Это чертовски странный мир. В десять лет так странно и даже дико осознавать, что за тебя уже все решили. Где-то есть человек, твоя родственная душа, предназначенный тебе самой Госпожой Судьбой. Но тебе не надо искать его, высматривать в толпе, обжигаться, пытаясь построить отношения с кем-то другим, не предназначенным для тебя, ведь вас сведут две точь-в-точь одинаковые маленькие баночки, отличные лишь цветом жидкости внутри. По крайней мере, так говорят родители.
Проходит время. Дети растут, меняется их взгляд на жизнь, на те самые баночки, такие маленькие, что помещаются в переднем кармане джинсов. В пятнадцать-семнадцать, лучшую пору своей жизни, балом правит юношеский максимализм: хочется всего и сразу, а на примете уже есть кандидатуры в родственные души.
— У каждого есть своя родственная душа, и ты свою найдешь, Бен, — вдруг серьезно говорит миссис Хэнском, аккуратно разрезая котлету за ужином, — Только не торопись! До вашей встречи могут пройти десятилетия...
Сейчас Бену шестнадцать. И он полностью уверен в том, что его родственной душой является именно Беверли Марш. Впрочем, он свято верил в это и в одиннадцать, но не посмел бы признаться ей в этом даже под дулом пистолета. Добрый, мягкосердечный, но толстый, как свинья, Бен Хэнском был лишь посмешищем для многих. Он один не смог бы защитить любимую Бевви от той же банды Бауэрса, так как сам нуждался в защите. Не того заслуживала девочка из его грез...
С годами Бен не утратил лучших качеств. Он похудел, возмужал, стал сильнее не только морально, но и физически. На глазах у всех он превратился из неприметного пухлого мальчишки в настоящего мужчину, красивого и желанного. Теперь, как нельзя отчетливее, Хэнском понимал, что пора действовать (замечать чужие похотливые взгляды, направленные на возлюбленную, было невыносимо). Не может же он ждать десятилетиями?! Но робость все еще сковывала его.
Прекрасным поводом скинуть с себя остатки застенчивости, подойти и сказать ей все был пример Ричи. К своему счастью он шагнул год назад. Внимательный Бен видел, какие изменения произошли с другом перед тем знаменательным днем. Тозиер начал кидать странные взгляды в сторону Эдди, странно поджимать и прикусывать губы и сцеплять пальцы в замок во время их редких разговоров, начал больше курить. Никто из неудачников не предал этому особого значения. Возможно, виной всему была неудачная шутка о миссис Каспбрак. Однако все оказалось куда серьезнее... Никто, конечно же, кроме Эдди, не мог видеть как странно вел себя Ричи на свалке, куда буквально за руки притащил сопротивляющегося друга, как протягивает баночку, наполненную зеленой жидкостью, которая в чужих руках вскоре становится фиолетовой, и не слышал его шуточки, еще более дурацкие, чем когда либо. Но все члены клуба заметили, насколько ближе стали их друзья за один день, насколько чаще и шире стали их улыбки, как светились их глаза и, кажется, они сами. А через неделю, после того, как Тозиер так просто и легко признался их с Каспбраком родстве душ, Бен начал замечать небольшие засосы на шее Эдди, прикрытой высоким воротником рубашки.
У них с Беверли все будет точно так же, не стоит и сомневаться. Осталось лишь сделать шаг.
Четырнадцатое февраля — отличный день, чтобы увидеть, как жидкость твоей баночки меняет цвет в руках родственной души.
Гласила надпись на Мосту поцелуев.
К четырем часам старшая школа Дерри почти пустеет. И Бен несказанно рад возможности объясниться с Беверли в тишине. Ее, радостную и лучезарно улыбающуюся, он находит в одном из коридоров на втором этаже вместе с Биллом Денбро, кажущимся несколько смущенным. Хэнском замирает на лестнице, сжимая в похолодевшей вдруг ладони бутылочки с синей жидкостью.
***
— А я говорю тебе: бред все это про родственные души! — заявляет Оскар Бауэрс после очередной бутылки пива, стукнув по подлокотнику кресла так, что маленький Генри едва не подпрыгивает от неожиданности, — Мы с твоей матерью живем прекрасно и безо всей этой чепухи. Запомни, запомни раз и навсегда: настоящий мужчина никогда не будет носится с чертовой банкой, строить из себя монашку до появления чертовой так называемой родственной души! Настоящий мужчина...
Эти слова навсегда отпечатались в сознании Генри Бауэрса. Он никогда особо и не стремился найти свою родственную душу, предпочитая жить и трахаться в свое удовольствие. Да и зачем связывать себя какими-то обязательствами, если можно наслаждаться вседозволенностью и безнаказанностью? Впрочем, и от человека, выбранного для него судьбой, если таковой вообще был, Генри бы не отказался. Это было бы даже забавно.
Особое отвращение у Генри вызывали влюбленные придурки типа Хэнскома. О, вы бы видели, как он смотрит на эту Беверли Марш! Словно щенок на хозяйку. Мерзко, отвратительно, блевать от этого взгляда хочется...И если раньше толстого и забитого мальчишку хотелось избить так, что вся дурь вышла бы вместе с соплями, кровью и слезами, то теперь с каждым годом чувства Бауэрса становились все более неоднозначными, что, несомненно, пугало. Хэнскома попеременно хотелось то убить, то хорошенько так трахнуть. А еще лучше было бы запереть его в своей комнате, привязать к кровати, избить, дописать свое имя и отыметь так, что бы он и думать забыл об этой рыжей шлюхе.
Черная радость поднялась в груди Генри Бауэрса, когда он узнал, кого Беверли Марш предпочла бы увидеть в своей постели. Он чувствовал себя победителем.
***
Беверли со счастливой улыбкой разглядывает баночку, наполненную золотистой, а некогда зеленой, жидкостью, и Билл чувствует, как в низу живота порхают бабочки, а Бен — как земля уходит из-под ног.
Бену холодно, но его щеки пылают. В ушах шумит кровь. Хочется испариться, убежать, провалиться сквозь землю. Нет, конечно, они не увидят его. Слишком важный момент. Возможно, Беверли сейчас что-то говорит, но ее слова заглушает белый шум в голове. Ладони покрываются липким потом, пальцы разжимаются и бутылочка выскальзывает из них. Разобьется? Плевать. Уже на все плевать!
— Какое необычное признание в любви, Хэнском! — Сквозь шумы слова Генри, сказанные издевательским тоном, все же доходят до него.
Бен с трудом переводит взгляд с пары на самодовольное лицо Бауэрса. Он хочет что-то сказать, но мозг не желает думать, горло сжимается, не желая проталкивать звуки. Вместо этого парень переводит взгляд на руку, в которой зажата его чертова баночка, лишь бы не видеть чужой издевательской усмешки, и замирает. Жидкость алеет, словно только что пролитая кровь. И перед тем, как Генри переводит взгляд на заинтересовавший Хэнскома объект и меняется в лице, Бена накрывает волна жара.
Надпись на мосту лжет. 
