треснуть от такой концентрации повреждений. Наконец распутав руки, Блубери посмотрел на натертые запястья и след от собственного укуса, понимая, что ему пригодится еще одна мазь. Достав второй тюбик из аптечки, а также бактерицидные салфетки и бинты, Блубери хромающим и осторожным шагом отправился в свою комнату. Сейчас Эджи точно его не ждет. Закрыв за собой дверь, Блубери свалил все медикаменты на тумбочку, взял обезболивающую мазь и подошел к зеркалу. Ягодицы выглядели настолько же ужасно, насколько Блубери и чувствовал. Магия выглядела словно сожженной от ударов. Касаться ран даже кремом было страшно и больно, но Блубери нужно было позаботиться о травмах. Взяв много крема на два пальца, он коснулся эктоплазмы и протяжно зашипел. Это было так больно! Вновь до подкатывающих слез, но Блубери терпеливо намазывал крем густым защитным слоем. На это ушло около пятнадцати минут, еще около десяти заняла обработка запястий и лучевой кости и накладывание салфеток и бинтов. Сегодня Блубери ждал сон на животе, без одеяла и штанов, он мог надеть только футболку, чтобы не было так холодно. Однако прохлада сейчас была как никогда кстати, она охлаждала мазь и дарила приятное облегчение, но душе от этого, все же, было не легче. В конечном итоге, уже за полночь, нервы не выдержали, и Блубери позволил себе вдоволь поплакать, с силой сжимая подушку и заглушая ею подступающие всхлипы, рыдания и крики. Впереди ждала тяжелая жизнь.