Playtime

      Для них все закончилось, но не для тебя. Они продолжают жить, избавившись от судьи, что вершил над ними страшный приговор долгие годы, а ты, побежденный, искалеченный, брошенный соратниками и последователями, вынужден гнить в одиночестве до конца своих дней. Все, к чему ты стремился, сейчас не стоит и гроша, цель осталась лишь одна — жить, помнить, хранить в душе горечь поражения, ведь лишь она осталась у тебя. Склеить осколки разбитой вдребезги души, взращивать ненависть и безрассудную уверенность в своей правоте и не сойти с ума. Да, для них ты всего лишь безумец, но ты не лишен гениального, недоступного другим ума, а значит, не такой сумасшедший, как они думают. Да, именно так! Однажды они поплатятся за все... Ты отомстишь им, поверженный.       Ты плохо помнишь события, которые происходили с тобой после той роковой для тебя фразы, признания: "Ниа, я победил!". Они позаботились о том, чтобы ты не знал. Иначе они не избежали бы немедленной кары. Ты был связан, скован снотворным, но ничто, ничто не помешало бы тебе, если бы они посмели сотворить что-либо несоответствующее твоим представлениям о законности. Они, изгнанники твоего царства, враги нового, совершенного мира...       Тебя увезли далеко от дома, и ты очнулся уже в своей новой обители. Нет, в тюрьме тебе не было места, пусть и пустовали твоими стараниями камеры. Они выбрали наказание гораздо худшее, чем смерть или оплот осознания ошибок. Теперь ты официально числишься в святилище искалеченных судеб и порванных на куски сущностей, проще говоря, в больнице для душевнобольных. Эти мягкие белые стены, маленькое окошко высоко под потолком и удушающая тишина... Ты кричал и метался по сторонам, ты раздирал руками тошнотворно-бледный, напоминающий цвет одежды твоего убийцы, войлок, рвал на себе некогда роскошные карамельные волосы и царапал миловидное лицо. Все это продолжалось, пока тебя вновь не успокоили, вколов спасительный морфий и привязав к кровати. Очнувшись, ты даже не пытался вырваться, а лишь молча давился собственными слезами и новым маленьким поражением. Твои всхлипы улетали куда-то ввысь и терялись среди расплывчатой белизны и тусклого света. Тебя вскоре отвязали, покормили, кто-то даже втайне от всех успокаивающе погладил по голове. Но, вопреки своим привычным понятиям, ты не стал возмущаться. За какие-то пару дней, которые ты смог насчитать, находясь в одиночестве, ты потерял себя. К чему былую гордость и холодность, если тебя уже не существует? Ты потерян, ты стерт с лица Земли, а для тех, для кого ты еще существуешь: сломлен, убит, задушен и вынужден слушать звуки гробовой тишины и наблюдать вокруг себя ненавистный кристально-белый цвет. Но вскоре ты понимаешь одну вещь: пусть ты полностью зависишь от тех, кто продолжает подбрасывать тебе пищу, как дворовому псу, но в твоем мире, где нет никого и ничего, кроме тебя, белизны и света, ты уже стал Богом. Как ты и мечтал когда-то. Здесь нет преступников и жертв, все законы подчиняются лишь тебе, а ты сидишь, будто в небесной тишине, и наблюдаешь. Хотя нет, ты устал наблюдать и следить. Тебе нужно лишь лежать в вечности на мягком облачке и размышлять о том, что никогда не будет доступно обычным живым людям. Уставший от обязанностей Бог, Бог, ушедший в отставку, о котором люди не будут догадываться по той причине, что никогда не додумаются посмотреть ввысь и увидеть тебя там, на небе...       Тебе снова становится весело. С большей радостью ты принимаешь пищу из чужих рук, и даже банальная овсянка на воде кажется тебе пищей Богов, той, которую достоин только ты. Счет времени давно потерян, но тебе уже все равно: наедине со своими мыслями ты можешь спокойно сидеть или лежать, или же с радостными восклицаниями бегать по своей обители, по своему кристальному миру, подпрыгивая и протягивая руки к свету в вышине, обнимать мягкие ласковые стены, защиту твоей крепости, в которую позволено зайти лишь рабам, приносящим тебе нектар и убирающим за тобой экскременты. Ты улыбаешься им, таинственно изгибая губы, мерцаешь глазами, говоришь ласковые речи... Одни не обращают внимания — правильно, нечего говорить на работе, ведь это может разгневать Бога! Другие искренне умиляются, а изредка позволяют поиграть с собой. Это молодые, горячие, взращенные на твоей идеологии. Они и только они понимают, что ты вершил справедливый суд и недостоин такого наказания. Но никто из них, слышишь, никто даже не представляет себе, что ты на самом деле добился желаемого. Ты победил. Победил белое марево одиночества, клочок которого сидит сейчас где-то в недосягаемости и играет с маленькими куколками. Глупый, думает, что победа принадлежит ему и его союзникам. Ты непроизвольно ухмыляешься: его куклы мертвы и шевелятся лишь по мановению его руки, а твои живые.       Ты почти счастлив. Но в один момент все рушится, будто красивый песчаный замок накрывает большая волна. В один из дней, когда ты прогуливался по божественным полям, по своему Асгарду, послышался странный полушорох-полустук. Ты замер. Звук повторился. Привыкший к тишине, ты сразу распознал источник. Совсем рядом с кроватью, на уровне глаз, если встать на кровати на колени; где-то за спасительным мягким войлоком, огораживающим твой мир от внешнего, чужого, опасного...       Каждый раз с приходом рассвета и до самого заката ты слышишь шорохи и стуки. Однажды ты решаешься ответить и хлопаешь по войлоку два раза. Шорох замолкает, и твой стук полностью повторяют. Так ты и общаешься на протяжении долгого времени с кем-то извне, кем-то, кто смог тебя все же заинтересовать. Тебе нестерпимо хочется увидеть его, услышать его голос...       Решение вскоре приходит само собой. Отросшими ногтями и зубами ты неистово рвешь белые ворсинки на себя, отбрасываешь куда-то подальше, миллиметр за миллиметром приближая себя к цели. И вот, последние волокна войлока разорваны, и перед твоими глазами предстает голая холодная стена с маленькой дырочкой, пробившей ее насквозь, так, что можно увидеть все, что происходит за пределами божественного мира. Но сейчас ты вряд ли что-то увидишь: за тобой уже наблюдают. Кроваво-красный, огромный, как у Шинигами, глаз пристально смотрит в дыру прямо на тебя.       — Кто ты? — слова срываются с твоих губ.       — Я? — незнакомец смеется, глаз в двери чуть прищуривается от удовольствия. — Я — Бог!       — Нет, это я Бог! — возмущаешься ты. — Я и только я создал Новый мир, в котором люди живут счастливо!       — Ты Бог в своем мире, — мягкий и глубокий голос ласкает твой слух, и ты невольно задумываешься о том, что именно он мог бы озвучивать твою волю. — А я в своем. Мы создаем наши собственные миры, на то мы и Боги.       — Ты прав, — соглашаешься ты и, сделав небольшую паузу, продолжаешь. — У каждого Бога есть имя, а как же наречен ты?       — Все так же спрашиваешь имена, надо же. Сейчас ты не имеешь той власти, которую имел раньше, Кира... Или, сказать точнее, Ягами Лайт...       — Ты меня знаешь?       — Тебя знают все, а я в особенности. Неужели не узнал? Это ведь я, Рюдзаки, — собеседник за стеной снова смеется, на этот раз более истерично.       — Но... Нет, этого не может быть! Рюдзаки мертв!       Незнакомец отстраняется от дыры так, чтобы ты мог видеть его лицо. Твое дыхание на мгновение перехватывает. Эл... Или не Эл? Поразительное сходство, они как близнецы, но глаза незнакомца еще больше навыкате, чем были у Эл, и сверкают адским пламенем. И голос, не безэмоциональный и холодный, а густой, мурлыкающий, живой.       — А кто тебе сказал, что тот Рюдзаки был настоящим?       Лицо в дыре улыбается. Но нет так сдержанно и еле заметно, как улыбался Эл. Губы широко растягиваются, обнажается ряд ровных зубов. Ты впервые за долгое время находишься в замешательстве.       — Объяснись.       — Ну, хорошо, расскажу я тебе одну увлекательную историю, — незнакомец усаживается поудобнее и начинает свой отчет. — Когда-то давно в приюте имени Вамми — знакомое тебе название, правда? — жили два мальчика, похожие друг на друга, как две капли воды, если бы не одно отличие. У старшего от рождения были глаза Бога смерти, — незнакомец указывает на свои глаза. Ты уже не можешь поверить в услышанное, но продолжаешь впитывать информацию. — Его звали Рюдзаки Рю. А младшего... Может, об этом скажешь ты, Лайто?       — Не называй меня так, — пытаешься обидеться ты. — Я не знаю настоящего имени Эл.       — Как я и думал. Не обижайся на меня, Лайто, — незнакомец хихикает, видя в дыру, как ты отворачиваешься, насупившись. — Младшего звали Эл Лоулиет.       — Так вот как звали Эл! — ты вскакиваешь и начинаешь неистово рвать войлок.       — Иди сюда, ты не дослушал, — раздается из-за стены. Ты покорно возвращаешься на кровать. И вы долго-долго слушаете друг друга. Его историю можно назвать воистину печальной. Он так же проиграл. Он так же был сломлен и брошен, как и ты. Вы оба, достойные противники Эл, проиграли схватку с величайшим детективом и получили в награду свой собственный мир, в котором можете быть признанными властителями. Вы оба, Боги смерти, такие разные, с такими разными целями, в которых все сводилось к одному — победить одного и того же человека, чей прах уже давно покоиться под землей, чье тело давно источено червями и дерево чьего гроба гниет от влажности почвы, но дух которого продолжает жить и властвовать где-то далеко, не в их мирах. Ты чувствуешь неясную нежность к этому странному человеку, нет, такому же Богу. В твоем мире становилось скучно, а скуки ты не любил. За время, проведенное в компании стен и рабов, в тебе проснулись человеческие чувства, которые ты даже не пытаешься скрыть. Для тебя это в новинку, тебе интересно чувствовать, как другие. Ты нашел себе развлечение, да и Рюдзаки тоже. Однажды ты просишь его разрешения называть его иначе. И он неожиданно легко соглашается, предлагая заменить напоминающее им обоим крах их империй имя Рюдзаки на более мелодичное и манящее Бейонд.       Чтобы рабы оставались в неведении о делах Бога, ты перед сном тщательно затыкаешь дыру ошметками войлока, и Бейонд делает то же самое. Пустоголовые людишки даже не замечают того, что днем, когда они, забыв о своих обязанностях, потягивают кофе в кабинетах, соединяются два мира, связываются два Бога новых совершенных миров. ***       Ты дремлешь, развалившись на слишком узком и твердом для того, чтобы называться божественным, ложе. В узкое окошко сверху бьется яркий свет полной луны. Ты ворочаешься, пытаясь устроиться поудобнее, как звук открывающейся двери сбивает с тебя сон. Ты вскакиваешь на постели и затравленно смотришь на вошедшего. Встретившись с нечеловечески-огромными алыми глазами, ты не успокаиваешься.       — Бейонд, как ты сюда попал?!       — Зашел через дверь, ты же видел. Я давно научился открывать свою дверь, и изредка гуляю по коридорам, — прикрыв врата в твой мир, он быстро подходит к кровати и садится рядом. Садится так же, как Эл. Ты невольно отшатываешься, но он хватает тебя за запястье и притягивает ближе, так, что вы едва не сталкиваетесь носами.       — Хочешь, могу и тебя научить.       — Давай потом, — ты видел Бейонда через дыру ранее, но теперь снова можешь поразиться его сходству с Эл. То же астеническое телосложение, изогнутая сутулая спина, поза, даже ноготь на большом пальце правой руки так же покусан. Его рука неестественно нежная и в то же время шершавая, будто обожженная когда-то очень давно. Ты пробегаешь взглядом по его лицу и замечаешь то, чего не мог увидеть ранее: оно так же странно поблескивает, как и рука, и выглядывающая из ворота кофты шея. Будто он весь горел и выжил в адском пламени. Ты отводишь взгляд, силясь противостоять желанию прикоснуться к искалеченному, но все же поразительно красивому лицу. Тот, кто прошел не только через унижение, но и через пытки, достоин быть Богом, не так ли? На твоем теле начинают ныть раны от пуль и оставшийся со времен наручников красноватый браслет на запястье.       — Потом так потом... Давай поиграем!       — Во что? — недоумеваешь ты.       — Мы играли в Богов долгое время. А теперь я хочу предложить тебе немного другую игру.       — Для тебя твой мир — всего лишь игрушка?!       — Я не это имел в виду, — мягко произносит Бейонд, легонько толкая тебя обратно на койку. — Друг для друга мы были Богами разных миров, Лайт. А я хочу их соединить. И править вместе.       — У мира должен быть только один Бог, — пытаешься противостоять ты, но тут же оказываешься придавлен к койке костлявым телом Бейонда. Его горячее дыхание опаляет твою шею.       — Так давай же сольемся в единое целое, станем одним Богом одного сдвоенного мира, — кончики его пальцев поглаживают твою щеку. К тебе прикасались рабы, когда делали инъекции или другим способом нарушали твое личное пространство, но этими прикосновениями ты наслаждаешься и чувствуешь давно позабытое ощущение сладкой тяжести в паху. Бейонд коварно улыбается и медленно наклоняется к твоему лицу, требовательно касаясь твоих уже приоткрытых губ. Юркий, упругий и горячий язык скользит в твоем рту, и ты почти физически впитываешь исходящую от вас двоих эйфорию. Одеяния слетают на пол, давая доступ к голой коже. Вы тесно прижимаетесь друг к другу, пьянея от близости божественной плоти. Это больно, но ты терпишь и принимаешь величайший дар, стараясь не издавать громких звуков. И вскоре это становится слишком сладко, слишком горячо, слишком чувственно, чтобы молча сносить столь желанную пытку. Боги целуются, Боги синхронно двигаются, раскачивая хлипкое твердое ложе, впиваются острыми ногтями в плечи и бедра своей второй сущности, и из их груди в унисон звучит хриплое дыхание со сдерживаемыми стонами. В почти кромешной темноте Боги уподобляются смертным, сходя с ума от безудержного удовольствия, предаются низменным страстям и в то же время превозносятся над чужим и своим мирами, свершая прекраснейший и священнейший ритуал из ныне существующих. Вы впитываете в себя силы друг друга, содрогаясь от ощущения исходящей от вас силы, в изнеможении падаете, не размыкая объятий.       Теперь вы — единое целое, единый Бог одного объединенного мира. А остальное не имеет значения.