Переварена ли его рука?
«Бред. Титаны не способны переваривать пищу, полный бред», — сознание Смита словно отчаянно выплевывает этот факт в уродливое лицо сумасшествия. А оно в ответ лишь плаксиво морщится; похоже, приберегает безумные гримасы на другой раз. Огонь отступает, и Эрвин, сводя брови к переносице, делает попытку сжать в кулак правую кисть. Ему это удается; он ясно чувствует напряжение мышц, ощущает скольжение суставов. Невидимый фантом охватывает легкое покалывание, словно руку лишь свело на какое-то время. Однако долго это не длится: уже вскоре Смит шумно выдыхает, ослабляет призрачную хватку и вновь видит лишь уродливую культю.Он помнит сбитые костяшки, мозоли на давно загрубевшей ладони, тонкий шрам в форме полумесяца на фаланге большого пальца. Оно исчезло? Растаяло, расплавилось, распалось на составляющие? Оно принесло титану чувство насыщения?
И так из раза в раз они подчиняют друг друга: Эрвин Смит и призрак его лицемерия, говорящий и по-своему родными, и малознакомыми голосами. Окружающие этого не видят. Их глаза затуманены плохо скрытыми жалостью и сочувствием. И офицеры, и рядовые — каждый из них не удерживается и позволяет себе быстро скосить глаза на рукав рубашки, связанный некрепким узлом возле самой культи. Инвалид. Этот чин, что на полступени выше звания командора, отныне довлеет над Смитом. Стоя позади Эрвина, он кладет руку на его плечо, слегка сжимает то холодными тонкими пальцами, когда очередные полные жалости человеческие глаза встречаются со взглядом Смита. Иногда он читает на чужих лицах не сострадание, а уважение. У младших разведчиков — даже восхищение. О себе дают знать эти «полступени»: ты вроде как не выше по званию, но благоговения к тебе несколько больше, чем при наличии полного набора конечностей. И, пожалуй, Эрвин бы находил в этом утешение, наедине с собой вылепливая собственную самооценку из этого уважения к своим боевым ранам…Уважение? Ты — жнец жизней простых солдат. И цена тебе — грош.
Из ящика его рабочего стола пахнет кровью и чем-то тошнотворно сладким. Он давно не заходит в кабинет после захода солнца; то ли это отблеск свечей, то ли боковым зрением он в самом деле замечает, как по полированным стенкам стекают черные струйки. Там, в этой деревянной коробке, кровоточит каждый отчет, каждый символ, складывающийся в имена и лишь одну фразу: «Погиб в процессе выполнения миссии под руководством…» Его имя не истекает кровью. Его имя истекает желудочным соком и зловонной слюной титана. Эрвин предпочитает спать урывками днем, когда из распахнутого окна доносятся голоса и бытовой шум. Ночью же возле его ног слегка продавливается одеяло, и кто-то легкий, не терпящий внезапно пришедшего одиночества, несколько робко находит себе приют на краю постели, лишая Смита сна. — Оставь меня. Его голос звучит негромко, но уверенно. И, кажется, он услышан. Однако Некто не отвечает. Но, похоже, размышляет. Эрвин чувствует, как тело покрывается плотной пленкой ужаса от этой мысли, как снизу поднимается волна холода. И еще одна, и еще. И лишь заслышав легкий шорох ткани, Смит оказывается не в состоянии сдержать хриплый вопль. Сумбурные действия, скинутое одеяло, удар о прикроватную тумбу, что-то теплое, упавшие свечи и вопль, вопль, вопль. Утром он откроет глаза в лазарете. Нащупает бинт, протянувшийся вокруг его головы, ощутит жжение во всем теле. Ответит Ханджи на вопросы о своем падении с кровати; скажет, что ударился о тумбу головой и неуклюже посмеется над тем, что он, взрослый мужчина, лицо которого обрамляет щетина, похож на ребенка, увидевшего кошмарный сон. И Зоэ, сидя рядом и слушая его, едва заметно искривит плотно сомкнутые губы. Она знает, что при падении нельзя удариться головой о тумбу несколько раз. Нельзя, неловко падая, случайно содрать кожу с кончиков пальцев о стену, цепляясь за шероховатую поверхность камня, оставляя на этом грязно-сером полотне многочисленные смазанные росчерки.Она знает.