IAMX — Screams (acoustic) IAMX — S.H.E. A Great Big World feat Christina Aguilera - Say something
Они знали, как всё будет. Они отдавали себе отчёт в том, что не принесут друг другу счастья и это не станет эйфорией для них. Они прекрасно понимали, что то, что они могут позволить себе сейчас, отразится на будущем лишь сладостно-горькими воспоминаниями и мыслями о том, что они могли себе позволить. Бессмысленное слово — «знали», но со всеми возможностями и теориями вероятности другой вариант вряд ли мог для них существовать. Когда солнце поднимается, затемнённое преддверием затмения, когда жизнь начинается заново, когда так горько от того, что уже было совершено и что уже ни черта не исправить, — остаётся утверждать себе, что ничто не произошло зря, что ты всё так же умеешь жить, что всё ещё будет. Остаётся сдержаться в очередной раз, скомкать новую бумажку и заставлять себя поверить в эти слова. Они оба знали, что будет, если они позволят себе больше. Это было запрещено. Глаза значили гораздо больше, чем два цветных шарика, обладающих способностью визуализации. Взгляды значили гораздо больше, чем короткий бесчувственный импульс. Влюблённые взгляды, которым запрещено быть, которые нельзя показывать. Они ведь взрослые, умные. Они не говорили друг другу ни слова об этом. Когда чувства становились ощутимыми, оставалось задержать взгляд друг на друге, насильно придать ему безразличие, поджать губы, отвернуться, раскраснеться и разойтись в разные стороны. Потому что больше было нельзя. Потому что и без слов всё было понятно. Потому что они оба поставили себе вето и не собирались его отменять. Бейкон-Хиллз. Маленький, незаметный городок. Городок, в котором все боролись за жизнь и были готовы умереть, не попрощавшись. Бейкон-Хиллз. Маленький, тихий городок. Заброшенный зоопарк на окраине города. Два заброшенных парня в заброшенном зоопарке. Возможно, это был последний раз. Каждый день мог быть последним разом. Они знали, что их ищут. От этого риск увеличивался вдвое, вдесятеро. Им было немного, совсем чуть-чуть неловко находиться рядом друг с другом. И если ещё неделю назад казалось, что этой неловкости можно избежать, теперь они готовы были отдать многое, чтобы вот так день пробыть вместе в заброшенном зоопарке. И совсем много, чтобы больше никогда не видеть друг друга. Напряжение было слабым. Слышны были голоса патрульных, быстрым шагом разгуливающих по всей территории и уверенных в своей победе. Тео звал Лиама, чтобы тот пошёл с ним дальше, в другой конец, найти укрытие. Сегодня он не хотел быть убитым. Лиам стоял не двигаясь, и в тот момент он был похож на упрямую девчонку, и Тео правда умилялся этому смешному длинноволосому мальчику, несмотря на смертельную опасность, приближающуюся со всех сторон. Конечно же, Рейкен сказал, что ему плевать на то, убьют его напарника или нет. Он придал этому особое значение. Внутри Данбара что-то щёлкнуло и перевернулось. Был один единственный способ, с помощью которого они могли выразить то, что чувствовали. Это давало облегчение. Кулак Тео в очередной раз заехал по лицу Лиама, и из глаз парнишки чуть слёзы не полились от резкой боли. Они оба боялись того, что воспримут это неправильно. Лиам подумает, что Тео правда плевать на его жизнь. Тео подумает, что Лиам правда желает его смерти. Глаза специально отводились в сторону, язык не поворачивался сказать ни одного приятного слова. Каждый удар был равносилен возгласу «я люблю тебя, грёбаный ты придурок!» Лиам в третий… нет, в четвёртый раз сломал Тео нос.***
Этот день не стал последним. Два парня, выжившие и довольные, катились по шоссе в своей замызганной машине, направляясь домой. Два парня, которые молчали и не хотели ничего говорить. Лиам со злобным шипением потирал свою страдальческую скулу, так и пытаясь показать Тео, как же он его ненавидит. И Рейкену только и оставалось, что снова улыбаться с этого смешного, взлохмаченного мальчишки. Образовавшийся из ниоткуда диалог был тихим и непринуждённым, словно сброшенный с плеч груз. Было легче, чем раньше. Спокойнее. — Это был твой план, Лиам, — гордо заявил Тео, как третьеклассник, гордящийся тем, что сам решил такую сложную задачу. — И это именно ты хотел, чтобы я тебе помог. — Если мне и нужна твоя помощь, то только чтобы разозлиться и убить тебя, — спокойно произнесли в ответ, и затем наступила тишина. Раньше это звучало и воспринималось как никогда серьёзно. Теперь это звучало так, словно больше нечего было ответить. И Тео вновь улыбнулся, тихо, внутри себя, воспринимая эти слова как должное. В этот тёплый вечер, на этой родной дороге, в этой старой замызганной машине, внутри обоих парней полыхнуло новое чувство.Мой рот — бездонный ларь, Множащий ложь. Я не знаю, что было любовью в тот день. Его сердце — кровавый сгусток, Я держал его в руках, оно никогда не заживёт.*
Оно появилось внезапно. Зажглось внутри Тео, когда тот понял, что правда хочет помочь Лиаму сдерживать агрессию. Загорелось внутри Лиама, когда тот изо всех сил пытался внушить себе, что Тео рядом с ним только потому, что хочет вернуться в стаю и снова что-нибудь натворить. Привычные «огрызания», перестрелки словами и взглядами, один из которых был ненавистным, другой — безразличным. На лёгком, подсознательном, незаметном уровне. Как гусеница заворачивается в кокон. В конце концов они оба понимали, что оно зажглось вместе с новой общей проблемой, объединившей их, врагов. Как бабочка, что рождается из плотного кокона. Они были как два мальчика, влюбившиеся друг в друга и испугавшиеся этого. И поставившие запрет.***
Тео было страшно находиться в тоннеле. Тогда, в поисках Анук Ите, с Мейсоном под ручку. Он чувствовал, как страх ползёт по венам, закрадывается в мозг, и стынет кровь. Он чувствовал, как всё плыло перед глазами и как трясся рядом Мейсон. Ему важно было грохнуть наконец это чудовище, которое делало его, такого сильного, слабым, важно было помочь друзьям. Мейсона ранили. Он опустился на пол, прижавшись к стене и сжимая зубы от боли. Боязнь облажаться отошла куда-то на задний план, и движения сковала неосознанная, но дикая паника, лившаяся со всех сторон. Анук Ите был куда сильнее, чем они хотели подумать. Тео устроился рядом с парнем, попытался забрать его боль, но ничего не получилось. Мейсон говорил о том, что это потому, что Рэйкену всё равно. Один взмах ресницами — и перед глазами уже совершенно другое лицо. Искажённое гримасой отчаяния, оно доставляло куда больше печали. Лиам пробормотал что-то неразборчивое, смотря куда-то сквозь парня, и Тео почувствовал, как внутри него что-то загорелось. Данбар, этот грёбаный школьник, так страдал из-за ранения, что Тео самому становилось больно. Парень обхватил руку Лиама, крепко сжал её. Боль, пробежавшаяся по венам, кольнула, но не доставила таких мучений, какие доставляла обычно. — Тебе по-прежнему всё равно, — сказал Данбар, и Тео захотелось ему врезать. Разум прояснился. Из-за страха, давящего, правда, уже с ослабевшей силой, реальность воспринималась всё ещё немного размыто. Ненависть к себе пока не накатила с полной силой. Он точно знаел, за что ему бороться.***
Лиам никогда не забудет то, что Тео сделал для их стаи. Понимал, что, как бы ни хотел, никогда не сможет полностью доверять парню. Тео понимал, что они никогда не будут парой. Они, скорее, убьют друг друга. И они в который раз давали себе обещания больше не приближаться друг к другу, больше не сближаться, хотя их мимолётные близости сложно было назвать близостями. И никто не видел этой тонкой связи, возникшей между двумя парнями, которые так сильно не хотели быть рядом друг с другом.***
Вокруг стояла тишина. Лиам, засев в одной из палат, слушал тишину и думал. Казалось, что больница пустовала. Но парень знал, что по всем этажам тихо крадутся тяжёлые, вооружённые шаги. И шаги знали, что где-то в палатах кроется горстка премилых парней. — Солнце. Напряжение возрастало. Сейчас ребят, зашившихся по палатам, сильнее всего волновало спасение собственных задниц. Ну, и мира тоже. — Солнце, луна, правда. События последних дней разворачивались с точностью и быстротой, которая, вроде как, должна была сбивать с толку. Но всё в их жизнях стало развиваться стремительно ещё с того момента, когда они стали не такими как все. К такому не привыкают, но с таким учатся жить. Поэтому сейчас в сердце царила не дикая паника. Царил страх, не жуткий, не парализующий и даже не особо сильный страх. Лиам находился один в морге, маленький мальчик среди кучи трупов, но сейчас его напрягало не это. Парень развернулся и ощутил резкий укол испуга, когда увидел направленный на него пистолет. Он ещё не разучился реагировать мгновенно, да и хрен разучится. Лиам метнулся к нему со скоростью звука, и человек, притворявшийся коматозником, вылетел из палаты вместе со своим пистолетом, и парень выскочил прямо за ними. Снова пахло резкостью, неестественностью. Страх усилился, когда за спиной щёлкнул курок, и стало ясно, что там, сзади, уже успели подойти враги. Честно, Лиам даже не успел пропустить всю жизнь перед глазами, пока, за полсекунды поднявшись на ноги, пятился к лифту. Он не успел запаниковать как следует, когда палец Гейба опускался на курок. Зато запаниковал, когда сильные руки обхватили его сзади и затащили в открывающиеся двери лифта. Парень вертелся, как червяк на сковородке, выпутываясь из сильных объятий, которые какого-то хрена не хотели его отпускать. Взглянув на лицо рядом с собой, он удостоверился, кому принадлежат такие сильные руки, и ему очень сильно захотелось сказать что-нибудь такое язвительное. — Ну и какого чёрта ты тут делаешь? — возмутился Данбар. — Сам не знаю, — ответили с усмешкой. Лиам поджал губы и схватился за руку Тео, желая отнять её от себя. — А я спас тебе жизнь, — довольно заявил Рейкен. И напряжение, возникающее порой между ними, никуда не делось. И они были слишком близко, чтобы ненавидеть друг друга. И они чувствовали прикосновения и чувствовали, как становилось тепло. И они ощущали тот кометный хвост, мимолётно скользящий между ними. Им хотелось в этом признаться. Хотелось решиться на новое. — Спасибо, — просто сказал Лиам. И, немного помолчав, продолжил: — Но я всё ещё хочу тебя убить. За дверьми их не ждало препятствий. Пока не ждало. Во всём городе горела война. В каждой значимой для скоплений людей точке происходили свои события, складывающие общую систему выживания, исключения в которой происходят крайне редко. Многие люди верят в добро. Многие люди верят, что добро всегда побеждает. Возможно, так и есть. Если бы подразделение между добром и злом правда существовало, если бы было дано определение справедливости. Существует своя правда и существует бесконечная война. Какая уж тут демократия. — Я не умру за тебя. — Я тоже не умру за тебя. Запрет. Отступление. Взгляд в сторону. Запрет. Они получили небольшую разрядку, чтобы в очередной раз проявить хладнокровие друг к другу в разгаре войны. Боевые действия сменялись передышками. И сейчас, снова посмотрев друг к другу в глаза, они прочли то, что нельзя было произносить, то, что было запрещено в их маленькой разваливающейся стае: «Ты знаешь, что я отдам за тебя жизнь. И я готов тысячу раз повторять, что это неправда. Но всегда буду сражаться за тебя, ты же знаешь. И я ненавижу себя за это».***
Они знали, как всё будет. Они отдавали себе отчёт в том, что не принесут друг другу счастья, и это не станет эйфорией для них. Они прекрасно понимали, что то, что они могут позволить себе сейчас, отразится на будущем лишь сладостно-горькими воспоминаниями и мыслями о том, что они могли себе позволить. Они бы не забыли то, что произошло. То, что один из них творил разве своей власти. Они, скорее, убили бы друг друга. Бессмысленное слово — «знали», но со всеми возможностями и теориями вероятности другой вариант вряд ли мог для них существовать. Они точно знали, чем всё закончится. Когда солнце опускается, растворяя затмение, когда жизнь начинается заново, когда мысли о мире захлёстывают с головой, — остаётся ставить себе запреты. Создавать новые правила. Бессмысленное слово — «знали», но конец и правда был очевиден. Безупречно чисто и горько. И сейчас они могли позволить себе лишь ту, смертельную, порочную любовь.