1921

Джимми всё никак не мог осознать свою влюблённость в Томаса до тех пор, пока не стало слишком поздно. Никогда прежде не любивший, всю жизнь избегавший сентиментальных фильмов и книжек, он даже не мог представить себе, как она выглядит. Но в один прекрасный день в июле 1922 года совсем незначительный момент смог зажечь фитиль, наконец взорвавший динамит. Он был тогда на кухне, беседовал с Альфредом и Айви о женихе леди Мэри, лорде Гиллингеме и о том, насколько ему удаётся ладить с семейством. Пустые сплетни. Однако это напомнило Джимми о чём-то, о чём говорил мистер Барроу. - С виду он такой уважаемый, - сказала Айви, а затем прошептала, – а Кроули были участниками стольких скандалов. - Мистер Барроу говорит, что мы, вероятно, не знаем и половины дела, - проговорил Джимми, прислонившись к стойке и разглядывая свою чашку. - Он говорит, что у них паршивых овец больше, чем на всех фермах Шотландии. - В любом случае, - сказала Айви, совершенно игнорируя его слова, - на план пожилой леди уйдёт целый день. Она хочет сог... - О, мистер Барроу говорит: «Вдовствующей…» - Да, Джимми, - вклинился Альфред, - расскажи нам, как ещё говорит мистер Барроу. Альфред и Айви лукаво переглянулись. Джимми перекидывал взгляд с одного на другого, чувствуя, что он упустил шутку. - О чём ты говоришь? - Мистер Барроу сказал то, мистер Барроу сказал это, - чай Альфреда выплескался из чашки. – В этом месяце я ещё не услышал от тебя и слова, которое изначально не принадлежало бы ему. Это был тот самый момент - свет от фитиля - и причиной ему послужили не столько их слова, а сколько его собственная реакция. Он почувствовал, как кровь прилила к голове, и теперь был уверен, что щёки его пылают алым. - Это смешно, - выплюнул он. – Мы же приятели. Много разговариваем. - Мы тоже приятели, - сказал Альфред. - Но ты не повторяешь за мной всё то, что я говорил на протяжении дня. - Это потому, что ты не говоришь ничего такого, что стоило было бы повторить, - вздохнул Джимми и вышел из кухни. Эта беседа оставил после себя неприятный осадок, и Джимми думал потом о ней на протяжении всего дня. Сотня разговоров успела пронестись в его голове, пока он ожидал в коридоре, что его позовут прислуживать семье во время обеда. Да, он упоминал мистера Барроу во время разговоров с другими людьми. Но он совершенно не замечал, насколько часто это делает. Они болтали так много, что теперь практически всё напоминало ему о чём-то интересном, сказанном мистером Барроу; какой-то остроумный комментарий, или шутка, идея, которую он считал достаточно глубокой. Он даже мог повторять какие-то фразы мимолётом. Разве Альфред имел в виду всё это? Джимми не был уверен. Что Альфред вообще хотел сказать? Нет-нет. Конечно, нет. Но что всё это значит? Ну, любовь, видимо. Чувства. Увлечение. Симпатия. Нет-нет. Конечно, нет. Он был уверен, потому что, если бы это было так, он хотел бы проводить время вместе с мистером Барроу. А Джимми никогда даже не думал о том, чтобы проводить вместе с мистером Барроу время. Ну, кроме того, чтобы разговаривать с ним более откровенно, играть в карты, иногда ездить на прогулку, обедать вместе, чтобы спуститься с ним в Тирск или Рипон, как-нибудь подурачиться... Обычные дружеские занятия. На самом деле их было много. Он много времени проводил с мистером Барроу, но так происходило только потому, что он предпочитал его компанию всем остальным. Обо всём этом он думал в течение всей той бесконечной минуты, что он находился в зале. Конечно, он предпочитал мистера Барроу остальным. Они стали лучшими друзьями. И каждый раз, уже глубокой ночью, когда они опять оставались одни в комнате для слуг, ему было очень жаль, что этот вечер заканчивался. Даже когда он уже почти засыпал, сидя за столом. Им никогда не хватало времени, чтобы вдоволь наговориться. Что было очень удивительно, ведь Джимми никогда не относил себя к разряду болтунов. Он не любил говорить о себе. Но мистер Барроу, казалось, мог вытащить из него всё что угодно, чему Джимми всегда очень удивлялся. Да, мистер Барроу был ему решительно интересен. Но Джимми попробовал начать свои размышления с самого начала. Когда всё началось? Уже давно, скорее всего. Но только теперь он обратил на это внимание. Но это ничего не значит. Потому что он совершенно точно не думал о мистере Барроу в этом смысле. Он ни о ком так не думал. Прислуга в целом была для него бесполым существом, с которым Джимми заключил мир. Никто никогда не закрадывался в его воображение. Когда он удовлетворял себя, физического ощущения всегда было достаточно, чтобы получить удовольствие. Бывали, конечно, моменты, когда он был ещё совсем юным; может быть, да, вполне возможно, где-то внутри него что-то шевелилось, когда он случайно переодевался рядом с другим мальчиком. Но это была просто юность. Молодёжь всегда считалась особенно странной. Но он никогда, и он был абсолютно в этом уверен, никогда не имел подобных мыслей о мистере Барроу. - Джимми? - Голос мистера Барроу раздался где-то совсем рядом, и Джимми чуть было не подпрыгнул на месте. - Гм? - пробормотал Джимми, и его лицо снова вспыхнуло, как будто мистер Барроу мог прочитать его мысли. - Здравствуйте. - Эм, здраааавстуй, - мистер Барроу насмешливо посмотрел на него. - Я искал тебя. - О, - Джимми поднял на него глаза и почувствовал, как земля начинает уходить из-под ног. Это был первый день. День, который его испортил. Потому что, когда он поднял взгляд на Томаса, говорившего о каком-то новом фильме, который хотел увидеть, всё, о чём он мог подумать было: я не думаю о нём так. Я вообще ни о ком так не думаю. Не так уж и много я о нём говорю. Проблема с внезапным осознанием того, о чём вы никогда не думали, заключается в том, что вы задумались над этим. И чем больше вы пытаетесь остановиться, тем больше вы об этом думаете. Именно поэтому, спустя несколько часов, когда Джимми уже был в постели, он вновь подумал о мистере Барроу. И, на минуточку, можно только представить себе, на сколько это было абсурдно. Он воображал, что целует мистера Барроу. Конечно, мистер Барроу уже поцеловал его однажды, но это было так давно. Джимми никогда не вспоминал об этом, а был лишь молча благодарен тому, что в конечном итоге разум взял верх. В ту ночь он подумал об этом: прижимая свои губы к губам мистера Барроу. К губам Томаса. Как абсурдно. Как глупо. И ничего кроме этого. Это было так далеко, но его мысли вернулись к событиям той ночи. И подобные мысли стали появляться всё чаще, ярче и разнообразнее. Он буквально терял свою голову на время. Он был без ума от мистера Барроу. Томаса. Он чувствовал нервозность и радость и не мог контролировать свои собственные слова. Томас иногда очень странно смотрел на него. Но Джимми не мог прочитать эти взгляды, поскольку его сердце было в состоянии смятения. Джимми пробормотал что-то вроде: «Эт-то было умно. Я имею в виду, я подумал о том, что ты сказал, и это было умно. Время с каждым днём бежит всё быстрее.» Он стучал пальцами по столу уже поздно ночью, потому что всё ещё не мог научиться держать себя в руках рядом с Томасом, осознавая, что их ноги почти соприкасаются. Томас моргнул: - Когда я это сказал? - Около трёх месяцев назад. Томас нахмурился, а над их головами свернулась спиралька из дыма. «Господи, а ты смешной, Джимми Кент». Затем Джимми ухмыльнулся, как дурак, и почувствовал, что его сердце раздувается и вот-вот лопнет прямо на стол, потому что ему безумно нравилось, как его полное имя звучит из уст Томаса. Но ничего больше он не сделал. Потому что он плохо соображал, да и в любом случае у него совершенно не было какого-то определённого плана. Как вообще можно что-то придумать в подобном состоянии? Одно дело, если бы он пытался преследовать Томаса. Но Томас всегда был рядом и легко доступен. И всё остальное... Ну, всё остальное пугало и интриговало его одновременно. Настолько, что он некоторое время сидел на своей кровати и обдумывал то, что он собирается зайти в комнату Томаса и разбудить его, чтобы увидеть... Чтобы просто посмотреть, что произойдет дальше. Конечно, ничего из этого точно не вышло бы. Только хаос. В конце концов, его разум и сердце немного успокоились. Я влюблён в Томаса, подумал он однажды утром. Действительно влюблён. Это случилось в рождественское утро. Что было довольно романтично. Тогда он принял всё это. И это было похоже на пробуждение в другой комнате; его реальность изменилась вокруг него, и это было только его личное дело. Теперь он чувствовал себя немного спокойнее. Думать удавалось более чётко. Если бы он проснулся в другой комнате, это место было бы полностью изменено его собственным влюблённым поведением за последние шесть месяцев. Или ещё в прошлом году. Ведь он не имел ни малейшего представления о том, когда именно оно началась. Только теперь он смог увидеть себя таким, каким он был. В это особенное рождественское утро весь его разум полнился этой любовью, от чего он со стоном уронил голову на руки. Это было похоже на пьяное затемнение, которое неожиданно вспомнилось. Этим утром он нашёл Томаса сидящим за столом и со вздохом опустился рядом. Теперь, когда он был уверен в своих чувствах, для него был крайне странен тот факт, что окружающие ничего не замечают. Томас лишь кивнул ему и сказал: - Счастливого Рождества тебе, Джимми. Джимми тепло улыбнулся и почувствовал, как он преодолел эту новую ясность, и, поскольку это всё ещё было Рождество, он ответил: - Счастливого Рождества, Томас. Томас внимательно посмотрел на него. Джимми никогда не называл мистера Барроу по имени, за исключением тех моментов, когда он не был очень расстроен. Он мог вспомнить только о трёх подобных случаях: провальный поцелуй, во время ярмарки, когда Томаса избили до полусмерти, и совсем недавно в детской Сибби, где девочка сделала что-то такое, чем напомнила Томасу леди Сибил, и он поднялся с колен и отвернулся. Джимми взял его за руку, чтобы успокоить, и назвал его по имени. Он был бы и не против называть мистера Барроу по имени. Да вот только сам мистер Барроу, видимо, предпочитал, чтобы к нему обращались мистер Барроу, равно как и сам Джимми предпочитал, чтобы его называли Джимми, а не Джеймс. А ведь он хотел порадовать мистера Барроу. Некоторое время он боролся с сущностью этой любви. Он был влюблён в мужчину! И что это значит? Он слабо противился. Он не относился к типу глубоко верующих людей, и он никогда не слышал аргументов против них, которые не имели бы отношения к религии так или иначе. Да, это противоречило закону. Но иногда и закон оказывался неправ. К тому времени, как он закончил со всей этой чепухой, наступил март 1923 года. Он стал немного старше и мудрее, чем прежде. Он надеялся. И пришла пора определиться, будет ли он что-то делать со своими чувствами, ведь теперь он мог видеть их такими, какими они были и больше не бояться их. Он то и дело прокручивал этот вопрос у себя в голове. Когда он наклонился над столом прислуги, совершенно зачарованный чем-то захватывающим, что только что сказал Томас, он был уверен, что он обязательно расскажет ему. Или, в неожиданные и восхитительные времена, когда Томасу приходилось быть рядом с ним по какой-либо причине, или, когда в моменты волнения он хватал его за руку или касался его плеча, Джимми думал: «Я действительно должен сказать ему». Это чувство было довольно сильным ночью, когда он представлял себе, чем хотел бы заниматься с Томасом; чудесные, незаконные вещи, которые заставляли его кусать собственную руку и ласкать себя. Затем он снова передумал. Наконец он окончательно решил, что не скажет Томасу, что он его любит. Никогда. На это у него было всего две причины. Но то были такие сильные причины, что он никак не мог их опустить. Причина 1: Он не был уверен, что Томас всё ещё его любит. И это мешало ему спать по ночам. Причина 2: Это было слишком рискованно. Они работали вместе и это было незаконно. Как-то раз это уже практически стоило Томасу увольнения, а Джимми любил Томаса столь сильно, что ему было бы невероятно больно, если бы он всё-таки стал причиной его увольнения. Потому что мистер Барроу мог быть безрассудным в подобных вещах. Это было очевидно. Хотя бы один из них должен быть разумным. И эта ответственность пала на Джимми. К тому моменту, когда он окончательно решил всё это для себя, наступил август 1923 года. Так Джимми стал аккуратнее. Он научился лучше контролировать себя. Это помогало, если он думал о Томасе только как о «мистере Барроу» в течение всего дня. Он представлял их практически как двух отдельных людей. Он работал с мистером Барроу. Он выполнял поручения мистера Барроу. Более или менее. Он был лучшим другом с мистером Барроу, и это могло быть лучшим предлогом, чтобы не испытывать любовь. Он был влюблён в Томаса. Поэтому он никогда не называл своего возлюбленного Томасом. Томас был шёпотом в его спальне, когда он представлял их вместе. Томас был тем, о ком он мечтал. Иногда он всё-таки закрадывался в его мысли. Когда они вместе прогуливались по деревне, он улыбался мистеру Барроу и думал: я люблю тебя, Томас. Я люблю тебя столь безумно, что это заставляет сердце крутиться волчком. Ты вообще можешь в это поверить? Ты все еще любишь меня? Шло время. Случались вещи и похуже, чем проживание по соседству со своим лучшим другом, от которого ты без ума. Лишь изредка это заставляло Джимми предаваться меланхолии. Чаще всего это проявлялось в сексуальной неудовлетворённости, что немного раздражало. Крайне редко это делало его совершенно несчастным. Потому что там были двое мужчин, которые перешли дорогу Томасу. Они были людьми, которые, однако, встали между Джимми и Томасом. Первым человеком был бакалейщик, который взял на себя обязанности мистера Туфтона после того, как он перевёз свой магазин в другой город. Его звали мистер Мэдоуз. Джимми решил, что Мэдоуз – глупое имя, когда человек впервые появился с ящиком, полным бакалейных товаров, а его взгляд слишком надолго задержался на Томасе. Он решил, что Мэдоуз был злодеем, когда мужчина появился со вторым ящиком бакалеи, а затем попросил поговорить с мистером Барроу, хотя его бизнес имел отношение только к миссис Патмор. Когда, сразу после этого второго визита, мистер Барроу неожиданно взял отгул на вечер и отмахнулся от вопросов Джимми об этом, Джимми ничего не решил. Потому что он не мог думать. Не тогда, когда его сердце было разбито. После этого Томас взял второй вечерний отгул. С тех пор Мэдоуз ни разу не появился в доме. Томас больше не брал вечерних отгулов. Джимми не знал, что между ними произошло. Он не мог спросить. Он был слишком счастлив, что Томас, похоже, на самом деле не влюбился в этого человека, что ему всё равно. Вторым человеком был друг лорда Гиллингема; мистер Фредерик. Мистер Фредерик вызвал у Джимми ещё больше опасений, чем Мэдоуз. Мистер Фредерик был богат и выглядел куда лучше, чем Джимми. Он входил в число представителей богемы и был известен среди знатных людей как организатор грандиознейших приёмов. Джимми даже не мог подумать, что такой человек может быть другом лорда Гиллингема, но они, видимо, вместе ходили в школу. Все считали его очаровательным. За исключением Джимми. Мистер Фредерик уделял Томасу столь много внимания, что Джимми просто не мог поверить, что это никто не замечает. Но Томас заметил. Джимми знал это, потому что Томас вёл себя иначе. Ему было неловко находиться рядом с ними. Однажды поздно вечером, когда мистер Фредерик находился у них в гостях, Джимми посетило плохое предчувствие. Поэтому он постучал в дверь Томаса, не имея для того никакого надёжного предлога, кроме как удостовериться, находится ли Томас сейчас в своей комнате. Его не было. Джимми вернулся в свою кровать, где он плакал и не мог уснуть. На следующий день, во время завтрака, мистер Фредерик смотрел на мистера Барроу с таким неприкрытым, натренированным намёком, что Джимми начал бороться с желанием врезать ему. Его руки дрожали, он выронил говядину с блюда, и она сразу принялась кататься по всему полу. Он подумал, что смог достаточно хорошо справиться со всем этим. Целый день он находился в ужасе от мысли, что мистер Фредерик собирается взять Томаса с собой, чтобы быть в числе парижской богемы, или где-нибудь ещё. Вечером он решил пропустить ужин для прислуги. В ту ночь Томас постучал в его дверь, чтобы одолжить гель для волос, утверждая, что его здесь нет. Джимми стоял в тени, чтобы Томас не увидел его красные глаза. Тогда Томас как бы вскользь сказал, что мистер Фредерик был ужасно противен, не так ли? И Томас был счастлив, когда он наконец ушел. Джимми запнулся, кивнул и согласился. Затем он закрыл дверь прямо перед носом Томаса, и залез в кровать, измотанный, но с облегчением. Прошло время, и Джимми казалось, что он научился ещё лучше сдерживать свои чувства. Он положил их в маленькие коробочки в собственном сознании. Он был хорошим другом для Томаса, как он думал, а также усиленно старался не раскрыться ещё больше. Если Томас заболевал, Джимми ухаживал за ним. Но он старался не переусердствовать со своей опекой. Это было немного неловко. Если заболевал он, то Томас брался за ним ухаживать, и вот это уже казалось естественным. Если кто-то вставал на пути Томаса, то Джимми обязательно влезал в это дело. Пару раз дело чуть не дошло до драки с тем или иным представителем прислуги. Но так гладко было не всегда. Он знал недостатки Томаса. Томас мог быть острым и противным, когда был не в настроении или перегружен работой. Джимми, обладающий достаточно горячей головой, понимал это и тихо уходил, когда Томас был нахмурен. Если настроение его казалось особенно тёмным, Джимми пытался выяснить, что случилось. Иногда они пререкались, а иногда даже практически кидались драться. Томас считал, что он недостаточно усердно работает. Джимми же был уверен, что Томас работает слишком усердно или, по крайней мере, демонстрирует, что выполняет слишком много работы. Как-то раз, когда они вновь сцепились, а их лица находились совсем близко, у Джимми появилось отчаянное желание поцеловать его и ему пришлось уйти, чтобы отдышаться. Время летело так быстро, что иногда у Джимми от этого голова шла кругом. Анна и Бейтс обзавелись ребенком и размышляли об уходе, когда смогут накопить на то достаточно денег. Дейзи и Альфред поженились и уехали на ферму мистера Мейсона. Лакей, который заменил Альфреда был без ума Айви и, наконец, она тоже обрела счастье с подходящим ей человеком. Они, вероятно, тоже уйдут когда-нибудь. Леди Мэри вышла замуж за лорда Гиллингема, и он переехал в Даунтон. Его камердинер ушёл в другой дом, и Джимми занял его место. Томас стал для него единственным спасением, обучающим его всем тонкостям работы камердинера. Это привело к большому количеству вечеров сгорбившегося сидения над шитьем или оттирания пятен за столом, проводимых рядом друг с другом. Это помогло Джимми отвлечься. Однажды он проснулся, и ему было уже тридцать лет. Это был июль 1925 года. Томас вывел его в паб, чтобы отпраздновать, и назвал его стариком. Джимми должен был быть очень осторожным, чтобы не выпить слишком много. После второго пива он поймал себя на том, что коснулся Томаса за один день слишком много раз. Поэтому он пытался следить за собой и держал свои чувства в маленьких коробочках, которые именовал своей любовью к мистеру Барроу. И хотя по всем правилам он теперь звался не иначе как мистер Кент, Томас всё ещё называл его Джимми. В сентябре этого года Томас должен был надолго уехать с лордом Грэнтэмом в Лондон, потому что Бейтс чувствовал себя неважно. Томас сделал настоящее шоу из предстоящей поездки, когда рассказывал о ней Джимми. Хотя к тому времени Джимми сам уже несколько раз путешествовал с лордом Гиллингемом. - Держись подальше от неприятностей, - сухо сказал Томас, надевая пальто. - Что в них забавного? - ответил Джимми. – Это ты держись подальше от неприятностей. Не делай ничего такого, что я бы не стал делать. - Я бы не сделал ничего, что сделал бы ты, - вздохнул Томас и бросил ему легкую улыбку, прежде чем надеть шляпу и выйти за дверь. Тремя днями позже, сидя за чаем вместе с остальными, Джимми буквально потерял голову от беспокойства. Вся прислуга была здесь. Лорд Грэнтэм и Томас должны были вернуться этим утром, но от них не было вестей. Но еще более странно было то, что пока он ел свой завтрак этим утром, ужасное чувство страха поселились где-то внутри Джимми и холодок пробежал по его спине. Это было столь неожиданно и поразительно, что он ахнул и испуганно посмотрел на Анну, как будто она, должно быть, тоже это почувствовал. Но она не почувствовала. Это случилось прежде, чем Томас должен был вернуться домой. - Я уверена, что всё в порядке, - разумно сказала Айви за чаем. - Его Светлость, вероятно, задержали дела, и у него не было возможности позвонить». - Он бы позвонил, - возразил Джимми. – Вчера вечером он сообщил, что сядет на ранний поезд. Так сказал мистер Карсон ... - Прошу прощения, - со стороны двери раздался голос мистера Карсона, и все встали. - У меня есть новости. - Поезд, - прошептал Джимми. - Прежде всего, нет причин ожидать худшего, но поезд, на котором Его Светлость и мистер Барроу должны были прибыть, столкнулся с другим поездом. Его прервали коллективные вздохи в комнате и крики удивления. Коленки Джимми подкосились. Он наклонился к столу. - Мистер Барроу ... – выпалил Джимми. - Да, я знаю, - мистер Карсон посмотрел на него и кивнул. - Как видите, мистер Кент, новостей у нас пока нет. Авария произошла недалеко от Манчестера. Да, есть...есть жертвы. Но имена не были озвучены. Ещё пока слишком рано. Пострадавших доставили в ближайшую больницу, но там, должно быть, суматоха. - Я поеду – быстро сказал Джимми сжав кулаки, чтобы никто увидел, что у него дрожат руки. - Я еду сейчас. - Мистер Кент… - У него никого нет, кроме меня. Он почувствовал чью-то руку на своем плече – это была миссис Хьюз. - Конечно, вы поедете, - сказала миссис Хьюз. – Я думаю, лорд Гиллингем сейчас спустится с леди Мэри. Они возьмут машину. Но вы правы. Один из нас должен поехать, чтобы увидеть мистера Барроу. Разве вы не согласны, мистер Карсон? Мистер Карсон ответил: - Я собирался это предложить - он выглядел немного оскорбленным. Новая служанка по имени Эмили сказала: - Что, если они ... - Не заканчивай это предложение! - Резко оборвала её миссис Хьюз и обратилась к Джимми. - Мы все будем молиться. Очень усердно молиться. Прошло бесконечно много времени, прежде чем он оказался в машине с леди Мэри и лордом Гиллингэмом. Сидя на заднем сиденье, он выкручивал себе руки, пока они не заболели. Сама поездка прошла, пожалуй, ещё хуже. Он почему-то рассчитывал оказаться в автомобиле и каким-то волшебным образом сразу очутиться в Манчестере. Вместо этого его ожидало длинное путешествие, во время которого его разум метался назад и вперед между тем, что Томас, несомненно, жив и тем, что Томас, конечно, мёртв, не имея никаких доказательств в отношении любой из вероятностей. Обе эти мысли кружились в его голове всё быстрее и быстрее до самого конца поездки. - Твой отец сильный человек, - сказал лорд Гиллингэм леди Мэри, крепко держась за руль. – Всё это ужасно. Но я уверен, что он в порядке. Я уверен в этом, – а затем он добавил извиняющимся тоном, - и мистер Барроу тоже, конечно. Я уверен, что в порядке. Но они не могли знать наверняка. Им нечего было больше говорить. Слова были пусты. И хотя он не относился к разряду особо религиозных людей, Джимми шептал молитвы себе под нос, пока машина мчалась по дороге: «Пожалуйста, пусть он будет в порядке. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, только не он. Пожалуйста, только не он. Не забирай его у меня. Боже, пожалуйста.» В больнице действительно царила суматоха, как мистер Карсон и предсказывал. Передний вестибюль был заполнен людьми; некоторые плакали и все желали получить информацию о пассажирах. Там было несколько сотрудников больницы, выкрикивающих ответы и имена. Джимми подождал ровно одну минуту вместе с леди Мэри и лордом Гиллингемом, затребовавшими информацию о лорде Грэнтэм и Томасе Барроу. Затем он сбежал, чтобы попытать счастья у проходящей мимо медсестры. Он схватил ее за руку. - Мисс! Мисс, я ищу пассажира… - Я ничего не знаю, - мгновенно ответила она. Она выглядела изможденной. - Томас Барроу, Томас Барроу! – лепетал Джимми. Он был в третьем вагоне, прибывающим из Лондона… Лицо медсестры побледнело: - Было много потерь в третьем вагоне, я боюсь… Сердце Джимми ёкнуло: - Но его имя есть в списках? Где бы мне его найти… - Я не знаю имени. - Что, если он не был в третьем вагоне, когда он разбился? - сказал Джимми. - Что, если он вышел? Он мог бы добраться до дыма или-или… - Тогда я не знаю, - сказала она. - Я не могу сказать вам. Не все погибшие указаны… - Он не умер! - Джимми кричал. Теперь она была похожа на миссис Хьюз этим утром. Она сказала: - Я расскажу вам об этом, чтобы помочь. Приготовьтесь, сэр. Конечно, есть шанс. Но в этом вагоне было одиннадцать жертв. И это только те данные, что уже были подтверждены к этому времени. Скорее всего, ваш друг... - Он не мёртв! - повторил Джимми. - Надеюсь, нет, - прошептала она. Затем она ушла. Она ничем не смогла помочь. Позади себя он услышал, как молодой человек сказал: - Говорят, он накренился! Один вагон лёг прямо на бок! Джимми хотел бы ослепнуть, но вместо этого он не сводил взгляда с дверей, через которую врачи и медсестры приходили и уходили. - Мистер Кент, - сказал неожиданно появившийся рядом лорд Гиллингэм. - Мы получили известие, что с лордом Грэнтэмом всё хорошо. Леди Мэри ожидает встречи с ним. Простите, но мы всё ещё ничего не знаем о мистере Барроу. Джимми уставился на двери: «Он где-то там. Он не умер. Я бы знал, если бы он был мёртв.» Лорд Гиллингэм взглянул на дверь, а затем опять на него. - Тогда идите, найдите своего друга, мистер Кент. Я никому не скажу. Вот… Затем лорд Гиллингем подтолкнул его к двери и встал позади него, словно скрывая то, что он делал. - Я требую информации! - крикнул лорд Гиллингем и хлопнул в ладоши. Джимми никогда не видел его настолько расстроенным. Неожиданно лорд Гиллингем понравился ему гораздо сильнее, чем он мог бы подумать. Он вбежал в коридор, пока Его Светлость собачился с персоналом. Джимми ожидал, что на него тут же закричат, но все были слишком заняты, чтобы заметить его. Врачи и медсёстры бегали вокруг, некоторые были в крови. Джимми перебирался из комнаты в комнату, и пытался раздобыть информацию у всех, кто останавливался хотя бы на полсекунды. Но никто не слышал о Томасе Барроу. Джимми продолжал искать, нагло распахивая двери. Он чуть было не нарвался на операцию. Но мужчина на столе не был похож на Томаса. Джимми обошёл вокруг занавески, чтобы посмотреть. Его окрикнули. Он крикнул в ответ. Тогда медсестра сказала ему, что все в третьем вагоне мертвы. Джимми еле устоял на ногах. Нет. Нет, я найду его. Будь он жив или мертв, мне нужно его увидеть, чтобы знать. Он подавился всхлипом. Он допускал мысль о том, что Томас может быть мёртв. Это не было хорошо. Но как он может не знать? Разве он не почувствовал бы это? «У меня было плохое предчувствие этим утром,» - подумал он. – «Вот почему. Что, если я просто не знаю?» Он носился из комнаты в комнату, дальше по коридору, где тела лежали на кроватях, покрытые простынями. Он осмотрел каждого из них, поднимая простыни, чтобы увидеть их ещё серые лица. Это было тяжело. Это было опять как на войне. Он вбежал в комнату, где пациенты в менее критичном состоянии сидели или лежали, или стояли, стонали или плакали, или утешали друг друга. В каждой комнате он звал Томаса Барроу, и внимательно смотрел на каждое лицо, даже когда это было глупо, потому что человек явно не был Томасом. «Он мёртв, он мертв,» - думал Джимми. – «Нет, он не должен был. Он не может быть.» На третьей с конца двери, он позволил себе признаться, что Томас действительно может быть мёртв и испытал на мгновение, как будет огромна пустота внутри него, если это окажется правдой; настолько глубока, и бесконечна, и темна, что он не может представить, что способен когда-нибудь выбраться из неё. За третьей с конца дверью был забитый, в основном детьми и несколькими медсёстрами, которые попытались выяснить причину его появления, зал. Он ушёл без единого слова. Джимми распахнул предпоследнюю дверь с такой силой, что она стукнулась о стену. Там была выстроена линия из раскладушек и людей, лежащих на них. Он заметил резкий поворот головы в углу комнаты. Он прошагал внутрь, задыхаясь, чтобы увидеть, что фигура, повернувшая к нему свою голову, принадлежит Томасу, сидящему на раскладушке. Он был под одеялом, но его правая нога торчала, перемотанная толстыми бинтами. Ещё одна повязка была обмотана вокруг его головы. Когда Джимми увидел Томаса, он застыл и глупо остановился на мгновение, прежде чем он почувствовал, что его дыхание уже покинуло его, и он наклонился, чтобы взяться за колени и удержать равновесие, пытаясь собраться с мыслями. - Ты здесь! – воскликнул Томас. - Мистер Барроу, - сказал Джимми на автомате. – Да, - Джимми выпрямился и внимательно посмотрел на Томаса, чтобы убедиться, что он жив, сидит здесь и разговаривает. Он не ошибся. Он не обознался. Он повернулся к двери и сказал: - Простите, - он положил руку на холодную белую стену и закрыл глаза. Он жив. Он жив, он жив. Возьми себя в руки. Томас спросил: - Как ты... как ты здесь оказался? - Я пришёл с леди Мэри и..и какегоимя. - Когда он посчитал, что он может управлять собой, он повернулся. - Лорд Гиллингем? - Да. С ним. - Грэнтэм… - Он в порядке, - сказал Джимми. Он подошёл к Томасу, окинул его взглядом и поморщился. – Твоя голова? - Просто царапина, - ответил Томас. - А вот нога сломана. Джимми кивнул. - О, - он снова кивнул. – Болит? - Они дали мне что-то. Скоро пройдёт, - глаза Томаса были широко раскрыты. Рядом с кроватью стоял стул, поэтому Джимми сел на него, оглядываясь. В комнате было тихо. Так никогда и не узнаешь, что на улице царит хаос. На раскладушках лежало ещё четыре человека. Но они, похоже, спали. Джимми мельком посмотрел на них, чтобы убедиться, что они дышат, и что Томас находился не в комнате, полной тел. Затем он повернулся к Томасу, который моргая вглядывался в него, будто всё ещё не был уверен, что он здесь. - Я думал, что ты мёртв, - ответил Джимми, как бы извиняясь. - Ох..., - сказал Томас и поморщился. – Это ещё возможно, если только я не получу сигарету. - Хм, - Джимми вздохнул и похлопал себя по карманам. Он часто носил с собой сигареты. Иногда он курил сам, а иногда одалживал Томасу. – Ах. Он нашёл полупустую пачку и коробок спичек. - Ты просто ангел, - пробормотал Томас. Джимми положил сигарету в рот, зажег её и передал Томасу после того, как сделал столь необходимую затяжку. - Как там снаружи? - спросил Томас, прежде чем вдыхать. - Это было похоже на сплошные окопы, когда они привели меня. - Всё так и осталось, - пробормотал Джимми, потирая колени. Чувства возвращались к нему. Он ощутил, как его маленькие коробочки снова открылись. - Я думал, что ты... Они сказали, что все в третьем вагоне мертвы. Или я слышал, как кто-то это сказал. - Я не был в третьем вагоне, - сказал Томас, выдыхая дым. - Или я был. Я встал, чтобы размять ноги. Пошёл к вагону-ресторану. Хотя это было ужасно. Немыслимо. Я никогда не видел ничего подобного. - Но… - Джимми изо всех сил пытался говорить. - Но я подумал... На минуту я подумал… - Я в порядке, Джимми, - тихо сказал Томас. - Честно. Видишь? Две руки, две ноги. Всё на месте. Все маленькие коробочки распахнулись, и Джимми никак не смог удержать слёзы, что заскользили по его щекам, поэтому он просто притворился, что их там нет. - Интересно, тебе нужен будет стул, - сказал он. - Я имею в виду инвалидное кресло. Нет... может быть, просто костыль. Но могут появиться проблемы с лестницей. - Он держал левую руку Томаса в своих, сжимая ее. Он почти не осознавал, что он это делает. - Но я всегда могу помочь тебе подняться по лестнице... - Да, - сказал Томас. - Если… если ты… - Я знаю. - Томас, - Джимми склонил голову, а затем плюхнулся на раскладушку, обхватив Томаса за талию, но всё еще держась за его руку. - Томас, Томас... Томас замолчал. Джимми почувствовал, как под его щекой поднялся и упал живот. Это означало, что Томас был жив. - Я думал, что потерял тебя, - его голос был приглушён тонким одеялом. - Я думал, что потерял тебя, а я никогда… Он плакал в живот Томасу. Он так устал от всего того безумного созерцания всех этих тел в коридоре и от попыток узнать, нет ли среди них Томаса, от длинной поездки на машине и ужаса этого утра. От того, что ему столько лет приходилось держать свои чувства взаперти, так сильно желая обнимать Томаса так, как он делал это сейчас. Он чувствовал, что Томас на мгновение отклонился. «Потушить сигарету,» - подумал он. Затем рука начала гладить его по волосам. - Я знаю, милый, - сказал Томас. – Мой дорогой. Всё хорошо. Теперь всё хорошо. Не плачь, любовь моя… Джимми плохо показал удивление, но слишком многое происходило внутри него, чтобы беспокоиться об этом. Он фыркнул и сглотнул. Затем он поцеловал руку Томаса и его пальцы, когда опустился на колени. - Я почувствовал, что вагон пошёл боком, когда поезд рухнул, - сказал Томас. – Вагон начал крениться. Я решил, что всё кончено. Но всё, о чём я смог подумать, так это то, что я больше никогда не услышу, как ты смеёшься. Джимми позволил словам подействовать на себя, он попытался успокоиться. Это было легче, потому что Томас гладил его по спине и говорил, что всё будет хорошо. И теперь он был в этом уверен. Он любит меня. Он всё ещё любит меня. Конечно, любит. Через несколько минут Джимми шмыгнул носом и сказал: - Я не знал, что ты знаешь. - Сначала я не поверил, - сказал Томас. - Я подумал, что вновь становлюсь дураком. Или схожу с ума. Но ты начал хуже притворяться. - Хуже? Я думал, у меня стало лучше получаться. Я так старался, - он поднял голову и уселся на кровать, достал из кармана носовой платок, чтобы высморкаться, неистово краснея. Томас ухмыляясь смотрел на него. - Ты никогда ничего об этом не говорил, - сказал Джимми. - Я... я попытался вытащить это из тебя, - застенчиво сказал Томас. - Я пытался заставить тебя ревновать к Мэдоузу и этому глупому Фредерику. Но ничего не получилось. Это казалось неправильным. И я видел, что это расстраивало тебя. - О, - старые крупицы ревности исчезли. Он был рад, что тогда ничего не случилось. - Честно говоря, я не знал, осознаёшь ли ты, - продолжал Томас. - Я не хотел отпугивать тебя. И ты был столь неосторожен, я подумал, что если бы мы были вместе, все об этом бы узнали. Один из нас должен был быть разумным. - Я... мне жаль, - пробормотал Джимми. - Мне так жаль. Мне жаль, что я никогда не говорил об этом. Я не хотел беспокоить тебя. - Милый, почему тебе жаль? - Томас протянул руку, чтобы приласкать его щеку. - Тебе жаль, что ты не забыл про мой день рождения? Тебе жаль, что ты всегда заботился обо мне, когда я болел и что ты играл Шуберта, потому что это мой любимый композитор, даже если ты его ненавидишь… - Это так медленно и тоскливо, - пробормотал Джимми. - Тебе жаль, что ты всегда должен был быть уверен, что я первым получу газету утром? Что ты всегда смотришь на меня, будто я единственный человек в комнате? Что ты только что бросился сюда, сражаясь с кучей трупов, чтобы найти меня? Прошло столько времени, но мне не приходилось об этом слышать. Я видел это каждый день. Джимми застенчиво улыбнулся и пожал плечами. - Тогда мне просто жаль, что я никогда не целовал тебя, - он оглядел комнату. Остальные пациенты всё ещё спали. В комнате было тихо. Он наклонился и нежно поцеловал Томаса, его щеки горели, а его сердце было готово взорваться, как всегда бывало, когда он был так близок к Томасу. Он пытался разорвать поцелуй слишком долго, потому что отчаянно его желал. Но кто угодно мог войти сюда в любой момент. - Я думаю, - сказал Томас, - будет легче сохранить эту тайну, если мы будем держать её вместе. Если это, конечно, будет секретом. - Я согласен, - сказал Джимми. - Но когда это произошло... Ты помнишь, когда впервые заметил? Когда впервые подумал об этом? - Это было Рождество, - радостно сказал Томас. – Давным-давно. Ты спустился на завтрак и так улыбнулся мне... - Да, - сказал Джимми. – Тогда я осознал, что люблю тебя. Рождество. Девятьсот двадцать второй. - Двадцать первый, - подметил Томас, вновь ухмыляясь. Джимми раскрыл было рот, а потом кивнул, смеясь над собой. – Да. Точно. Конечно. Девятьсот двадцать первый. Вы правы, мистер Барроу. - Ради Бога, я думал, что пришло время, чтобы ты мог называть меня Томас. - Да, Томас, - прошептал Джимми, целуя его руку. – Томас, Томас…