Всем нужно как-то расслабляться

      Если бы со светофором можно было договориться, заплатить ему или хотя бы припугнуть — табельное-то всегда при нём — Гриша бы сделал хоть что-нибудь из этого, не задумываясь. Но нет — он только барабанит пальцами по рулю, сжимает плотно губы и смотрит на блядский светофор так, что если бы тот был человеком — обделался бы нахер прямо в штаны. Наконец красный мигает, загорается жёлтый — и тёмный мерседес срывается с места, как на пожар. Одновременно с этим в кармане кожанки вибрирует входящей смс-кой телефон. «Хочешь отменить?» написано в сообщении, и Измайлов шипит «БЛЯТЬ» сквозь зубы, набирая «Нет. Я уже еду».

***

      — Ты опоздал. — Говорит ему Меньшиков. Будто бы он тупой и сам не знает. — На двадцать восемь минут. — Засекал ещё, сука. А сам спокойный в кресле сидит, одна рука на подлокотнике, вторая гладит набалдашник прислонённой рядом трости — прям хоть сейчас портрет с него пиши. Или статую делай. — Занят был. — Отвечает хмуро Гриша, кидая куртку в угол дивана напротив, скидывает кеды, наступая носками на пятки. Снимает часы с руки, расстёгивает ремень и практически выдирает его из шлёвок. — Драгдилера накрывали. Малолеткам дурь толкал. — Часы и ремень аккуратно кладёт на низкий столик — рядом с пустой кружкой из-под чая. Смотри, мол, как долго тебя ждал. Раздражённо снимает футболку, швыряет её к куртке, принимается за штаны-носки-трусы. Всё кидает в кучу на диван, разворачивается и быстрым шагом топает в другую комнату. Это не спальня, но здесь тоже есть кровать — и несколько других вещей — таких, которых в обычных домах — даже на Рублёвке — не увидишь. Как раз перед кроватью Гриша и останавливается — встаёт коленями на ковёр из натуральной шерсти — который тут специально для него. Смотрит пару секунд на свой широкий, плотный ошейник из кожи, что лежит у его коленей, застёгивает его на шее, поворачивая застёжкой к позвоночнику, кольцом к груди. Глубоко вдыхает, с выдохом пытаясь отключить в себе Измайлова-опера — получается не сразу. Закрывает глаза, поводит чуть головой, ощущая плотную выделанную кожу на шее и холодное металлическое кольцо в ямке между ключицами — на ошейник у него дурная реакция, как у собаки Павлова –потихоньку отступают раздражение и гнев, накопившиеся за день. Сзади раздаются неторопливые шаги, дверь закрывается и к стоящему на коленях Грише, наконец, подходят. Олег Евгеньевич — так Измайлов называл его всего несколько раз, сначала, теперь зовёт по-другому. Он встаёт сбоку, и чёртова трость тоже при нём. Гриша открывает глаза и смотрит прямо перед собой — боковым зрением выхватывая чужие ноги и эту блядскую палку — не будет же он ею бить? Хозяин прикасается к его затылку, ерошит слегка волосы, просовывает палец под ошейник — проверяет, не слишком ли туго застёгнут. Убирает руку и откладывает трость — к облегчению Гриши — прислоняя её к кровати. — Двадцать восемь ударов за каждую минуту опоздания, ещё три за то, что не предупредил о задержке, и пять — за то, что не поздоровался, как следует. Будешь считать. Понял?— Спрашивает его Дом, и в голосе ни капли злобы — только строгость и чёткие фразы. — Да, Хозяин. — Отвечает Гриша. Первый раз за сессию произносить это всегда непривычно для него. Меньшиков отходит к полке со всякими вещами и выбирает стек со средней хлопушкой примерно в пять сантиметров на конце. Гриша его не видит, но не задаётся вопросом, чем именно его будут наказывать. Вообще, когда он в ошейнике — все вопросы отпадают. Хозяин сам решит. — Руки на постель по локоть, колени оставь, где есть. — Приказывают ему спокойно. Слишком далеко, думает Гриша — но выполняет. Локти кладёт на край кровати, опираясь, руки перед собой — приходится выгнуться, отставляя задницу — видимо, так и было задумано. Первый шлепок неожиданный, приходится на правую ягодицу — но совсем не больно — что называется, «комар укусил». — Один. — Считает Гриша, как-то даже расслабляясь — незаметно для себя. Второй удар сильнее — и почти в то же место, жалит задницу, уже как от укуса пчелы, и посылает лёгкие мурашки по спине. — Два. Третий шлепок — прицельно поверх первых двух слегка жжётся и заставляет пальцы на руках чуть сжаться, дёргая идеально разглаженное покрывало — под ладонью теперь крошечная складка ткани. Четвёртый, пятый, шестой и седьмой раз идут почти сразу — Гриша успевает только произносить цифры — и попадают рядом, накладывая розовые треугольные следы друг на друга. Когда Хозяин обходит его и встаёт с другой стороны, едва касаясь ладонью затылка и шеи — от головы по спине бежит внутри медово-сладкое, низковольтное электричество. Восьмой шлепок приходится на левую сторону, но он не лёгкий, как первый — хлёсткий, заставляющий дёрнуться и сжать задницу — за ним сразу же девятый, десятый — до четырнадцатого Гриша едва успевает считать, вздрагивая при каждом ударе. Хозяин обходит его снова — на этот раз приласкав ладонью спину, от ошейника до копчика — так, что снова мурашки бегут, и волоски на руках встают дыбом — но как-то уж слишком ласково — теперь с ним церемониться не будут. Теперь при каждом шлепке Гриша выдыхает ртом — чтоб не сопеть, дёргается вперёд, сжимает пальцы на руках — сминая покрывало под ладонями. Пальцы ног тоже сжимаются, но он не замечает — слишком сосредоточенный на счёте. Каждый удар — как крошечный укус, жжёт и посылает колючую волну в пах. Хозяин становится сзади, видимо, оценивая. Возвращается и резко, с оттяжкой бьёт в пятнадцатый раз, точно попадая в центр розового и горящего следа — так, что у Гриши вырывается звук — чуть громче выдоха, но не стон. — Пятнадцать. Чего он не ожидает — так это шлепка по бедру. Сразу под задницей, с левой стороны — это заставляет его сильнее дёрнуться вперёд и чуть проехаться носом по покрывалу. — Шестнадцать. — Выдыхает он и возвращает себя на место, чувствуя в руках лёгкую дрожь, а внутренней стороной бёдер — качающийся потяжелевший член. Все следующие шлепки до последнего, тридцать шестого — сильные, хлёсткие, попадают по бёдрам и заставляют дёргаться, сжиматься, зажмуривать глаза, вздыхать полустонами. К концу наказания дрожит голос и руки, опирающиеся на постель. — Что нужно сказать? — Спрашивает Меньшиков, мягко берёт Гришу за подбородок и поворачивает к себе лицом. — Спасибо, Хозяин. — Говорит тот, и моргает заторможено — глаза шалые, зрачки огромные. Олег не удерживается, гладит большим пальцем его приоткрытые губы, щёку, ухо, скользит ладонью к шее. Дотрагивается до ошейника, ведёт по кромке к застёжке — хватает и дёргает его всего назад — не слишком резко — чтоб выпрямился. Берёт несильно за волосы на затылке и садится туда, где секунду назад были Гришины руки — которые сразу же ложатся ему на колени. Олег расставляет ноги пошире и приказывает: — Садись. Гриша придвигается ближе и садится на пятки — кожа на бёдрах и заднице по сравнению с икрами горячая, распалённая — а головка почти вставшего члена мажет ляжки мокрым и холодным. Он поднимает голову, глядя в лицо Хозяина в ожидании — но тот, всё ещё держа его за волосы, молча тычет носом себе в ширинку, расслабляя сжатый кулак. Почёсывает светлые вихры, трогает кончики ушей. Нежничает, думает Гриша, и так же мягко возится щеками, носом и приоткрытым ртом по паху. Целует стоящий член через брюки, заглядывает в глаза — можно? Ему чуть кивают — он дрожащими почему-то пальцами расстёгивает штаны, пытается сдёрнуть их, цепляя и резинку белья заодно — Олег привстаёт, помогая. Руки возвращаются на колени. — Не торопись. — Говорит он, но его не слушают. Гриша берёт в рот сразу половину, сжимая плотно губы вокруг, и гладит снизу горячим языком. Хозяин дёргает его за волосы — член выскальзывает изо рта с влажным чмокающим звуком. — Медленно. — Повторяет он — и Гриша вертит головой, облизывая ствол по всей длине — чтобы потом было проще. Ловит ртом головку, снова берёт до половины — и медленно, как велели, раскачивается на руках, будто лениво отжимается. Двигать только головой неудобно, да и шея потом болит — Гриша знает, так что качает вперёд-назад всего себя — собственный член при этом мягко шлёпает по мокрым бёдрам — откуда столько натекло? Закрывает глаза.       И не то чтобы сосать член было таким уж большим удовольствием — но это, как ни странно, его расслабляет. Монотонные действия заставляют всякое мрачное выйти из его головы. Про дедушку Фрейда и сигареты, кстати, больше не шутит.       Несколько первых сессий они вообще друг к другу не притрагивались в этом смысле, хоть стояк был у обоих. Гриша однажды сам не выдержал — под конец, когда после порки его гладили и говорили, какой он красивый и послушный — спрятал лицо, замычал вдруг в чужое бедро и сжал себя до боли — чтоб не кончить.       Гриша открывает глаза — потому что при каждом движении вперёд утыкается уже носом в пах, и как бы сильно он не сжимал губы — мутные капли слюны вытекают наружу, пачкая собственный подбородок и брюки Хозяина. Его не будут за это ругать — так что Грише похеру. Он снова закрывает глаза — но рука, мягко направляющая и ласкающая, снова вдруг сжимается в кулак, оттягивая прядки волос, отводя его голову назад. Пытаясь закрыть рот, Гриша понимает — челюсть пиздец затекла. Он сглатывает слюни — горько-солёные и как будто густые. — Хочешь пить? — Спрашивает Олег, ослабляя хватку в волосах своего нижнего. Тот кивает — на такой случай в этой комнате всегда есть бутылка воды — возле угла кровати. Он сам поит Гришу — несколько капель проливаются из уголков покрасневших и припухших губ — Олег рукой вытирает ему подбородок и шею — от слюны, своей смазки и воды, отставляет бутылку на пол. — Иди ко мне. — Говорит Хозяин, откидываясь спиной на постель. Тянет его за руку на себя — и это стоило затёкшей челюсти и заледеневших пальцев ног. Он садится сверху — голой задницей к члену — но его спихивают чуть ниже, на бёдра. Он вообще весь голый, на нём лишь ошейник, в то время как Хозяин одет — только брюки слегка приспущены. Гриша покачивается нетерпеливо, вперёд — назад, вперёд — назад, медленно моргая и глубоко дыша, как будто находится под гипнозом или в трансе. Его тянет всем телом вниз — он весь там, в руках своего Хозяина. Олег оглаживает его бёдра одной рукой, второй дрочит себе, изредка подёргиваясь. Разглядывает своего нижнего везде, где может увидеть — следы от порки уже не такие яркие, но ещё есть — завтра или послезавтра совсем пропадут. Трогает щекотно пальцами тазовые косточки — Гриша, всё ещё покачиваясь, склоняет голову к плечу и улыбается — не может сдержаться. Гладит грудь, зажимает вдруг сосок между большим и указательным пальцами — больно-больно, Гриша перестаёт раскачиваться, стонет коротко и смотрит жалобно. Покрывается весь мурашками и шире открывает рот — вот-вот начнёт стонать во весь голос. Олег сам стонет сквозь зубы, отпускает измученный сосок, прикрывает глаза на секунду и дёргается в оргазме. Его сперма брызгает густым, мутно-белым Грише на грудь и живот — у него самого крепко стоит, но он даже не пытается к себе прикоснуться. Гриша смотрит на себя, испачканного, ошалело — и переводит взгляд на лицо Олега. Тот может поклясться, что нижний выглядит обдолбанным вусмерть наркоманом. Радужки в глазах совсем не видно, и взгляд такой мутный, как у пьяного. Хозяин снова гладит его — по щеке, задевая ухо. Гриша, закрыв глаза, тянется за прикосновением, поворачивая голову. — Хороший мой, — Говорит Олег, мягко берёт выпачканной в собственной сперме рукой член нижнего и ласкает, сведя пальцы плотным кольцом. Гришу выгибает в спине — голова запрокидывается так, что над ошейником видно кадык. Его пальцы, сведённые судорогой, впиваются в собственные дрожащие напряжённые бёдра — коленями он рискует сломать своему верхнему пару рёбер. Олегу всё равно — потому что его нижний отпускает себя совсем — стонет громко, протяжно, судорожно вдыхает и снова стонет. Олег двигает рукой быстрее — Гриша сгибается обратно, влажным от пота лицом вжимается ему в грудь и приглушённо мычит на одной ноте, расцарапывая себе бёдра в кровь. Олег ждёт его вдоха и шепчет в ухо: — Мой лисёнок. Измайлов больше не может стонать, мычать и вообще что-либо делать. В голове безмятежная пустота, кроме одного, поставленного на репит слова — ПОЖАЛУЙСТА. Он бы просил, если б не забыл, как вообще произносить членораздельные внятные слова. Его трясёт, как припадочного, и пожалуйста — пожалуйста — пожалуйста в голове, так что он просто вцепляется Хозяину в плечи и начинает хныкать. — Кончай. — Говорит благословенный голос, заглушая ебучее пожалуйста — пожалуйста — пожалуйста. — Кончай, лисёнок. Гришу выгибает снова — из последних сил. Он смотрит в лицо Хозяина и плачет, захлёбываясь воздухом. Его член в руке Олега судорожно пульсирует, выплёскивая, кажется, трёхдневный запас семени. Когда Гриша ложится обратно — на грудь своему Хозяину и вытягивает немного затёкшие ноги, его ещё подёргивает периодически. Олег гладит его мокрую спину, лопатки, дрожащие руки, задницу — гладит везде, где может дотянуться. Успокаивает тихим шёпотом, зовёт по имени. Вытирает мокрые от слёз щёки и щиплет вдруг за и так отшлёпанный зад. — Не засыпай! — Предупреждает Олег, но, похоже, поздно спохватывается. Меньшиков глубоко вздыхает — как теперь высвободиться, чтобы натянуть штаны, снять изгвазданную рубашку и укрыть заснувшего уже Гришу одеялом, чтоб не замёрз? А ведь ещё поговорить с ним хотел.