Внутри.

Ваня втыкает в стену, пытаясь сфокусировать взгляд на трещинках в белом кафеле. - А ты? Евстигнеев медленно поворачивает голову и смотрит на Мирона, нервно стучащего по краю кружки. Ваня чуть хмурится, кивком головы прося повторить вопрос, из-за чего Мирон шумно вдыхает и плотно сжимает губы. - Ты сам-то этого хочешь? Ах да. Отношения. Евстигнеев устало косится на стол, а после снова поднимает взгляд. Он бы и рад сейчас сказать что-то вроде «не знаю», потому что это самый честный ответ - Ваня правда не знает. Но хер ты так человеку ответишь. «Не знаю». Как вообще на подобный вопрос в теории можно дать безразличный ответ? - Хочу. Евстигнеев мысленно дает себе хорошего леща и улыбается Мирону. Тот расслабляется и согласно кивает, смотря на Ваню с… как это называется? Заботой? - Хорошо. Евстигнеев кивает и встает, относя свою кружку к раковине. Вот дерьмо. * * * Ваня не «не любит» Мирона, Ване Мирон нравится, но для глубины чувств в его голове не хватает места и сознания. Ваня вообще мало что чувствует: любые эмоции находятся для него на плоскости, и в теории он знает, на какую кнопку нужно нажать и какой рычаг потянуть, чтобы улыбнуться вовремя, пошутить смешно и ободряюще по спине друга похлопать. Улыбается он и правда достаточно широко, чтобы друзья не сомневались в том, что у него все нормально. Собственно, все правда в порядке, просто он почти не чувствует. Ничего. Ваня жует жареную картошку и смотрит на Мирона, которого потряхивает в стороне. У Федорова глушь депрессивной стадии, и Евстигнеев рад бы помочь, да только чем - в душе не ебет. - Вань. Ваня с готовностью откладывает вилку, садится сзади и крепко обнимает, утыкаясь носом в шею. Мирон благодарно проводит рукой по ноге и слабо улыбается. Если Федорову и правда становится легче, когда Ваня его обнимает или поит чаем с какой-нибудь гадостью типа зефира - Евстигнеев совсем не против. Он счастлив, что может помочь. А стыд за то, что он ничего не чувствует, Ваня забивает в себе тяжелой битой, стараясь не думать. Просто не думать. Ваня себя нагружает бесчисленными проектами. Мирон не успевает следить за его передвижениями, встречами и новыми мыслями, перестает замечать самого парня - Евстигнеев совсем растворяется в делах. Ваня ложится почти под утро и рано встает, потому что засыпать, на самом-то деле, страшно. Федоров смотрит с укором, а Евстигнееву объяснить трудно, что до пизды страшно закрыть глаза и потерять эту не существующую реальность из виду. Ебучие парадоксы. Евстигнееву жить нравится, особенно с Мироном. Федоров как часть его, если не больше - отмахиваться от этого было бы идиотизмом, но Ваня все еще не понимает, как можно испытывать нечто настолько сильное, крепкое, тягучее. Что-то вроде любви. Нежность Мирона, его забота и волнения 24\7 настолько неестественны для фотографа, что Евстигнеева по ночам, когда тот не видит, трясет от осознания собственной поломанности. Когда он находит Мирона болтающимся на веревке под лампой с вытаращенными глазами и посиневшими губами, Ваня пугается. Пугается по-настоящему. Пугается, потому что ничего не чувствует. Он снимает его с люстры, стягивает петлю с шеи и бьет по щекам, сам не делая ни глотка воздуха от напряжения. Облегчение приходит, когда Мирон выгибается, жутко кашляет и смотрит на Ваню почти обиженно. - Почему? - А зачем? Мирон молчит. Молча смотрит в чужие глаза и качает головой. Федоров знает, что Ваня не чувствует, просто не говорит ему об этом. Ваня делает вид, что Мирон об этом не знает и наигранно беспокойно гладит его по голове. Он спрашивает «зачем», но понимает, что даже если Мирон объяснит - Евстигнеев не поймет. Не почувствует. Иногда Ване кажется, что он правую руку готов отдать за чувства. Хоть за какие-нибудь. Лишь бы чувствовать. Мирон готов отдать все на свете, лишь бы Ваня и правда почувствовал.