тьма — свет — тьма

Говорят, у рыжих нет души. Говорят, они обручены с дьяволом, с самой Тьмой. Тьма всегда жила внутри него. Забитая деланным, выученным благородством, под налетом хорошего воспитания и британских манер, скрытая, спрятанная в самый дальний угол стонущего подсознания, она спала, свернувшись в тугой клубок невысказанного и невыказанного, заставляя Джеймса МакГроу сжимать кулаки в бессильной ненависти и улыбаться сквозь желание раскроить очередному статусному ублюдку череп. Его демон всегда был с ним, и в пьяных драках, отвечая на лишенные изящества оскорбления, касающиеся чьей-то матери или пошлые намеки острых слухов, именно он направлял его кулак. Обидчики падали на дощастый пол, выплевывая обломки зубов или закрывая окровавленными ладонями свороченные набок носы, а Джеймс едва сдерживал удовлетворенный оскал, в тайне довольный тем, что все получилось именно так. Джеймс МакГроу никогда и никого не убивал, но, видит Бог, едва ли бы он сомневался, будь у него такая возможность. Он помнил Тьму столько же, сколько помнил самого себя, и темная его сторона, его тень, всегда стремилась выйти на поверхность. Его тень толкала его в спину, и, черт возьми, он был ей благодарен за всё произошедшее: сын плотника — офицер британского флота; тепло неструганного дерева — стальной холод форменного пистолета; сжигающая изнутри ненависть — какая-никакая, но возможность дать ей выход. Христос был плотником, и, МакГроу готов был в этом поклясться, если не тьма толкала того под руку, заставляя двигаться вперёд и заплатить своей кровью за вечную память, то в его собственной жизни не было ровно никакого смысла. Он не стремился к вечной памяти и не хотел гибнуть во спасение отвратительного ему человечества, но… он всегда хотел большего. До тех пор, пока не встретил Томаса Гамильтона. О, если кто и был достоин вечной славы и почитания, как Мессия и Спаситель, то точно не Христос, движимый чёрными амбициями. Тьма, что никогда не оставляла Джеймса наедине с собой, шипела и плевалась от каждой реплики Гамильтона, съеживалась от каждого взгляда лучистых голубых глаз. Увлекая Томаса на площадь, посреди которой проходила мерзотная из мерзотнейших народная экзекуция, Джеймс спрашивал себя, сможет ли волна ненависти захлестнуть его вынужденного партнёра или хотя бы омочить край его идеального камзола. Демон внутри МакГроу упивался, когда тело пирата закачалось в насмоленной петле под улюлюканье площади, но Томас… тот был спокоен и тих, как безмятежное небо. Ни один мускул не дрогнул на его лице, только мутноватая бледность коснулась щек. Джеймс не помнил толком, о чем они говорили тогда, но поразился лишь, как тихо стало внутри него. Будто тьма, поселившаяся там самого рождения, вытекла в весеннее небо, как дурная кровь. Томас грустно улыбался ему. Только, казалось, ему. Джеймс МакГроу готов был поверить, что у него нет души. Что страшное, тёмное и сильное в своём могуществе рано или поздно поглотит его целиком. Но более того он верил, что Томас — единственный, кто сумеет привести его к свету и, если так можно, исцелить. В хитрых глазах Миранды он видел ржавчину собственных волос и заблуждений, ехидную ухмылку двойника, говорившую о том, что ему не выбраться из порочного круга. Он рад будет вымыть кровью узкую тропинку к благополучию и процветанию Нью-Провиденса (хотя какое ему, в сущности, дело до заблудшего острова в океане чьих-то слёз и южного солнца). Клочок захваченной пиратами земли с недавних пор казался ему второй родиной, драться за которую считалось бы делом чести. Он почти не сомневался, что виной этому ощущению была чета Гамильтонов, верившая в счастье и в будущее больше, чем в Бога. В глазах Томаса Джеймс видел только свет и веру. Веру в исцеление, веру в красоту, веру во все то, во что он сам и не думал верить до встречи с ним. Не поддаться Томасу было невозможно. МакГроу чувствовал, как его душа, отсутствие которой до недавних пор было для него очевидно, плывет, и морально был готов выкрасить волосы в любой цвет, осенить себя крестным знамением и расствориться в Гамильтоне, сливаясь с ним в единое целое. Он готов был стать светом. До тех пор, пока всё вокруг вновь не стало подобным тьме.